Чекисты - Александр Александрович Тамоников

Что-то в нас есть от ночных хищников. После полуночи выходим на охоту и чувствуем себя лучше, чем днем. Так принято еще со славных времен ВЧК – все задержания и обыски при лунном свете. Или без него, но ночью. Это чтобы накрыть объекты разработки тепленькими, сонными, в гарантированном месте – и сразу обыск.

Так и живем. Ночью обыски. Утром – совещания и бумаги. Дома иногда неделями не бываю, благо, как у большого начальника, к кабинету примыкает небольшая комната отдыха, где есть скрипучая раскладушка. И даже санузел свой, так что можно не маячить перед сотрудниками и посетителями с зубной щеткой во рту.

Схема отлажена. Сбор перед выездом в моем кабинете. Разбивка по группам. Вручаю подписанные ордера на обыск и арест. Определяем порядок выдвижения, старших групп, транспорт. Едем работать по воровскому гнезду – тресту «Русский текстиль».

Опергруппа обычно выдвигается на легковой машине или специальном фургоне для перевозки арестованных, прозванными в народе «черными воронками». В последнее время эти наши машины вызывают ужас во всем городе, потому что зачастую люди, которых пригласили проехаться в них, домой не возвращались.

Первый час ночи. Город давно спит по патриархальным традициям и из-за отсутствия злачных мест для загульной ночной жизни – чай, не Париж. Моя «эмка» урчит мотором. К Борову, он же директор треста Никола Свинолупенко, мы выдвигаемся втроем на одной машине.

Останавливаемся за квартал до «Боярского терема» – так прозвали в народе дом для номенклатуры. В Москве, как я знаю, прославился Дом на Набережной, специально отстроенный для расселения жившей прямо в Кремле партноменклатуры. Вот и у нас в городе возвели похожий огромный серый дом с кинотеатром и двумя магазинами. И, главное, с отдельными квартирами – от клетушек для начальства пожиже до барских хором матерых ответственных работников. Как и свой московский близнец, в последнее время «Терем» стал пользоваться дурной славой. Слишком много людей оттуда увез «воронок». Скоро там, как в английском замке, будут бродить призраки замученных совпартработников. Теперь суеверные руководители с административными возможностями отчаянно пытаются съехать из «Терема», благо солидного жилья в нашем купеческом городе хватает.

– Притормози, – велел я водителю.

«Терем» за поворотом. И незачем будить его обитателей звуками мотора.

Своих людей я всегда настраивал на боевой лад. Ведь не народной самодеятельностью занимаемся, пляшем и танцуем, а арестовываем людей, которых лишают всего. И они часто сами способны на все. Поэтому нельзя выставляться под окнами, чуть ли не сигнализируя: готовьтесь, мы приехали.

Взять, к примеру, специальную следственную группу. Вот кто любители заявиться в адрес с помпой, без оглядки и опаски. Тот же Грац всегда больше красовался, чем делал работу. А красоваться на таких мероприятиях – это много говорит о человеке. Пофыркивая, с удовольствием плескаться в горе окружающих – это умственное извращение. Я этого страшно не любил. А Грац наслаждался самим фактом своей власти над людьми, считая, что сама эта власть уже надежный щит. Ну и допрыгался.

Однажды, войдя в квартиру секретаря фабричного райкома ВКП(б), он привычно завел лекцию о врагах народа, неминуемой и справедливой их суровой ответственности перед страной и партией. Старый большевик, уличенный в саботаже решений Политбюро по очищению рядов, создавший у себя в районе убежище для троцкистской оппозиции, мрачно кивал. Потом грязно выругался. И рванул гранату, которая у него была привязана под столом.

Грацу сказочно повезло – взрывная волна прошла мимо. А вот двоим его сотрудникам – не очень. Один погиб на месте, вместе с секретарем райкома. Другой с тяжелыми ранениями был доставлен в госпиталь. Тогда начальник следственной группы, пребывавший в шоке, и помешался на своих боевых ранениях, а потом получил кличку Раненый.

Эх, головотяпы. Счастье того же Граца, что он не участвовал в арестах военных. Лихие командиры Гражданской войны вполне могли пальнуть по оперативной группе НКВД. Один знаменитый военачальник вообще выкатил на даче пулемет «Максим» и прижал очередями к земле опергруппу, приехавшую его арестовывать. Потом начал названивать по кремлевской АТС Сталину: «Иосиф Виссарионович! Ко мне враги народа лезут!» Тот приказал отозвать группу. Так и остался герой войны на свободе.

После случая с гранатой я строжайше приказал на мероприятиях действовать по инструкциям и максимально жестко. Не ломиться толпой в подъезд, а просачиваться по одному. Проникать в квартиру путем выбивания двери или под благовидным предлогом, а не вопить на лестничной площадке: «НКВД! Готовься, контра!» Действовать решительно, без сантиментов. «Всем встать!» И неважно – женщины, дети. Однажды жена арестованного глубоко порезала нашего сотрудника кухонным ножом. Так что: «Руки за голову!» Личный досмотр и быстрый осмотр квартиры на предмет колюще-режущего, стреляющего и взрывающегося. Потом уже разговоры по теме и тщательный обыск.

Окна нужной нам квартиры не горели. Спят жильцы после трудового дня.

Третий этаж. Массивная, аккуратная, обитая дерматином дверь с медной ручкой.

Давлю на звонок… Еще раз. За дверью шарканье тапочек. Настороженно-раздраженный хрип:

– Кто? Чего надо?

– Пакет. По мобилизационной разнарядке, – объявляю я.

Дело нередкое. Свинолупенко как руководитель областного звена находится в мобилизационных планах облвоенкомата. Военные время от времени устраивают учения и проверки. Особенно любят делать это по ночам, чтобы увериться – человек бдит.

Что-то нечленораздельное донеслось, похожее на ругань. Дверь открылась.

Проем закрывал некогда широкий в кости, а ныне расплывшийся в жире до неприличия, недовольный хозяин в пушистом халате. Курчавые волосы, пышные усы и кабаний взгляд человека, ищущего, на ком бы сорвать злость.

Ну, поехали. Вперед!

Вжимаем хозяина в стену.

– НКВД! Все остаются на местах!..

И вот вся семья в сборе. В просторной столовой за квадратным столом сидит Свинолупенко. Рядом его полноватая взъерошенная жена с вошедшими глубоко в полные пальцы бриллиантовыми кольцами, с которыми не расставалась даже ночью. Она тоже завернута в халат – шелковый, с лебедями и японскими иероглифами. Что-то пыталась верещать и возмущаться. Зря, с нами так себя не ведут.

– Сейчас в наручники и в камеру, если еще слово без спроса, – с явной угрозой отчеканил я.

– Да я…

– Молчать! – рявкнул я так, что стекла задрожали.

Она и замолчала. Истерика сменилась на парализовавший все тело ужас.

Еще две дочки-близняшки тринадцати годков. Они перепуганы, слезы текут, и сердце мое будто пальцы сжимают. Детские слезы – это очень тягостно. Но иначе нельзя. Мы вершим пролетарское правосудие.

Я кивнул старшему оперуполномоченному экономического отдела УГБ Саше Александрову. Он извлек из папки ордер и продемонстрировал его.