Открытый бунт — крики: «Фиг вам!», «Да пошел!..» Внутри у меня все похолодело, я поняла, какого сваляла дурака.
— Я хочу, чтобы вы по очереди вставали и зачитывали вслух то, что написали. Смеяться над вами никто не станет. Все в одинаковом положении. Попробуйте.
Op попритих.
— Эмбер, ты первая. Давай, выходи к доске. Не хочешь? Ладно, можешь с места, читай громко, отчетливо, чтобы все слышали.
И так одного за другим. Каникулы, дни рождения, праздники. Чего тут еще ждать? А один парень, Джоэл, описал тот день, когда родился его младший братишка, — и тут в классе что-то изменилось. Все вдруг навострили уши: Джоэл рассказывал, как помог маме дойти до ванной, как завернул малыша в старое полотенце. Пара девчонок шумно выдохнули, когда он закончил, друзья хлопали его ладонь в ладонь, когда он возвращался на место. Что же, все по-честному, он поступил правильно, но у меня внутри все сжалось — при мысли о беззащитности, о хрупкости, о том, что их конец прописан с самого первого дня. Нет, это слишком. Маленькие дети — это не мое.
Следующим вышел Жук. Он долго топтался на кафедре, переминался с ноги на ногу, пялился в свой листок. Было ясно: ему хочется одного — свинтить.
— А это, блин, обязательно? — спросил он, прижимая листок к боку и закидывая голову, чтобы задрать глаза в потолок.
— Обязательно, — твердо ответил Маккалти. — Давай, мы все слушаем.
Тут он был прав. Класс стих, всех проняло.
— Ладно. — Жук поднес листок к глазам, чтобы не видеть нас и чтобы мы не видели его. — Лучший день в моей жизни — это когда бабушка возила меня к морю. Это место называлось Вес- тон-на-чем-то-там, балдежное название. Мы несколько часов ехали на автобусе, я заснул. Потом приехали — я никогда в жизни не видел такого простора. До моря было несколько миль, и еще там был огромный пляж. Мы ели чипсы и мороженое, а еще там были ослы. Я покатался на осле, было странно, но прикольно. И мы прожили там дня два вдвоем с бабушкой. Круто было.
На задней парте кто-то заржал, однако беззлобно. Жук сгорбился от облегчения. Дело сделано. Он вернулся на место.
А вскоре настала моя очередь. Кожу покатывало, я прочувствовала все нервные окончания в своем теле, пока дожидалась, когда Макак назовет мое имя. И вот наконец:
— Джем, теперь твоя очередь.
Я пошла к доске; одетая, я чувствовала себя голой. Повернулась, не поднимая глаза: не хотелось видеть, что все на меня смотрят. Наверное, нужно было что-нибудь придумать прямо на месте, притвориться такой же, как все, изобрести какую-нибудь слюнявую историю про замечательное Рождество, подарки под елками, какую-нибудь такую фишю. Но я не умею соображать так быстро — всяко не тогда, когда на меня смотрят. С вами так не бывает? Только потом до тебя доходит: можно было сказать вот это, ответить вот так вот, сразить их, чтобы они больше уже не встали. Но я стояла у доски, перепуганная, растерянная, и мне ничего не оставалось, только прочесть написанное. Я глубоко вдохнула и начала:
— Лучший день в моей жизни. Встала утром. Позавтракала. Пришла в школу. Обычная скучища. Обычная мысль: что я тут делаю? Никто меня не замечает, ну и ладно. Сижу в одном классе с другими недоумками — наш специальный класс.
Зря трачу время. Вчера было то же самое, но вчера прошло. Завтра может и не настать. Есть только сегодня. Лучший и худший день моей жизни. Хрень, короче говоря.
Когда я закончила, повисла тишина. Глаз я не подняла, прислонилась к доске, сгорая со стыда. Тишина звенела в ушах, оглушала. А потом кто-то крикнул:
— Ладно, не хнычь! Может, и не помрешь!
И понеслось: вопли, гогот.
Что-то грохнуло — я непроизвольно подняла глаза. Жук перескакивал через стулья и парты. Добрался до шутника, сидевшего в заднем ряду — его звали Джордан, — заломил тому руку и хряснул по физиономии. Класс взревел — Джордан отбивался, остальные мальчишки превратились в тявкающую стаю, сбились в тесный, агрессивный клубок. Маккалти бросился к месту битвы, пробиваясь сквозь толпу, расталкивая плечи, протискиваясь между телами.
Я смяла свой листок и уронила его на пол, потом выскользнула за дверь и побежала по коридору. У меня была одна мысль: исчезнуть, найти какую-нибудь дыру, где можно побыть одной. И чтобы никогда больше не возвращаться в эту пыточную камеру. Я несколько часов проболталась по улице где попало — по всяким местам, где тебя никто не видит и всем на тебя наплевать, — а потом мне надоело болтаться по темноте.
Я вернулась к Карен, подошла к кухонной двери. Я думала, что Карен уже спит — было уже за полночь, — но оказалось, что она сидит за кухонным столом, стиснув в ладонях чайную чашку, и лицо у нее блекло-серое. Карен чего только в жизни не перевидала: младенцы, малыши, «трудные» подростки вроде меня. На ее попечении перебывало двадцать две сироты. Она крепко вымоталась. Я в очередной раз проверила ее число: 1472012. Ей осталось три года.
— Джем! — сказала она. — У тебя все в порядке? Ты где была?
— Гуляла, — ответила я. У меня не было сил ей все объяснять. Да и с чего начать?
— Иди сюда, Джем. Садись. — Она не казалась рассерженной. Только усталой.
— Я хочу спать.
Она открыла было рот, будто все же собралась меня повоспитывать, однако передумала, шумно выдохнула и кивнула.
— Ладно, поговорим утром. Обо всем поговорим. — Это была угроза, не обещание. — Пойду позвоню в полицию, я заявила, что ты пропала. Вот, возьми. — Она протянула мне чашку, полную на три четверти.
Я поднялась наверх, поставила чашку на столик у кровати и, не раздеваясь, залезла под одеяло. Оперлась на подушки, потянулась за чашкой. Только когда теплая сладкая жидкость проникла в кровь, я поняла, как внутри холодно и пусто.
Я устала как собака, но заснуть не могла. И я просидела всю ночь, закутавшись в одеяло по самую шею, пока сквозь занавески не начал пробиваться свет; на грани между бодрствованием и сном я встретила начало нового тусклого дня.
5
Класс мистера Маккалти все еще гудел. Мне предстояло справляться с одноклассничками в одиночку — Жука на три недели отстранили от занятий. Собственно, больше он в школу так и не вернулся. Думаю, знай он об этом заранее, он бы не ограничился тем, что поставил Джордану фингал под глазом и рассек губу. По классу гуляли слухи: Жука забрали в полицию и все такое, строились догадки, что Джордан с ним сделает, когда они снова окажутся в одном помещении. Пока же, за неимением лучшего, однокласснички решили поизмываться надо мной.
— И как ты теперь без своего дружка? Кто же будет защищать твою честь?
— Джем и Жук — сладкая парочка!
Я, разумеется, послала их куда подальше, но это не помогло. Они кидались на меня, как собаки на кость.
Пару дней я терпела, а потом поняла: всё, не могу. Уходила в школу как обычно, потом спетливала на задворки магазинов, забиралась в парк или спускалась к каналу и там болталась сама по себе. Жалеть меня не надо, мне было не привыкать. Я делала то же самое, где бы ни жила, в какую бы школу ни ходила. Сколько-то вы можете терпеть, но рано или поздно терпение лопается, и хочется единственного — побыть одной. Оно так со всеми подростками, но со мной в особенности. Ведь в школе ты постоянно среди других, как в инкубаторе, а я, как вам уже известно, плохо переношу других людей. Мне куда легче, когда я сама по себе.
Все эти дни я, кроме того, старательно — и небезуспешно — избегала встреч с Жуком. Пару раз я его видела, но он меня нет — я об этом позаботилась. Мне было стыдно за ту историю в школе. Что он вообще себе думал, какого черта в это полез, выставил нас обоих идиотами? Когда я об этом думала, мне делалось грустно. Ведь несколько недель мне казалось: у меня есть приятель — или вроде того. Но эта ситуация, как и все остальное в моей жизни, слишком запуталась и сошла на нет. Если история с Джорданом что мне и прояснила, так только то, о чем я и сама догадывалась: от Жука одни неприятности, а мне они ни к чему. И все же я по нему скучала.
