— Нет, — сказал Агафон, — не нашел. Но кое-что увидел. Световой круг выхватил из тьмы кровяной отпечаток от обуви. Четкий, почти не смазанный, с узорчатым рисунком.
— Чуешь разницу? — спросил Агафон, ставя свою ногу, обутую в кроссовку сорок пятого размера, рядом с отпечатком. — Самое большее — тридцать восьмой. Бабский размер, одним словом. Правой ногой, видать, в кровянку наступила, когда тащили. Вон, и дальше пошла следить. Правда, уже послабее.
— Неужели у такой кобылы, как Элька, — заметил Налим, — всего тридцать восьмой? По-моему, у нее не меньше сорок первого должен быть.
— А мелкие? Малярихи эти? Про них забыл? Эх, срисовать бы чем рисунок…
— Думаешь, они так и будут в тех же кроссовках ходить? — недоверчиво хмыкнул Налим.
— А что? Запросто. Видишь, след кончился. Оттерла. А потом пришла в общагу и помыла с мылом. Для этих работяжек на самую дешевку наскрести — проблема. Элька, та, конечно, запросто может хоть каждый день обувку менять.
Двинулись дальше. Кровавые ручейки, отпечатавшиеся на полу, становились заметно тоньше, разрывистей. Постепенно они перешли в цепочку пятнышек. А ключей видно не было.
— Зря идем, — сказал Налим, должно быть, долго думая. — Ведь они его тут голого тащили. Откуда же ключи могли выпасть?
— Это я и сам понимаю, но все-таки проверить надо…
Они все еще топали по туннелю, приближаясь к бомбоубежищу, когда наверху продрогшие под дождем Гребешок и Луза, матерясь и чертыхаясь, прекратили поиски.
— Ни хрена тут не найдешь, — махнул рукой Гребешок, который, пытаясь отыскать в траве ключи, порезал палец о бутылочное горлышко.
— Пошли в той куче глянем — и к ребятам. Надо днем сюда приходить, может, и вычешем чего-нибудь. Интересно, столбняк от пальца может быть или нет?
— Поссы на рану, — деловито посоветовал Луза, — самое лекарство. У меня дед плотничал, всю дорогу так делал.
— Ладно, — сказал рукой Гребешок, — проверим.
После проведения здесь же, на месте. Предложенной Лузой лечебной акции Гребешок нашарил в кармане презерватив и накатил на средний порезанный и здоровый указательный пальцы. Предстояла еще одна грязная работа.
— Ну и вонизм, — проворчал Гребешок, когда они, вернувшись к аварийному выходу, по пути еще раз проверив тропу и спустившись к нижней двери, оглядели мусорную кучу. — Ты не блеванешь, Луза?
— Выдержу… — не очень уверенно пробормотал детина. И они, титаническими усилиями подавляя то и дело подступающую к горлу рвоту, стали разбирать кучу дряни.
— Сдохнуть можно, — сказал Гребешок, — пойдем к воздуху, перекурим…
Присев у выхода, жадно глотали дым и мокрый воздух парка.
— Неужели опять полезем? — спросил Луза. — Ясно, что ключей там нет. Сантиметров пять слой сняли, небось год копилось. Неужели могли так глубоко провалиться?
— Провалиться не могли, а вот ежели на них наступили, то могли и ниже вдавить. Хотя по большому счету ты и прав, но, блин, надо в этом убедиться…
У Агафона с Налимом проблемы были проще. Они дошли почти до самого входа в убежище, и Агафон сказал:
— Дальше делать нечего, мы там уже смотрели. Главное, уяснили, что Ростика волокли именно этим путем…
И тут откуда-то издалека и сверху послышался негромкий щелчок, а затем скрип.
— Тихо! — шепнул Агафон Налиму. — По-моему, это дверь в убежище открывают…
Оба не сговариваясь вытащили пистолеты, сняли с предохранителей прежде, чем гулкая тишина бомбоубежища была нарушена звуками шагов. Три человека, кряхтя и переругиваясь вполголоса, тащили вниз что-то тяжелое.
— Свети, свети, е-мое, а то скатимся на хрен!
— Лампочку надо было включить.
— Не фига! Она через щели заметна.
— Кому, на хрен, заметна? Дрыхнут все давно. Придерживай, Калым, не напирай, бляха-муха, пока не звезданулись!
— Береженого Бог бережет. Вперед свети, говорю!
— А все ты, Вадя! Завел, блин, Филю: менты наедут! Вот и таскайся теперь ночью, прячь…
— Ничего, подальше спрячешь — поближе возьмешь. За этот товар мы еще на Канарах пожить сумеем, если сбагрим по-умному.
В ближнем к лестнице помещении убежища появился тусклый отсвет фонаря. К Агафону и Налиму, которые, погасив свои фары, затаили дыхание в туннеле, на пороге комнатки, где стояла фильтро-вентиляционная установка, он доходил совсем слабым, через три двери, но явственно обозначил прямоугольник дверного проема, ведущего из комнаты ФВУ в зал с нарами.
Шаги звучали намного слышнее, даже шуршание бумажных плакатов под ногами различалось.
— Вот это ямка! Поставим здесь, Штырь, в жизни не докопаются.
— Нет, надо дальше нести. Здесь негде спрятать.
— Лопнуть, что ли? Этот ящик еле донесли, а еще с десяток надо.
— Ничего, на лесоповале больше потягаешь, если сейчас поленишься.
Кряхтенье и сдавленные матюки приблизились, свет стал ярче.
— Хрен протиснешься… Понаставили нар, екалэмэнэ!
— Заноси, заноси давай! На ногу, блин, наступил, осторожней!
— Скоро там?
— Еще одну дверь пройдем — совсем немного останется.
— Километра полтора, наверно…
— А у тебя язык острый!
Переругиваясь, пришельцы, некоторых из которых Агафон постепенно узнавал по голосам, начали втаскивать свою ношу в комнату, где стояла ФВУ. Наверно, если бы они не пыхтели и не топотали, как слоны, то могли бы расслышать дыхание спрятавшихся Агафона и Налима. Стоило навести на них фонарь — и избежать неприятных объяснений между куропаткинскими и Лавровскими было бы невозможно. Агафон для себя уже решил вопрос: не разговаривать, а мочить тут же, пока у Штыря и его друзей оружие в карманах. Правда, о том, как на эту разборку посмотрит Сэнсей и какие вообще могут быть последствия, Агафон тоже
подумывал и решил все-таки, что начнет пальбу только в том случае, если Лавровка их с Налимом обнаружит.
В этот раз пронесло. Поставив ящик на пол, лавровские — их было четверо — удалились обратно к лестнице.
Когда шаги лавровских удалились и они затопали уже в том зале, где находился класс, Агафон шепнул Налиму в темноту:
— Надо отвалить отсюда. Подальше куда-нибудь. После посмотрим, что тут. Давай уходи потихоньку. Обувь сними.
Налима два раза просить не потребовалось. Он снял кроссовки и, чертыхаясь от холода, почти бесшумно стал удаляться от двери. Агафон же вдруг сообразил, что можно попробовать прикрыть стальную дверь, отделяющую комнату ФВУ от туннеля.
Впрочем, сделать этого он не успел. Лавровка вновь затопала по лестнице.
— Этот полегче будет, можно, наверно, и вдвоем дотащить.
— Сейчас! Пупки надрывать!
— А ноги мотать туда-сюда легче?
— Иди ты!
Комнату ФВУ вновь осветили фонарями. Штырь с коллегами ворочались по другую сторону похожей на гигантский самовар установки, на дверь не смотрели и фонарей в ту сторону не наводили. Агафон прятался за бетонным косяком, не видя, что творится в комнате, и слыша лишь пыхтение и редкие фразы.
— Правее!
— Посвети, е-мое! Поставили сикось-накось! Поправь, а то остальные не встанут.
— И-эх! Оп-па!
— Слава Богу, ровно поставили. Пошли за следующим.
— Девять осталось.
— Следующие два полегче будут. По двое таскать будем. А потом, после этого, — по одному, там вообще пакетики, ни шиша не весят.
Агафон опять выждал время, пока лавровские отправятся в обратный путь, а затем все-таки решил закрыть дверь. Тяжеленная штуковина, которая так легко открылась днем, когда Агафон и Налим приходили сюда с дворничихой, закрываться не хотела.
Повозившись несколько минут, он опять услышал шаги.
— Нормально, — комментировал кто-то, — против тех, что вчетвером таскали, этот — пушинка.
— В два счета донесем. А я-то думал, до утра провозимся.
— Языком только поменьше ворочай, а ногами — побыстрее.
— С этими и разворачиваться легче. Уже намного и короче.
— Не болтай ты, ставь на место. Так, все путем. Пошли за пакетами.
— Четыре места уже перетащили. Еще две ходки, если по одному в руки.
— Топай, топай!
Агафон сидел на прежнем месте, прятался и соображал, далеко ли ушел Налим. Может, выйти да поговорить с тем же Штырем? Как-никак его прошедшим вечером в «Куропатке» приняли более-менее прилично, без телесных повреждений.
Но делать этого не хотелось. Штырь вряд ли обрадуется, что о складе, в котором вернее всего наркота, известно «Куропатке». Пожалуй, его попишут тут слегка и оставят. Лавровка, в отличие от тех, кто уделал Ростика, вряд ли надумает выносить тело на воздух, к шумной известности. Правда, они не знают о том, что тут еще трое. Но даже если Гребешок с Лузой и Налимом прибегут и расквитаются за Агафона, тому не полегчает. Жить еще как-то хотелось, а помереть во цвете лет желания не было.
Поэтому выходить и вступать в переговоры Агафон не стал. Он дождался, когда Штырь со своим опять ушел, и снова попытался прикрыть дверь, на сей раз рискнув включить фонарь на несколько секунд. Едва он увидел, что дверь, оказывается, прижата углом довольно тяжелого стола, то раздумал ее закрывать. Слишком много возни, слишком много шума и слишком мало толку. Тем более что лавровские уже возвращались. Сейчас принесут четыре «пакетика», потом еще столько же, а после этого уедут восвояси, и можно будет спокойно глянуть, что они, собственно, прячут от ментов, налет которых, между прочим, был обещан для «Куропатки». А потом как-нибудь, при очередной встрече, порадовать Штыря своей осведомленностью: мол, знай наших!
