Он не сразу все понял — сильно контузило и сознание было заторможенным, потом думал, жить обрубком не придется, убеждал себя в близости смерти. Морально он почти умер, душа не хотела существовать в теле с обрубленными руками и ногами. Вокруг в госпитале почти все были калеки. Но никому не досталось так, как ему. Никому! Все на что-то надеялись, ему было не на что надеяться. Кроме как на то, что он никогда не выйдет из госпиталя, не увидит мира, где большинство людей с руками и ногами. Он отказывался есть, просил у сестер яд, но ничего из этого не выходило. Кормили насильно, яда, конечно, не дали. А тело вопреки душе жить хотело. И сил в нем в принципе было вполне достаточно. Культи рубцевались, сердце и все остальное внутри туловища оказались вполне жизнеспособными. Даже отчаянная попытка перегрызть вены не удалась. Самым страшным был день, когда приехала мать и забрала его домой.
Только уже много месяцев спустя, когда стало ясно, что надо, так или иначе, примириться с судьбой, что жить все-таки придется, началась настоящая депрессия. И самое страшное — появилась Эля. Новая, совсем не такая, как прежде. Мать Олега, конечно, знала, чем она занимается, но сыну не говорила. Первое время приходили и другие школьные и дворовые друзья, она ее от них не отделяла. Потом все прочие сочли, что их моральный долг выполнен, что Олег не один, с ним есть мать, он ухожен, и… перестали приходить. А Эля осталась. Хотя о роде ее занятий кто-то из ее школьных подруг Олегу сообщил. Но это особенно его не поразило.
Сны, подобные тем, которые сегодня мучили Олега и заставили его проснуться посреди ночи, снились ему частенько. Иногда они не отпускали его по нескольку часов, перемежаясь с пробуждениями, когда явь казалась страшнее сна. Лучше бы там у плетня, столкнувшись с тем бородачом, он опоздал, не успел нажать спуск первым! Или остался под рухнувшей стеной расплкющенным. Но он был обречен жить… Если бы не девчонки, то он сейчас простился бы с этим домом, квартирой и жил бы в доме-интернате, где такие же бесхозные несамостоятельные калеки.
Да, сейчас они есть. Три очень разных, непонятных и вечно ругающихся существа, которым он — совершенно никчемный! — зачем-то нужен. Ладно бы в прежние времена пионерское или комсомольское поручение выполняли (хотя кто их тогда от души выполнял?), но ведь сейчас никто таких поручений не дает. А материальный интерес самый мизерный. Пенсия Олега — ерунда по сравнению с однодневным заработком Эли в «Береговии». Квартира могла бы ей перейти лишь после брака, а она о росписи и речи не ведет. Ладно, Эля, может, выжидает. А эти две маломерки, чего они здесь тусуются? Неужели в городе нет парней с руками и с ногами? Или тоже квартиру нацелились разделить? Давно пора бы понять, что без толку с Элей соревноваться. Но они, похоже, и не очень соревнуются. Они хоть и взбрыкивают, хоть и огрызаются, но непримиримости в этом не чуется. Покричали, потопали ножками — и опять все тихо, не разлей вода.
Олег прислушался. В квартире было тихо. Эля должна была сегодня идти на ночное дежурство в больницу. Обычно в таких случаях за нее оставались Лида с Ларисой. Сегодня он заснул довольно рано, когда Эля еще не ушла. Все трое сидели на кухне, пили чай и рассказывали анекдоты. Под их хохотунчики он и заснул. Надо снова попробовать заснуть.
Но сон не шел. Да и не хотелось Олегу туда, в забытье, где может привидеться всякое, живое и мертвое, смешанное в кучу, а оттого еще более страшное. Например, тот бородач, которого он сегодня уже видел в кошмаре, или двое растерзанных взрывом солдат, с которыми он всего за минуту до того мирно беседовал.
Тошно, больно и противно было все это вспоминать, ворошить, бередить недавнее. Олег даже застонал как-то непроизвольно, хотя физически ничего уже не болело.
В соседней комнате сразу отреагировали. Заскрипел диван, чьи-то ноги зашаркали по полу, отыскивая шлепанцы, потом послышались шаги. На пороге Олеговой комнаты появилась Лида, запахнутая в коротенький халатик.
— Олежек! — позвала она. — Тебе плохо?
— Сон дурной увидел. И вообще не то что-то…
— Водички попить не дать?
— Не надо, а то утку… — Олег постеснялся продолжать, но Лида и так догадалась. Забрала, вылила, ополоснула, хотела подложить на место. Но Олег остановил:
— Не надо. Лучше побудь со мной.
— Олег, два часа ночи. А мне завтра с Лариской к восьми на работу.
— Ты просто приляг рядышком. Мне страшно одному… Честно.
— Отчего страшно?
— Да все кажется, будто совсем один.
— Что ты! Нам Элька сказала, чтобы с тобой сидели, пока она не придет.
— Лариска тоже здесь?
— Да куда она денется! Тут, дрыхнет, конечно…
Как раз в этот момент зашаркали шаги и появилась Лариса.
— Ничего я не дрыхну. Ты, Лидка, когда слезаешь с кровати, обязательно меня пяткой задеваешь. Тут подрыхнешь…
— Ну и что? Повернулась бы на другой бок и сопела бы дальше во все дырки,
— явно неприязненно произнесла Лида. — Чего пришла?
— Захотела — и пришла. Тебе-то что не спится?
— Олежка стонал, я думала, помочь надо.
— Знаем мы, чем ты ему помогать собралась, — хмыкнула Лариса.
— Девчонки, — сказал Олег, — у вас разговор какой-то чудной. Как будто меня нет и я ничего не слышу. Вы скоро совсем как Элька станете.
— А что Элька? Элька вся в деньгах. Мы получку по три месяца ждем, то пол-«лимона», то триста тыщ, а она за один вечерок больше гребет, — сказала Лариса.
— Чего ж вы с ней не пойдете?
— Мордами не вышли, ноги толстоваты и коротковаты, — хмыкнула Лида. — Да и вообще деревня.
— Пошли спать, — зевнула Лариса, — скоро три часа. А нам в семь вставать надо.
— Иди, — сказала Лида, — а я здесь останусь. Меня Олежка просит рядом полежать. Ему страшно.
— Ладно, — с заметным раздражением произнесла Лариса. — Стереги. Все равно завтра в семь подниму.
И, сердито посапывая, удалилась в соседнюю комнату. Скрипнул диван, улеглась, стало быть. А Лида осторожно, скинув халатик, залезла под одеяло к Олегу.
— Тепленькая… — прошептал тот, ощутив обрубком левой ноги пухлость девичьего бедра сквозь тоненькую шелковую ночнушку. — Даже горяченькая… Знаешь, я ведь никогда с девчонками не спал. Никогда!
— И с Элькой?
— С Элькой тоже. Думали ведь, что поженимся, только целовались. Хотели, чтобы после свадьбы, после венчания, чтобы не просто… А получилось все не так. И уже не переиграешь.
— А теперь тебе хорошо с ней? — полюбопытствовала Лида, теснее придвигаясь к Олегу.
— Приятно… Но это не то. Это ее каприз, прихоть.
— Конечно, она ж немного не в себе. Она чем-то колется иногда.
— Правда?
— Ну, это я наверняка не знаю, — Лида испугалась, что говорит лишнее. — Просто иногда она бывает такая, будто под кайфом.
Олег потянулся к ней култышками рук, Лида порывисто привлекла его к себе, прильнула всем телом, припала к губам. Надолго…
— Сердечко бьется, — прошептал Олег, ощущая, как жаркие волны катятся по телу, заставляя забыть и об увечьях, и о болях душевных. Губы-то не отняли у него! И он торопливо, будто боялся, что отнимут, стал целовать Лицу. В глаза, нос, щеки, уши, шею, плечи…
— Сумасшедшенький… — прикрыв ресничками глаза, прошептала она. — Жадненький…
А Олег пытался подцепить «клешнями» бретельки ночнушки, спустить их с округлых плечиков, добраться до нежных и упругих грудок. Они лежали на боку, и сделать это ему было не так-то просто.
— Подожди, — шепнула Лида, — я сама сниму…
— Не-ет… — прохрипел Олег. — Я сумею!
— Тогда давай сядем, так сподручнее…
Олег уперся одним локтем в подушку, уцепился другой «клешней» за одеяло и со скрипом зубовным сел, опершись спиной на стену. Лида уселась напротив и помогла ему просунуть культи под подол ночной рубашки. Олег потянул его вверх, Лида подняла руки, и шелковая ткань, соскользнув с тела, упала во тьму.
— Какая ты! — пробормотал Олег, прижимая к себе всю эту ласкающую наготу.
— Ага-а… — тихо пропела Лида. Пальцы ее рук проползли за резинку Олеговых трусов. Сперва со спины, потом погрузились ниже. Нежно прикоснулись к бокам, передвинулись к животу… Затем ладошки мягко, сразу с двух сторон, прижались к тому, что крепло и набирало силу с каждой секундой.
— Большой-пребольшой… — шепнула она, целуя Олега в губы и прижимаясь к нему грудками. — С ума сойду… Сладенький мой!
Неожиданно быстрым рывком Лида сдернула с Олега трусы, нагнулась, возбуждающе пощекотав его прической, и стала пробовать на вкус…
— Обалдеть! — пробормотал Олег, осторожно поглаживая обрубками рук ее гибкую спину и дотягиваясь до крупненькой выпуклой попки, на которой были почти незаметны узенькие трусики-треугольники. Концами своих «пальцев» он сумел подцепить их за резинку и спустить с бедер до колен.
— Не чмокай ты так, дура бесстыжая! — донесся из-за стены возмущенный голос Ларисы.
