— Хорошо, — устало повторил Егоров, — Дай три дня, бек, сделаю, что смогу.
— Постарайся получше, — пробурчал Гата. — Не вздумай две титьки сразу сосать.
— Как можно, господа! — обиделся Егоров.
На этом деловая часть встречи закончилась. Посидели еще немного за столом. Кривым Арсаном овладело игривое настроение. Он поймал за руку одну из пышнотелых одали-сок-прислужниц, посадил на колени, деловито ощупал, как опытный мануфактурщик проверяет качество сукна. Одалиска глухо, утробно постанывала в волосатых руках.
— Хороший товар, ах, хороший! — восхитился абрек. — За сколько отдашь, Егоров?
— Бери в подарок, бек, — засмеялся Егоров. — Этого добра у меня навалом.
— По объявлению собираешь, да?
— По-всякому бывает… Я кадрами такого уровня не занимаюсь, — Егорова озадачил пыл, с каким абрек расспрашивал. Опять чего-то мудрил. Ему ли не знать размеры невольничьего рынка в Москве. Гата тоже смотрел на главаря в некотором недоумении. У Арсана за городом целые фермы Рабынь, на любой вкус и любого возраста.
Арсан резко спихнул одалиску с коленей, та с трудом Устояла на ногах.
— Спасибо, Егоров, — произнес растроганно. — Беру обеих. Тебе тоже чего-нибудь подарю. Что тебе нравится? Мальчиков любишь, нет? Камушки? Золото?
— Благодарствуй, досточтимый… У меня все есть, ничего не надо пока, — уклонился Егоров от прямого ответа.
Через час после того, как абреки укатили — с мигалками, с воем милицейских сирен, Егоров за тем же столом принимал другого почетного гостя, посланца «триады», хитроумного Су Линя. С ним расслабился, они говорили на равных. Еще в первую встречу, когда познакомились, Егоров разглядел в улыбчивом китайце мечтателя, способного слышать иную музыку, кроме звона монет. Он вполне давал себе отчет, что именно обаяние личности маленького, незлобного человечка, а не урановые рудники и не угроза собственной жизни склонили его к сотрудничеству с «триадой». Ну и, разумеется, любопытство. Заманчиво иметь дело с супердержавой, подменившей развалившийся СССР на геополитической карте, хотя бы в лице ее уголовных пионеров. Перспективы неограниченные, если вовремя застолбить участок. Америка и Европа, куда так радостно на первых порах потянулась московская коммерческая шушера, уже обозначили, как они на самом деле относятся к партнерству с так называемыми россиянами. Как к товарообмену с папуасами, не более того. А вот китайцы…
Су Линь официально, от имени организации, поблагодарил Егорова за блестящее начало раскрутки «племянника»; в свою очередь Егоров подробно доложил о встрече с кавказскими суперменами. Рассказывать было приятно: Су Линь легко улавливал иронию и подтекст, смеялся в нужных местах, деликатно задавал вопросы. Они были представителями разных рас, но у Егорова возникло ощущение, что когда-то, в незапамятные времена они, возможно, сидели за одной партой.
Егоров поинтересовался, давно ли Су Линь обитает в Москве. Тот ответил, что уже больше десяти лет, и вдруг добавил, что любит эту страну, несмотря на климат и жестокие нравы. Егоров поверил, и даже догадался о причине.
— Вам, дорогой Су, наверное, нравятся русские женщины?
— Наверное… но не только это. Я много размышлял, — китаец сделался непривычно серьезным. — Ах, Глеб Захарович, у наших народов много общего, рокового в судьбе. Я бы назвал эту общность исторической обреченностью на страдание. Иноземная кабала нам тоже хорошо знакома. Разница между нами лишь в том, что вы молоды, а мы очень старые. У нас большой опыт выживания. Я не верю, что Россия не вынесет нового ига. Не пройдет десяти лет, как она поднимется с колен.
— Вы считаете, Россия сейчас в упадке?
— Гораздо хуже. У русских стараниями сил зла удалось расщепить культурное ядро. Для любой другой нации это смертельно, но не для вас. И не для китайцев. Мы четырежды проходили подобное испытание — и ничего, выжили.
Егоров не помнил, когда говорил о таких вещах без шуточек и дурачеств. Да и с кем он мог бы об этом говорить? Братья по бизнесу решили бы, что он свихнулся или допился до белой горячки.
У него было собственное мнение о происходящих в России переменах. Он не видел в них катастрофы. Это пересменок. Прежние узурпаторы, выступавшие в коммунистическом обличье, царствовали семьдесят лет, пока не канули в Лету, следующие, кто сумеет накинуть на страну новое ярмо, еще не пришли. Образовалась временная яма, черная дыра, куда и хлынула всякая нечисть. Лихая маргинальная сволочь всех национальностей и всех слоев прежнего общества воспользовалась сломом государственных укреп, чтобы хорошенько погреть себе руки; но их самих скоро (признаков сколько угодно) затянет в ту же воронку, что и коммунистов. Кто придет на смену — вот в чем вопрос. Китаец сказал, что нация деградировала, у нее, дескать, расколото культурное ядро, — это пустые разговоры. Кто может судить об этом наверняка и где находится, в чем состоит то самое ядро? Если брать русского мужика, то он каким был, таким и остался. Глядит в удивлении на охваченный пламенем Дом, на сыплющийся с неба град, на иноземные рожи, поучающие с экрана, как правильно жить, уныло чешет в затылке и бормочет одно и то же: авось образуется. И в результате, как всегда бывало, окажется прав: все действительно так или иначе образуется, а он, мужик, по-прежнеМу будет пахать землю, отстраивать спаленный дом и учить Детишек ловить неводом рыбу. Если же обратиться к интеллигенции, то с ней еще проще. Как щука на блесну, она кидается туда, где сытно пахнет, а если при этом слышит колокольчики любимых манков — свобода! демократия! общечеловеческие ценности! — и прочую чушь в этом роде, то становится практически невменяемой. Тогда уж, как пелось в забавной песенке, вообще «делай с ней, что хошь». В интеллигенции, а точнее в тех, кто сам себя так именовал, Егоров давно разочаровался: интеллектуальная гниль на хребте рабочей лошади — вот что это такое. В конечном счете при любых общественных потрясениях она покорно поворачивает за новым хозяином, за тем, кто сумел доказать свою силу, и начинает служить ему с той же шизофренической преданностью, с какой служила свергнутому. В первую очередь это относится, разумеется, к так называемой творческой элите, ко всем этим актерам, художникам и инженерам человеческих душ. Про них замечено: плюнь в глаза, скажет — божья роса. Кроме огромного количества прочитанных книжек, у нее никогда ничего не было за душой. Не Егоров вынес приговор интеллигенции, а российская история, которая на своих головокружительных поворотах в первую очередь избавлялась от нее, как от чумной бациллы.
Он осторожно поинтересовался:
— Объясните, пожалуйста, мой друг. Вот вы затеваете опасные игры с Зенковичем, с кавказцами, неужто только ради добычи? Или вам важен сам процесс?
Китаец сожмурил веки, кивнул с пониманием.
— Вы не совсем точно сформулировали. Под словом «добыча» можно понимать многое: деньги, жизненное пространство, сферы влияния, человеческие ресурсы… Да, конечно, все это имеет значение, но китайцы не более жадный народ, чем другие. Они путешественники, странники. Между нами разница в том, что русские большей частью игроки, люди азарта, а нам ближе стройные математические комбинации. Я ответил вам, Глеб Захарович?
В таком духе поболтали еще с полчаса и расстались, чрезвычайно довольные друг другом.
4. В ГОСТЯХ У ПОЛИВАНОВОЙ
Сергей Петрович чувствовал себя превосходно. На Лизу никто больше не покушался, а сам он накануне получил последнее предупреждение от Генерала. Звучало оно так: если он, Литовцев-Лихоманов-Чулок еще раз сунется не в свое дело, разговор с ним пойдет по всей строгости военного времени. Предупреждение пришло по факсу, и Сергей Петрович отнесся к нему с юмором.
Он сидел у себя в кабинете, украшенном репродукциями картин Репина и Айвазовского (повод Лизе для насмешек, оказывается, у него совершенно нет эстетического вкуса), попыхивал кленовой трубкой, набитой турецким табачком, и пытался вникнуть в текущую документацию, но терпения его хватило ненадолго. Со словами: «Ах, черт тебя побери!» — снял трубку и набрал номер Козырькова, с которым разговаривал в это утро уже три раза. Каждый раз спрашивал, нет ли чего новенького по Зенковичу? Начальник безопасности «Русского транзита» отвечал сухо: — Нет, ничего! — злился, но иначе с ним нельзя. Иннокентий Павлович никогда не разворачивался в полную силу, если видел возможность переждать. Трех напоминаний за одно утро было достаточно, чтобы он завелся. Так и получилось. Снова услыша в трубке бодрый голос директора, Козырьков не стал дожидаться упоминания о Зенковиче.
— Ищем, Сергей Петрович. Все каналы задействованы.
— Скажи, Иннокентий Палыч, ты уверен, что его ведут китаезы?
— Ведут — да. Но сомневаюсь, чтобы они это сами затеяли. Масштаб не тот. Никакая банда в одиночку не потянет. Ты же читаешь газеты. Племянник уже практически в министерском кресле.
