Эльвира задыхалась. Телефонный шнур все же сделал свое дело. Эльвира швырнула в прихожую обломок, обессиленно рухнула на диван, охватила голову руками и разрыдалась.
Вооруженный двумя пистолетами Степаненко подступился к ней.
— Перестань, хватит, говорю, — сказал он. — С ним покончено. Ты жива…
В этот момент в прихожей раздался шум. Степаненко вскинул пистолет, готовый к стрельбе. Входная дверь сильно хлопнула. Степаненко не знал, стоило ли преследовать бандита. Он прошел в прихожую, запер дверь. Затем прошел на кухню, откуда из окна просматривался двор. Зажглись сигнальные огни джипа, марку которого в темноте трудно было разобрать. Взревел мощный мотор, джип рванул с места и исчез в арке дома.
Степаненко прошел к хозяйке квартиры, которая лежала на диване на боку.
— Зачем ты ему открыла?
— Не знаю, я ничего не знаю… Я только накинула цепочку… Я думала… А он, негодяй…
Эльвира глотала сквозь рыдания слова. Степаненко прошел на кухню, обнаружил в холодильнике бутылку водки. Плеснул в стакан, выпил сам, налил для Эльвиры.
— Скорее выпей, это тебе поможет.
Зубы ее стучали о стекло.
— Собирайся, пойдем в одно место, здесь оставаться опасно.
Степаненко присел на диван. Эльвира стала дышать равномерно..
— Так все-таки, почему он приходил?
Эльвира закрыла глаза, допила водку.
— Максим, мне страшно. Он убьет меня…
«Ага, интимные дела, — подумал Степаненко. — Вероятно, бывший любовничек…»
Лицо ее порозовело, дыхание стало реже — водка действовала.
Степаненко нахмурился. В любую минуту сюда могут нагрянут все, кому он встал поперек горла. В первую очередь заявится ментура. Сохадзе не станет рисковать, направляя своих людей на квартиру руководителя регионального управления ФСБ. Вот подстеречь Максима на улице, это другое дело.
Степаненко вспомнил, что «Ауди» разбита. Черт бы побрал… Теперь он без машины. Неужели кольцо вокруг его сомкнулось?
— Это что-то ужасное, — пробормотала Эльвира, разглаживая шею. — Он ударил меня кулаком по голове, мне казалось, что у меня хрустнули позвонки. Затем этот ужасный провод! Больше всего я боялась, что ты не выйдешь…
— Ну да, — буркнул Степаненко. — Не выйду. Слушай, возьми самое необходимое. На два или три дня.
Эльвира поднялась, пошатнулась.
— Ну как ты? — спросил Максим.
Вместо ответа Эльвира вытащила на середину комнаты большую сумку и стала складывать туда вещи.
— Я тебя спрячу, увезу… По всему видно, что этот тип не из тех, кто прощает обиды… Поедешь со мной?
— Куда?
— Куда-куда? В Москву! Давай собирайся… Только быстро. Сейчас кто-нибудь нагрянет.
Степаненко подошел к сумке и выбросил то, что считал ненужным. Эльвира запротестовала, вырвав у него из рук какую-то кофточку.
— Ладно, только давай быстрее, не канителься.
Эльвира бросила поверх одежды ридикюль, Степаненко быстро застегнул молнию на сумке, взвалил ее на плечо.
— Все, уходим…
Вероятность того, что бандиты уже могли к этому времени поджидать их на выходе, была не очень высока, но все же Степаненко вышел из подъезда, готовый ко всему. Во дворике была тишина. Он вынес сумку, постоял немного, вернулся в подъезд, опять минуты три выждал, чутко прислушиваясь к каждому шороху, и только затем вывел Эльвиру.
Листва на деревьях в лучах неестественного уличного освещения после дождя выглядела неживой. Было неправдоподобно тепло, даже душно.
Держась в тени деревьев, они шли молча: Степаненко впереди, Эльвира чуть поодаль.
Вот Эльвира догнала его, проговорила:
— Ты молодец, ты спас мне жизнь.
— Почему он хотел тебя убить?
— Это не он. Это… мой муж. Они все меня ненавидят…
Степаненко подумал, что зря он связался с Эльвирой. Сейчас, на улице, глядя на эту запутавшуюся в отношениях с людьми женщину, он находил ее жалкой. Связи с подобными женщинами всегда кончаются более или менее печально. Может, отказаться от нее, пока еще не поздно?
«Если я привезу ее в Москву, — подумал он, — куда я ее дену? Она станет жить у меня… А если поселить ее у Евстигнеева? Страсть страстью, но и она преходяща…»
Старикан остался невозмутим, когда Степаненко протолкнул впереди себя женщину, затем втащил чемодан. Старая чекистская закалка давала знать. Правда, глаза его были несколько шире обычного. Старикан закрыл за ними дверь и, стоя в пижаме, как и поднялся с постели, почесал глянцевитую макушку.
Степаненко повернулся к нему, ожидая вопросов. Старикан лишь вопросительно кивнул на дверь комнатушки, за которой скрылась Эльвира, без слов, одним выражением глаз спрашивая: уже не для траханья ли эта женщина? Степаненко отрицательно покачал головой, тоже без слов давая понять, что об этом не может быть и речи.
— У меня третьей подушки нет, — сказал старик.
— Я ухожу, — проговорил Степаненко. — Уверен, что хвост за собой не привел, но на всякий случай вот. — С этими словами он протянул хозяину квартиры пистолет Сохадзе.
— У меня есть свой, — отрицательно покачал головой старик. — В отличном состоянии. С дарственной надписью бывшего руководителя КГБ Андропова.
Перед тем как уйти, Степаненко решил поговорить с Эльвирой. Он вошел в комнатку, осторожно прикрыл за собой дверь.
— Ты не стесняйся, располагайся как дома…
Она обняла его, прошептала:
— Мой спаситель. Как я тебе благодарна.
— Подожди, сейчас не время. Я ухожу…
— Останься, прошу тебя. Ты что, не понимаешь? Я хочу тебя прямо сейчас…
Мысли Степаненко были далеко от этой женщины. Он освободился из ее объятий и усадил ее на свой диванчик.
— Ты же знаешь, что сейчас не время. Я должен ехать к твоему Шмакову. Только с его помощью я смогу выйти сухим из воды.
Он встал.
— Ты сердишься?
— Нет, не сержусь.
— Я скоро вернусь… Только твой муж может дать отбой и милиции, и бандитам.
— Все вы так говорите, скоро-скоро… Слушай, Максим, у меня дурное предчувствие.
Степаненко ничего не сказал. Он поцеловал Эльвиру и прикрыл за собой дверь.
Ночью в небольших городах поймать такси трудно. Степаненко рассчитывал на частника, но улицы словно вымерли. Пришлось закоулками добираться до вокзала.
Частники, водители такси стояли шумной группой, травили анекдоты, ожидая ночного поезда. Степаненко не сомневался, что все они были под колпаком у бандитов и сразу же сообщат им, что он, приезжий сотрудник ФСБ, на вокзале.
Максим тормознул частника на подъезде к вокзалу, сговорился с ним сгонять за город. Тот поначалу отказывался, но, увидев красные корочки, вздохнул и тронул машину с места. Через пост ГАИ Степаненко проскочить не надеялся. Пришлось просить водителя поискать объездной путь.
— Подождешь полчаса, — сказал Степаненко водителю, когда он остановил его у загородного дома Шмакова.
Дом стоял мрачный, загадочный. За решеткой слышалось прерывистое дыхание овчарки…
Шмаков вышел из дома после первого звонка. Подошел к калитке, удерживая овчарку за ошейник, впустил Степаненко. Он словно ожидал его.
Максим держал руки в карманах, правой сжимая пистолет. Он был готов ко всему.
Шмаков ввел его в дом, предложил ему сесть в небольшой гостиной.
— Я все знаю, — первым нарушил тишину хозяин дома.
— И то, что на вашу жену совершено покушение?
— Жена, — иронически произнес Шмаков. — Какая она мне жена.
— По крайней мере она носит вашу фамилию.
— Да она последние два года жила с кем попало! С Рогожей, с грузином… А меня, а меня они шантажировали… Знаешь чем?
— Знаю, — сказал Степаненко. — Но это не меняет сути дела. Вы прекрасно осведомлены о цели моего присутствия в этом городе. Пусть мой визит не совсем согласован с начальством, но как частное лицо я волен распоряжаться своим свободным временем, не так ли?
— Ты жить хочешь?
— Разумеется, хочу.
— Так живи. Если бы у нас, скажем так, не было подвязок в Москве, тут никто бы не стал рыпаться… А смерть Колешки и Губермана — это все, мне кажется, разборки тех, кто не согласен с дележкой большого, жирного пирога… Правда, я согласен, что смерть Колешки выпадает из этой обоймы… Я до сих пор не пойму, почему этой шайке понадобилось убивать его…
— Так что, — произнес Степаненко вызывающим тоном, — в Арсеньевске бал правят бандиты?
— Называй это как хочешь, — устало произнес Шмаков. — Рогожцев — их ставленник. Послушай, мне все это тоже до чертиков надоело. Правят, так пусть правят. Хоть порядок навели.
— Но они же творят, что хотят. И наоборот, что хотят, то и творят.
— Что поделаешь?! — развел руками Шмаков. — В Москве разве не так? Разве в Москве соблюдают закон, придерживаются какой-либо морали? Что с генпрокурором сделали? А с бывшим министром юстиции? А что за чехарда с министрами? А что за счета в Швейцарии? А что творится в Чечне, Дагестане?
