Первый и второй наборы цифр не дали никаких результатов. Размяв руки, Крупенин продолжил работу. Он поворачивал колесики так медленно и осторожно, как будто неверное движение могло окончиться взрывом. Абросимов-младший мысленно подгонял его – теперь можно действовать и побыстрее.
Не сработал ни один из пяти вариантов. Немец заявил, что ошибка закралась при оценке тестовых комбинаций – надо повторить их снова и тщательнее оценить щелчки. Андрей сделал глубокий выдох и вытер пот со лба своей узкой ладонью. «Неужели я ошибся и отправил негодного человека? – подумал он. – Больше доверять некому. Но сам по себе этот факт не наделяет парня ни острым слухом, ни чувствительностью подушечек пальцев. Тогда кого я должен был послать? Профессиональный взломщик кинул бы меня, даже если б внизу, на улице, его поджидал Девятаев со всей командой. Может, стоило отправить вместе с Сергеем кого-нибудь с хорошим слухом?»
Все началось по новой. Снова тестовые комбинации, снова оценки крестиками. В четырех случаях оценки поменялись: два громких щелчка теперь показались Сергею средними, два средних – тихими. «Может, уши ему заложило?» – подумал Абросимов-младший, бросая взгляд на часы. Третий час пошел с тех пор, как Сергей проник в элитный дом на набережной.
За тридевять земель от Москвы немец снова занялся расчетами. Абросимов прикидывал, как поступить, если попытка снова окажется неудачной. Продолжать до упора или скомандовать Сергею возвращаться?
Но выбора делать не пришлось. Первый же из новых вариантов Райнера сработал. Бронированная дверца открылась медленно и плавно, как в сказке, и Абросимов с трудом пошевелил языком, вмиг ставшим неповоротливым:
Об этом условились заранее, но он все-таки счел нужным напомнить – слишком много потом накрутилось нервов. Важно было сразу осветить нутро сейфа, чтобы сделать на глазах у него, Абросимова-младшего, максимально полную инвентаризацию.
Глава двадцать восьмая
Старший из братьев был тем временем препровожден в сырое подвальное помещение. Плащ обещал известить жену и дочь, что страшного ничего не произошло – их муж и отец сам захотел побыть в одиночестве.
Каждый раз потребность в самоуничижении медленно нарастала у Никиты Анатольевича и с интервалом в неделю становилась непереносимой. Именно этим определялась частота его свиданий с Викой. Теперь до девушки было не добраться, но сдерживаться при всем старании он уже не мог.
Первая волна выплеснулась на жену, Никита Анатольевич понимал, что за ней неизбежно последует вторая, еще большей силы. Ее уже не удастся утаить – позорный недуг откроется домашним во всей красе.
Абросимов-старший предпочел показать свою слабость главарю похитителей. Какая, в конце концов, разница, что подумает о нем этот тип? Из положения заложника в любом случае трудно опуститься ниже.
Не исключено, что бандиты поймут все превратно, истолкуют как хитрую игру с непонятной целью. На здоровье, пусть думают что хотят. Нужно пережить приступ, тогда ближайшие дни можно будет чувствовать себя свободным от этой гнили.
В одиночестве он мог рассуждать вполне здраво. Но третья волна была не за горами, Абросимов чувствовал ее приближение. Пустое полутемное помещение с брошенным на цементный пол матрацем представляло собой замечательный интерьер для сеанса самобичевания.
Никита Анатольевич сам не заметил, как в здравые рассуждения постепенно начала вплетаться черная нить. Он думал о Даше, о том, насколько далеки они друг от друга. Он никогда не навязывал ей своих вкусов, своих жизненных принципов, пытался вырастить дочь внутренне свободной, самостоятельной, с трезвым взглядом на жизнь. В результате эта самая свобода их развела – ведь он сам не мог разделить ее с дочерью.
Компания захватила его целиком. Чертова сталь, которой никак не насытится человечество. На кой черт она людям – ее не станешь есть, на ней не поспишь, в нее не оденешься. Абросимов-старший никогда не переносил запах и жар расплавленного металла. Заглядывая по необходимости в цех, всегда стремился поскорей оттуда выйти. Но запах почему-то уносил с собой, в московский кабинет. И сейчас, в подвале, он не избавился от него и, казалось, был погружен по горло в невидимый жидкий расплав.
Никита Алексеевич разрыдался и прикусил себе запястье, чтобы никто не услышал его плач. Третья волна накрыла его с головой. Он не сопротивлялся, пока не почувствовал, что стало легче. Вытер влажное лицо, высморкался в платок, пригладил рукой свои прямые густые волосы. Вытянулся, лежа на спине, глядя на лампочку, настолько тусклую, что на нее можно было сколько угодно смотреть даже в упор.
Стиснул зубы и рывком сел. Припадок остался в прошлом и уже теперь вспоминался смутно. Если б не красные, припухшие от слез глаза, он мог бы возвращаться к семье прямо сейчас.
* * *
Плащ приказал Поручику побыть на первом этаже, непосредственно над головой у пленника, послушать, как тот будет себя вести – ходить из угла в угол или торчать на одном месте. Вскоре Поручик доложил о форменной истерике – бурных и продолжительных рыданиях, которые сменились полной тишиной.
– Никогда не слышал, чтобы мужик так плакал. Надо сходить проверить. Может, языком собственным подавился – в таком состоянии человек что угодно может над собой сотворить.
Плащ нахмурился, поведение заложника не нравилось ему все больше и больше. Прежде он допускал возможность, что Абросимов сокрушается искренне. Теперь театральность громких рыданий заставила его окончательно сделать вывод: налицо хитрая игра на публику.
– И ты поверил? Не может быть. От кого угодно ожидал, только не от тебя. Ты ж ни одной бабе не позволил себе голову заморочить.
– Никаких заморочек: к лесу передом, к себе задом, – кивнул Вирус.
Плащ даже не обернулся в его сторону, а продолжал пристально всматриваться в лицо Поручика.
– И теперь вдруг поверил этому ублюдку? Человек урвал в нашем мире такой жирный кус, стал из сраного научного сотрудника хозяином всего, что есть в Западной Сибири. И ты допускаешь, что он способен рыдать? Представляешь, через скольких он перешагнул? Да он забрался на высоту повыше долбаного пика Коммунизма, на такой верхотуре ты бы ослеп от сияния вечных снегов и вырубился от разреженной атмосферы.
