— До дембеля два месяца, скоро начнется вольная жизнь! — закатив глаза, мечтал Петров. — Ни подъема, ни отбоя, ни построений… Хочешь — спи, хочешь — ешь, хочешь девчонок кадри…
— И не надо будет строем ходить — хоть в столовую, хоть в сортир, — поддержал его Скоков. — Можно ночью встать, залезть в холодильник и поесть.
— И петь на вечерней прогулке не надо. Есть настроение — пой, нет — молчи, — продолжал развивать мысль Петров.
— Но у тебя еще осталось неоконченное дело! — вдруг серьезно сказал Скоков.
— Какое? — насторожился товарищ.
— В гости к мороженщице сходить! — засмеялся Скоков. — Она при мне приглашала! А у нее такие достоинства…
Двумя руками он показал, какие именно достоинства присутствуют у мороженщицы. «Деды» и «духи», почтительно слушающие «дембелей», громко засмеялись.
— Да вот завтра, в увольнении, и схожу! — не очень уверенно пообещал Петров.
— Давай, давай, — подбодрил Скоков. — А я мороженого поем, да Ленке, наконец, позвоню.
— Смотрите, а что это наш ротный мчится, вылупив глаза? — спросил Званцев. — И начштаба с ним…
Солдаты перестали веселиться и повернули головы к приближающимся офицерам.
— Да-а-а, похоже, что-то серьезное… Может, кто-то в самоволку ушел? — спросил Фёдоров неизвестно у кого.
Петров бросил окурок в песок:
— Что-то у меня предчувствие хреновое… Чует мое сердце, сейчас будет построение и очередная накачка.
— За что?
— Найдут за что… За то хотя бы, что шнурки на сапогах завязал неправильно.
— Так на сапогах нет шнурков, — сказал Фёдоров.
Все захохотали.
Дружный смех прервал громкий крик командира:
— Рота-а-а, стройсь!
— Ну, что я говорил? — с досадой произносит Петров, вставая. — Опять либо кто-то из наших подзалетел, либо какая-то проверка едет. Как бы моя увольнительная не накрылась.
Через несколько минут вторая рота выстроилась на плацу, под плакатами, на которых пригожие румяные солдатики в образцово пригнанном обмундировании выполняли строевые приемы с оружием и без.
— Как настроение, товарищи десантники? — неофициальным тоном спросил Ветров после выполнения уставных приветствий и докладов.
— Хорошее, товарищ подполковник! — за всех ответил Скоков.
— Если марш-броском не испортите! — уточнил Петров.
— Разговорчики! — рявкнул Матвеев, но начальник штаба успокаивающе поднял руку:
— Помните, мы ножи и лопаты метали? И стреляли вы, и кирпичи рукой крушили, и с парашютом прыгали. Зачем, спрашивается? Каждый понимает: чтобы в один прекрасный, а скорей всего, и не очень прекрасный день, суметь выполнить задание Родины. И сейчас такой момент настал… Получен приказ на выполнение боевого задания. Не учебного, а боевого! Связанного с риском для жизни. Пойдут только добровольцы.
Строй замер. Всем стало ясно, что дело не в самовольщиках и не в пьянках. Дело пахнет порохом и цинковыми гробами. Даже признанные заводилы Петров и Скоков притихли.
А подполковник потрогал себя за мочку уха и продолжил:
— К тем, кто не захочет, ни у кого никаких претензий не будет… Продолжайте, товарищ старший лейтенант!
Матвеев внимательно всматривался в лица солдат. Скрытое напряжение строя передалось ему, и сейчас старший лейтенант уже не был уверен, что вся рота шагнет вперед. Только бы не опозориться… А вдруг никто не выйдет?!
Он нарочито громко и каким-то фальшиво-задорным голосом скомандовал:
— Рота, равняйсь! Смирно-о-о-о! Добровольцы, два шага вперед, шаго-о-м марш!
Строй не шелохнулся. Матвеев смотрел на хорошо знакомые лица и отстраненно думал: «Ну, вот и наступил момент истины. Сейчас станет ясно, кто на что готов и кто чего стоит. Что за бойцы у нас и что за командир…»
Рота шагнула вперед. Первый взвод почти весь, второй и третий оставили на месте больше бойцов. Оставшиеся прятали глаза и смотрели кто в землю, кто прямо перед собой, как будто ничего не случилось. «Четвертая часть, — прикинул Матвеев. — Подполковник был прав…»
— Благодарю за службу! — сказал старлей окрепшим голосом. — Но нам много людей нужно. Поэтому я сам отберу участников…
Он двинулся вдоль строя добровольцев, некоторых пропускал, некоторым клал руку на плечо:
— Болтнев… Дегтярев… Скоков… Мансуров… Змеевский… Козелков… Петров… Холмогоров… Смехов… Панченко…
Он отобрал тридцать шесть человек, как и было приказано.
— Вы остаетесь, остальные свободны! — скомандовал ротный. — Для остальных — занятия по распорядку.
Десантники разошлись. Подполковник Ветров окинул взглядом оставшихся бойцов.
— Слушай боевую задачу! На трёх бортах военной авиации вылетаем в район «А», занимаем круговую оборону и обеспечиваем посадку на борты гражданских лиц. Оружие применять только в случае крайней необходимости. Сейчас получите другую форму, боекомплект и всё необходимое. Вопросы есть?
Подполковник сделал паузу и констатировал:
— Вопросов нет. Выполняйте!
Матвеев повёл солдат на склад, где они получили танкистскую форму без знаков различия, патроны, гранаты, каски, бронежилеты, медицинские пакеты и сухие пайки. Переоделись в казарме, наскоро пообедали и построились перед казармой в полном боевом снаряжении.
— Выдвигаемся на исходную позицию! — объявил Ветров. — По машинам!
Особая рота погрузилась в «ЗИЛы» и начала преодолевать первые километры пути, ведущего неизвестно куда. «Исходной позицией» оказался аэродром Чкаловский. С края лётного поля он казался почти вымершим. Брюхатые транспортные самолёты понуро, будто нахохлившиеся наседки, высиживали время на громадном бетонном насесте. Изящные истребители на фоне громоздких «хохлушек» смотрелись как мелкие хищные степные пустельги, которые, даже сидя на земле, высматривали добычу. Редкие охранники и техники, будто мелкие тощие муравьи, стояли или медленно передвигались между самолётами. Все были готовы, и всё замерло в ожидании.
Десантников высадили на краю аэродрома, рядом с жидкой акациевой рощицей. Обитель железных птиц встретила молодых солдат стрекотом, цвирканьем, зудением, цокотом, щебетанием своих постоянных обитателей: птиц, кузнечиков, сверчков, комаров и прочей ползающей и летающей мелочи, которую подчас и рассмотреть-то толком не было возможности. Схожая живность есть в любой степи — и в Азербайджанской, и в Российской и, наверное, в Афганской. Впрочем, про Афганистан знали только командиры взводов особой роты и экипажи транспортников.
В этой рощице среди деревьев бойцы провели остаток дня. Разговаривали мало — лежали на траве с закрытыми глазами или писали письма домой. Упоминать о предстоящем задании было, естественно, нельзя, поэтому все старательно расписывали, как хорошо им служится и сытно кормится. Потом согласно поступившим из Москвы инструкциям был проведен уточняющий инструктаж:
— Посадка — по взводу на борт! Каждый взвод выполняет свою задачу. После погрузки гражданских лиц снова занимаете свои места и улетаете своим бортом! Вопросы есть?
— Никак нет, — вяло ответил строй. Нервозное ожидание выматывало больше, чем самые напряженные учения. «Скорее бы все началось! — думали бойцы. — И скорее бы закончилось…»
Ночью, наконец, началась погрузка в транспортные Илы.
Двенадцать бойцов — на борт номер один, командир корабля полковник Золотов. Двенадцать — на борт номер два, командир — подполковник Копытин. Двенадцать — на борт номер три, командир — майор Мельник. Какая группа на какой борт попадет, определялось случайным выбором. Хотя это, как оказалось впоследствии, имело большое значение.
Экипажи и командиры наблюдали за слаженными и быстрыми действиями десантников. Замечаний по посадке не было.
Самолёты медленно вырулили на взлётную полосу. Тревожный гул двигателей нарастал, разговаривать стало трудно.
Первый Ил начал разбег. Скорость росла. Темнота окутывала и небо, и землю, только внизу светили огни взлетно-посадочной полосы, а наверху — звезды. Самолёт перешел из одной темноты в другую настолько незаметно, что, казалось, он ещё не оторвался от бетонных плит — просто взлётка пошла в гору, и Ил катится по ней прямо в звездное небо.
