Непререкаемая истина, что женщины боятся мышей. А тут по всем маршрутам закулисной территории бойко запрыгали такие же серые, как мыши, звери, только размером в сто раз больше. И ну щипать за ляжки и клацать желтыми, будто, прокуренными, зубами.
В образовавшийся бабский круговорот и попал папа с гоблинами. Папу мигом закружило, как окурок в унитазе. Михаил свет Геннадьевич тут же прочухал, кто приготовил ему такой сюрприз. Только что с того? Когда вокруг паника, полуголые шмары визжат, так что уши зашкаливает, а глаза их полны животного ужаса в буквальном смысле этих слов; и какие-то престарелые вахтеры подагрически сигают настолько высоко как умеют, пытаясь ловить роняющих сизые перья голубей, гоблины становятся малоэффективны.
А тут еще в стороне желанного служебного выхода мелькнул свирепый, белый лицом от бешенства Шрам, мелькнул и растаял…
Шрам тоже засек ненавистную рожу, но палить из ТТ в сутолоке не рискнул, поэтому переместился за стопку старых и грязных декораций из деревоплиты и оттуда стал прочесывать закулисные пейзажи сквозь прицел глаз. Телашей он наблюдая как на ладони. Можно валить, будто кегли. А вот генеральный папа куда-то делся.
Врешь, не разведешь. Усек-таки Сергей хитротраханый папин маневр. Папа приссало решил не рисковать, прорываясь с боем, а обойти засаду. Папа поднял, пачкая холеные руки, крышку люка и стал погружать туда свое поджарое тело. И поскольку подвал напрямую сообщался с грузовым цехом, папин ход конем имел все основания на успех. Только и делов, что выберется из здания господин Хазаров не служебным выходом, а грузовым. Разве что фасонистый костюмчик испачкает. Если Шрам не помешает.
Только почему гражданин Хазаров не брызнул на обыкновенный выход через фойе или даже через сцену? Постеснялся откровенно драпать? Типа, здесь – еще отступление, а туда – дешевое позорное бегство. Может, так, а может, иначе.
На везение Сергея, ведущих в подвал люков за сценой было столько, сколько надо. И Сергей тоже решительно задрал, ломая ногти, деревянную крышку и нырнул в пыльную темноту, наполненную грубыми шершавыми ящиками с трафаретами «Не кантовать».
В темноте справа послышался крысиный шорох, Сергей выстрелил на звук и ломанул вбок, вздымая облака пыли и сбивая врага с ориентировки.
Или это Михаилу Геннадьевичу в темноте послышался крадущийся шорох? И это Михаил Геннадьевич палил на звук и уходил вбок? Черт те что и сбоку бантик получается. Не видно ни зги. В темноте и такой пылище ни шиша не разберешь. Кто в кого стрелял? Черт его знает.
И вот Михаил Геннадьевич, теперь уже никаких сомнений, что Михаил Геннадьевич, прямо по курсу услыхал приглушенное бешеное сопение и всадил туда одну за другой три пули. И к вящему болезненному удовольствию, услышат предсмертный человеческий квак.
Только нашлась же такая большая сволочь, которая испортила генеральному папе удовольствие? Сергей Шрамов вынырнул откуда-то из-за грубых ящиков сзади и приставил твердую неумолимую вороную сталь к затылку папы:
– Брось ствол!
Папа беспрекословно повиновался.
– Давай наверх, – приказал Шрам.
Папа и здесь не стал ерепениться. Вдвоем сквозь кладку шершавых ящиков они двинули к светлому пятну пространства под ближайшим люком. Миновали откинувшегося на полу в скрюченной позе остывающего гоблина из папиных – вот, оказывается, кто съел три пули. Это был тот, с ментовским прошлым, узнал Шрам. Впрочем, эта потухшая жизнь ничего для Сергея не значила. Он сторожко пас, чтоб хитроумный, будто Одиссей, папа не выкинул какой-нибудь фортель.
И Михаил Геннадьевич чуял это не только селезенкой, но и порами кожи, и предстательной железой и не рискнул дернуться даже в самый удобный момент, когда Шрам следом впритык поднимался наружу из люка.
Второй гоблин ринулся к папе на выручку. Типа, готов на халяву жизнь спустить. Но господин Хазаров послушно притормозил его движением руки, получив сквозь ткань пиджака в спину подсказку. Спрятавший руку с ТТ в карман Шрам этой непустой рукой управлял папой, будто играл на детской компьютерной приставке «Сега».
– Где мои ребята? – прохрипел Сергей папе на ухо.
– С ними все путем. Сидят и ждут тебя в комнате с цветами.
– При чем здесь цветы?
– Сегодня здесь Алина выступает. Давай быстрее разрешим наши проблемы, я не хочу пропустить ее номер, – опять стал играть надменное равнодушие к внешним суровым обстоятельствам Михаил Хазаров. Все-таки он был орел даже при плохой погоде.
– Лады. Избавься от торпеды, – сказал Шрам, а сам подумал: «Шел трамвай девятый номер, на площадке кто-то помер…»
– Подожди меня в машине, – повелел папа последнему мордовороту. – Если я через полчаса не появлюсь, вернись и грохни этого человека! – Чего папа не сказал вслух, так это: «Вызови подмогу», но телаш и без слов все понял. Головастый был.
Кстати, им приходилось надсаживать глотки, поскольку задник сцены превратился в джунгли. Мишка, отрываясь по полной, забрался в буфет, выжил буфетчика и принялся лопать неочищенный от фантиков шоколад и от целлофана арахис. А макаки прыгали по столам, швырялись солонками и орали, будто в брачный период. Вверху порхали голуби и гадили на головы претенденткам на чин «Мисс Петербург» и менее красивым подружкам.
Вдвоем под ручку Шрам и Михаил Геннадьевич поднялись по лестнице туда, откуда спустились десять минут назад. Но как за эти десять минут переменился расклад!
Мимо них прожурчали семимильными ножками вниз два полных аппетитного тела купальника. Номера «один» и «три»:
– Она такая: «Я уже почти королева Петербурга!» А я такая: «Если ты королева, то я – Мерилин Монро!» А она такая, стерва: «Какими противозачаточными таблетками пользуетесь, мисс Мерилин?»
– Это фигня, вот у меня завтра контрольная по алгебре…
И все же папа приготовил Шраму подляну. Во-первых, не открыл, что вместе с виршевскими бойцами в гримерной номер сорок семь пребывает Урзум – пусть это будет сюрпрайз. А во-вторых, еще когда Урзум звонил папе на трубу в буфет, он сообщил кое-какую закодированную информацию. Урзум сказал, что приволок розы, и сказал, что они – красные. Не белые, а КРАСНЫЕ, хотя Алина признает только чайные.
И вот дверь с номером «сорок семь». Она рядом с «сорок пятой». Забавно, да?
– Ты трындишь только про цветы, – сквозь зубы предупредил Шрам папу на ухо и вынул «тэтэшку» из кармана, благо коридор был пустынен, как Сахара.
Не так собирался намекнуть о причине своего возвращения и о своих стесненных обстоятельствах гражданин Хазаров, но делать нечего. Да и Урзум не пальцем деланный. Должен просечь. Папа нервно трижды стукнул костяшками в дверь и сдавленно просипел:
– Это я. За букетом.
Дверь через десять ударов пульса колебаний как бы нехотя щелкнула замком и стала открываться. И, чтоб поторопить, Сергей помог двери распахнуться мощным ударом ноги. Шарах! Коронный номер! Вместе с дверью внутрь мешком картошки провалился и открывший ее Урзум.
И Шрам, не давая врагам опомниться, втолкнул папу внутрь. И все ему стало сразу ясно, ведь сшибленный дверью Урзум упал на вытянувшихся на полу вдоль дивана Леху и дядьку Макара. Невооруженным глазом видно, что навсегда успокоившихся Леху и дядьку Макара. А если какие-то сомнения, то в головах братков зияли дырки контрольных выстрелов. Ну и кровищи вокруг было, естественно, чуть ли не по колено. Родная кровь!
Верные корешки тихо лежали мертвые, но ведь Урзум-то был всего лишь контужен дверью. А что для Урзума щелбан дверью? Так, клопиный укус. Урзум из полулежачего положения наставил ствол, папа кинулся на пол, открывая мишень по имени Сергей Шрамов. Но рефлексы Шрама оказались быстрее, и пуля вошла Урзуму в мутный, будто леденец, глаз, а вышла из затылка, вывернув кусок черепа размером с арбузную дольку. Мозги разбрызгало растаявшим мороженым крем-брюле.
И все. В облаке порохового дыма, едкого и быстро смешивающегося с дурманящим ароматом цветов и одуряющим запахом грима, остались двое живых. Папа в луже чужой крови на полу, и Шрам на фоне женского театрального шмотья. Но Шрам был главнее, потому что в руке у него взывал к мести пистолет.
– Ты во всей этой пальбе виноват! Ты меня кинул! – заныл, не решаясь встать на ноги, Михаил Геннадьевич. – Ты зажал чемодан с баксами, которые приволок Смит для бычары из «Семи слонов». Ты эрмитажные списки отрыл и начал в обход меня чинуш к ногтю ставить! Ты не по понятиям на старшего покатил!
Это был еще один, в довершение к предыдущим, роковой удар судьбы. О блефе с эрмитажными списками настучать господину Хазарову могла только сладкоголосая Алина. Причем подруга не ведала, что Шрам внаглую именно блефовал.
Телега гэрэушника подтвердилась до донышка – папе все подкожные дела Шрама сливала именно Алина. Шрам для Михаила Геннадьевича ковырял нефтяную скважину, а этот ханыга все это время бредил эрмитажными списками. То Урзума засылал с понтом с подначками, а когда Шрам просто пожал плечами, в известный бар была снаряжена Алина. Алинка – Алина – Алинушка. Девушка, проколовшая сердце Сергею Шрамову шпилькой каблука. Пришившая Сергея к своей юбке серебряными гитарными струнами, заворожившая Сергея волшебным голосом, будто сирена, и отравившая Сергея змеиным укусом. Последняя сука!
