Начиная с обеда и до позднего вечера Алексашка не расставался с садовыми ножницами, и, когда приезжавшая с проверкой комиссия пришла в явный восторг от живых шедевров, когда в ростовской областной газете появилась статья про «батайского зеленого кудесника», местная администрация пришла к выводу, что негоже все это списывать на дело рук городского дурачка. Администрация отыскала совсем небольшие средства, и Алексашка подписал договор, в котором его именовали «художником по озеленению».
Вечерами Алексашка сидел у себя в комнате и что-то вырезал из дерева.
Гномов, медведей, паровозик с огромной трубой… И смотрел в окно напротив. Там жила женщина с розовой кожей, ее тоже звали Сашей. Все соседи шептались и говорили о ней разные гадости, но она была прекрасна.
Алексашка наблюдал за ней давно. Он знал, как она просыпалась (к тому времени он уже заканчивал убирать территорию двора и спешил домой попить чайку), как шла в ванную и выходила оттуда, закутанная в полотенце, потрясающе красивая и эфемерная, словно она и не женщина вовсе, а сказочная фея, умытая светом распустившихся цветов. Алексашка смотрел, как она завтракала, он любовался тем, как она ест, как пьет крепкий, без сахара кофе, как причесывает свои волосы, ниспадающие волнами; он видел, как она танцует в одиночестве, включив музыку, а потом Алексашке надо было спешить на работу.
Утром ощущение от нее было совсем другое, словно она являлась существом бесплотным, почти ангельским. Вечером и ночью дела обстояли иначе.
Иногда она задергивала занавески, и за ними были силуэты ее гостей, смех, музыка, а потом приглушенные стоны… Алексашка знал, что там происходит. Но образ утренней девы, существа почти ангельского, от этого почему-то не разрушался.
Она была недоступна, она была частью взрослого мира, куда Алексашка, наверное, так и не ступил, оставаясь со своими кустами и радуя детишек сказочными гномами.
А однажды она обнаружила, что он за ней наблюдает. Была осень, когда начинали дуть пронизывающие ветры, но этот вечер оказался на редкость тихим.
Она, как обычно, вышла из ванной комнаты совершенно обнаженная.
Полотенцем обмотала голову и встала перед зеркалом. Потом нагнулась, надевая шерстяные носки. Алексашка почувствовал, что у него перехватило дух. Он припал глазами к стеклу. Она поднялась и посмотрела в зеркало, подняла руки к волосам и сняла полотенце — мокрые волосы рассыпались по плечам; она повернулась к зеркалу боком, разглядывая себя, потом приподняла руками грудь. Алексашка ощутил, как к горлу подкатил огромный ком и в его паху затрепетало. И тогда она его увидела. Алексашка смертельно перепугался. Первое, что ему взбрело в голову, — это немедленно присесть, спрятаться. Света в Алексашкиной комнате не было, лишь в коридоре, и поэтому она могла увидеть только его силуэт, но все равно Алексашка смертельно перепугался. Его сердце бешено колотилось, и вряд ли он мог с точностью сказать, сколько просидел вот так, у подоконника. Потом он приподнялся и снова посмотрел в окно. Топили у них в ту осень почему-то нещадно, но по лбу Алексашки бежали капельки холодного пота.
Она сидела на стуле. Голая. Намазывала тело кремом. Потом она взяла черные трусики и начала их медленно надевать. Затем усмехнулась и начала снимать их… Алексашка почувствовал, что вот-вот потеряет сознание, в его паху все мучительно болело — сейчас она была вовсе не его утренней девой. Она знала, что за ней наблюдают, но не подавала виду, а может, ей было все равно. Она вывернула трусики с изнанки и быстро надела их, приподнявшись на стуле. Тело Алексашки дрожало. А потом она подошла к окну, и быстро запахнула занавески.
Алексашка почувствовал, что находится в точке, близкой к критической норме восторга.
С тех пор она знала, что Алексашка наблюдал за ней, но никогда сразу не задергивала занавески. И он изучил каждый миллиметр ее тела. Она просто играла с ним, и, быть может, в ее игре была издевка, может быть, она посмеивалась над дурачком или испытывала по отношению к нему нечто вроде жалости, а может, ей было просто все равно. Но вряд ли она предполагала, что дурачок Алексашка может любить ее. И слышит ее голос, ее подлинный голос, который не издевался и не смеялся над ним и который тоже умел любить.
Она была недоступна, она была из того взрослого мира, куда Алексашка, наверное, так и не вступил, и она была Ангелом. Узнав об этом, она, наверное, сильно бы удивилась. А может быть, даже почувствовала бы нечто совсем другое…
Ведь где-то существовал мир, пусть это даже иллюзорный мир внутри головы дурачка Алексашки, где гражданка Александра Афанасьевна Яковлева была Ангелом.
Хотя, быть может, существовало другое объяснение. Быть может, ей была отвратительна эта любовь — она продавала свое тело и мечтала о том, что когда-нибудь все в ее жизни переменится. В эту картину мира дурачок Алексашка со своей любовью явно не вписывался.
Сначала девочки мечтают о принцах. О всадниках на белом коне и алых парусах. Позже — о дерзких бандюгах с легкой походкой, шикарными тачками и с ласковыми глазами убийц. Потом — о победах в конкурсах, удачных замужествах, о том, чтобы влюбить в себя какого-нибудь старого пердуна с бабками, на худой конец о том, чтобы идти по трупам, грызть землю, но использовать свой шанс.
Но никогда девочки не мечтают о том, чтобы их любили городские дурачки…
Она разрушила образ Ангела, этого не зная. Самое ужасное, что она даже ничего не поняла.
Был плохой день — из тех, когда люди, сами не зная почему, чувствуют себя скверно.
В один из вечеров, когда Алексашка припал к окну, она просто напилась. И устроила ему настоящий стриптиз. Если б Алексашка был силен в терминах, то назвал бы это неожиданное шоу жесткой эротикой, а может, даже порнографией. Он ощутил все более нарастающее беспокойство, которое черными волнами поднималось с нижней части его живота и мутными потоками захлестывало все его существо. Но у Алексашки не было сил, чтобы оторваться от окна. А потом произошло самое страшное — она затащила Алексашку к себе. Быть может, она решила пожалеть дурачка, а может, ей доставляло удовольствие издеваться над ним, и в этот плохой черный день она хотела отыграться на дурачке Алексашке за всю эту грязную, закрутившуюся волчком жизнь. А скорее всего она просто была пьяна и не задумывалась о мотивах. Для Алексашки подобного анализа человеческих поступков просто не существовало. Тем более он не мог анализировать действия Ангела.
Тело Алексашки дрожало, и он начал задыхаться, когда она прислонила к своей груди его голову. Потом с расширившимися от ужаса глазами Алексашка обнаружил, что его голова совершает путешествие вдоль ее тела; он видел эпидерму ее кожи с крохотной сеточкой морщинок и углублениями пор, с влажными волосками и густыми каплями пота, потом мимо проплыла впадина пупка, и Алексашка услышал ее смех, показавшийся сейчас очень далеким, а она опускала его голову еще ниже, а потом он уперся во что-то влажное, горячее и напугавшее его и ощутил запах, который взорвался черной и запретной сладостной болью у него внутри, запах, который не мог источать его Ангел. А потом эта запретная боль вышла наружу, разрывая все в области Алексашкиного паха…
Это было страшно.
Алексашка отползал от нее, поскуливая, как побитый пес. В его глазах был ужас, а в ушах звучал ее смех, который сейчас стал для Алексашки хохотом какого-то обезумевшего животного. И запах…
Алексашка бросился бежать. За его спиной оставалось логово какого-то безумного зверя.
Это было страшно. Сладостно и запретно. Но это не был его утренний Ангел.
Позже Алексашка все же выглянул в окно. Она уже спала, даже не погасив света и не подняв опрокинутый им при бегстве стул.
Она просто была пьяна. Она лежала голая на кровати, пытаясь во сне укрыться одеялом, и спала с открытым ртом.
Алексашка вышел на лестничную клетку и захлопнул ее дверь. Он уже больше не дрожал и не боялся. Не было никакого безумного зверя, никогда не было. И Ангела — тоже.
Ее хохот, похожий на хохот испуганной ночной птицы, еще звучал какое-то время в его ушах. Потом он перестал его слышать. Как и ее голос.
Он лишь продолжал очень хорошо помнить ее тело. И ничего при этом не чувствовал — просто запечатленная картинка, одна из многих хранящихся в его феноменальной памяти. А в тот жаркий день Алексашка вместе с понятыми проскользнул сначала в ее квартиру, а потом в ванную комнату, и тетя Зина очень боялась, что Алексашка испугается, но он не испугался… а увидел некоторое несоответствие. И в его мозгу возникли странные ассоциации. Родившийся образ требовал дополнения до какой-то целостности. Картинка не давала Алексашке покоя. Надо было или дополнить ее, или избавиться от нее. И он знал, кто ему сможет помочь. Один человечек. Он с ним дружил уже давно и его голос слышал громче голосов всех остальных.
