Штрафники, тут же покинув невысокий гребень, тянувшийся вдоль овражистой лесной опушки, были по-прежнему трудноразличимы на фоне склона в серых предутренних сумерках. Весь шум и гам беспорядочной стрельбы шел мимо отделения Потапова – или высоко, в сторону верхушек деревьев, или по флангам, где враг уже засек перемещения. Но заря стремительно наступала, безжалостно разоблачая попытки отделения Потапова с ходу закрепиться на обозначенном рубеже.
Вот первые двое бегунов уткнулись в грунт, прижатые целым роем вражеских пуль, пролетевших над самыми головами, и, секунду отлежавшись, поползли в сторону глинистого бугра по-пластунски. Тяжелый, густой порыв свинцового ветра дохнул в сторону бегущих следом, придавив их, словно тяжелой лапой, к земле.
Кто-то вскрикнул позади Гвоздева. «Зябликов!» – мелькнуло в голове Демьяна. Он упал на землю. Обернувшись, он действительно увидел Зябликова. Тот склонился над бойцом, что-то крича ему прямо в лицо и тормоша за выставленную вверх руку.
Тело лежащего было неестественно выгнуто в дугу, будто он застыл в самый разгар припадка. Складки шинели, особенно в рукавах, перекрутились, как выжатое полотенце. Пулеметный грохот и рев сирен заглушал то, что Зябликов кричал лежащему, и было видно, как изо рта того, словно в ответ, вспучивались кровавые пузыри. Отвернувшись, словно отпрянув от страшной картинки, Демьян что есть силы пополз по грунту, не чувствуя холода.
Вражеские мины рвались на левом и на правом фланге. Вой беспрерывно выпускаемых мин смешивался с пулеметным грохотом, автоматной и винтовочной стрельбой, битком набивая смертью отмеренное минами пространство. Смертоносные створки постепенно смыкались к центру, и Демьян спинным мозгом ощущал, что скоро они захлопнутся, как раз на том месте, где барахтается их отделение.
XXI
Гвоздев полз изо всех сил. Пули проносились с напевным свистом, и от каждого такого «Фьють!», «Шван-нк!» в грудной клетке обмирало сердце и становилось железисто во рту, и Гвоздеву казалось, что его выставленная вперед голова следующую пулю обязательно поймает. Но Демьян продолжал ползти. Он ощущал, как какая-то прежде неведомая ему самому сила, угнездившаяся глубоко внутри, намного глубже страха и чувства опасности, подымалась теперь из своего потаенного убежища. Ее разбудил свист пуль и разрывы вражеских мин, нарастающий бой и вид умиравшего бойца с тормошащим его Зябликовым. Сам Демьян не мог определить род этой силы, да и времени на это не было.
По пути он обогнал бойца, тяжело дышавшего в землю. Глаза его были зажмурены, а к впалым, потным скулам прилипли крошки мокрой земли. Только с лица Демьян признал в нем Ложкина. Тот замирал при каждом пролете вражеской пули и поэтому двигался медленно, урывками.
Зарайский уже закрепился, со знанием дела вычерпывая из-под живота и груди землю штыком саперной лопатки, спешными движениями просыпая ее прямо перед собой. Запасливый этот Сарай. Вот у Гвоздева своей лопатки не было.
– Эй, Дема!.. – окликнул Сарай ползущего. – Давай, кантуйся по соседству! У меня свободно!..
– Вон, Зябликов с Ложкиным на хвосте… – хрипло кричит в ответ Гвоздев. И через долю секунды добавляет: – Кто-нибудь прикантуется… Аркадий…
Он ползет дальше к желтому бугру, и сам не знает, почему это делает. Едва поборол искушение согласиться на предложение Зарайского. Вот и Сарай под пулями вспомнил его по имени, а не то, что ехидные клички, вроде не от мира сего. Следовало занять позицию неподалеку от Сарая, может, и лопатку на время одолжил бы.
XXII
Время… сейчас оно равно жизни. Каждая секунда, пока ты не начал окапываться, может стоить тебе жизни. Но Гвоздев полз. Та самая, новая, неожиданно проснувшаяся в нем, сила толкала Гвоздева вперед, заставляя чаще выбрасывать вперед одну за другой руки, цепче хватать комья и впадинки земли пальцами, резче отталкиваться носками и подошвами ботинок.
Стрельба со стороны немцев усилилась. Прямо по ходу расположения отделения Потапова начал бить еще один пулемет. Его трассеры пронизывали и рвали в клочья посеревший воздух, вспарывая землю, выбрасывая целые комья холодного грунта.
Внезапно на правом фланге, в метрах ста пятидесяти от того места, где находился Демьян, вспыхнуло оранжевое пламя. Как будто кто-то плеснул в тлеющий костер плошку бензина. Яркое пятно ослепительно затрепыхалось на ветру рваными языками. Истошный крик пробился сквозь грохот стрельбы. Вдруг пылающий костер вскинулся и заметался в серых сумерках. Демьян не стразу сообразил, что это кричит облитый пламенем человек. Скорее всего одна из пуль угодила в бутылку с зажигательной смесью, которая вспыхнула, облив бойца.
Пылающая жидкость растеклась по всей фигуре. В сгустившейся на фоне пламени темноте были хорошо видны охваченные огнем, мешковатые контуры шинели и вещмешка. Пылающей копной боец кинулся в сторону немцев. Сразу из нескольких точек навстречу бегущему прочертились светящиеся пунктиры трассирующих пуль. Фашисты походя устроили себе развлечение, нечто вроде тира со стрельбой по горящим целям. Некоторые из пуль пришлись по цели, но штрафник продолжал бежать. Видимо, он совершенно обезумел от боли.
Объятый пламенем пробежал еще несколько шагов, когда его настигла пулеметная очередь. Вражеский пулеметчик всаживал в мечущуюся фигуру новые и новые порции крупнокалиберной стали, практически не делая пауз между очередями. Но пылающий, словно смоляной факел, продолжал двигаться вперед.
Предсмертная агония умирающего противостояла огню пулемета. Словно схлестнулись две силы, и одна – из горящей плоти и крови, вопреки всем законам и представлениям, перебарывала другую – стальную, механическую. Крик, наводящий оторопь, вобравший в себя все муки ужасающей смерти, исторгался из бегущего и метался вокруг него, подобно треплющимся на ветру языкам огня.
На несколько секунд стрельба с обеих сторон смолкла. Внимание обеих сторон приковал завораживающий своей жутью, гибельный бег пылающего штрафника. И вдруг густой сноп земли взметнул несчастного вверх, нелепо перекручивая в воздухе, точно горящую тряпичную куклу. Вместе с комьями земли бойца отшвырнуло на пару метров в сторону.
Взрыв прогремел так неожиданно, что Гвоздев невольно вздрогнул. Смутно мелькнувшую в голове догадку подтвердили окрики, которыми обменялись Сарай с Зябликовым. По цепи от Потапова передали «Мины!». Значит, вот почему фашисты до сих пор не перешли в наступление. Перед их позициями простиралось минное поле, и немец заманивал штрафников в атаку. Потому-то и вражеский пулеметчик так отчаянно пытался свалить с ног превратившегося в факел «переменника». Боялся, что тот наскочит на мину и приготовленная врагом ловушка будет разоблачена раньше времени. Так и получилось.
Ценой своей страшной смерти боец предупредил товарищей о грозящей им опасности. И на земле после взрыва, прежде чем затихнуть, охваченный пламенем еще несколько секунд шевелился, то ли корчась в предсмертной агонии, то ли от толчков пуль, которые фашистские пулеметчики, охваченные злобой и азартом смертоубийства, продолжали всаживать в несчастного.
XXIII
Когда с ним было кончено, Демьян уже окапывался, находясь под надежной защитой бугра. И остальные штрафники успели занять позиции на рубеже, воспользовавшись тем, что все внимание врага оказалось приковано к охоте за пылающим бойцом. На передовой так бывает часто. Смерть не успевает сразу за всеми. Если она всерьез занялась твоим товарищем, значит, для тебя это шанс и возможность сохранить свою жизнь, избежав встречи с нею. До следующего раза.
Почва вокруг бугра оказалась такой же глинистой, вязкой, особенно верхний слой, пропитанный утренней влагой. Демьян копал землю ограненным штыком от своей «мосинки», вонзая его вглубь и выворачивая наружу вместе с кусками грунта. Потом руками выгребал землю перед собой, по правую сторону от бугра. Он рисковал, преодолев под пулями всю линию отмеренного им взводным рубежа. Но оно того стоило.
Бугорок обеспечивал надежное укрытие от вражеского огня, особенно в первые, самые опасные секунды, когда ты только начинаешь окапываться, и малейшее лишнее движение – высунутый локоть, приподнявшаяся голова – подставляет тебя под пули, оказываясь последним.
Для Демьяна, не имевшего саперной лопатки и принявшего решение действовать с помощью штыка, смертельно опасных лишних движений становилось заведомо больше, и вряд ли он успел бы зарыться без последствий, находясь, к примеру, на позиции Зарайского или Зябликова, который копал свою ячейку неподалеку.
Пришлось повозиться, отстегивая штык от ствола. На марше у всех штрафников штыки к винтовкам были пристегнуты. Говорили, что в третьем взводе кто-то лишился глаза, наколовшись в кромешной темноте на острие шедшего впереди товарища. Но все равно, и на марше, и особенно во время боя, отсоединять штыки от винтовок категорически запрещалось.
