Скольких он уже здесь убил? Двух? А где Крокодил, с утра не явившийся, что само по себе беспрецедентно?
А Нина? Его ожег страх, страх не за себя, страх за дочь!.. Нина наедине оставалась с этим убийцей! Чтобы стать вором в законе, надо отринуть все человеческое, отбросить этику, нравственность, элементарную жалость!
– Да, я слушаю, – деревянным голосом проговорил он.
Подполковник Мишин удивленно посмотрел на него, пораженный мертвенным выражением лица Качаури.
"Что делать?" – думал Качаури. Главное, не допустить больше общения Нины с этим бандитом. Надо обезопасить ее, увести. Что делать? Обычно хладнокровный, решительный, Качаури пришел в полнейшее смятение. И вдруг его осенило! Чего он беспокоится?! Гоблин сейчас разорвет этого убийцу, сожрет, выпьет его кровь! Казанцев безоружный, что он может сделать?..
И вновь ужасное беспокойство вернулось. Он огляделся и взял бинокль с ближайшего пустующего места. Навел на Казанцева. Тот неторопливо разминался, не обращая внимания на трибуны. Нет, оружие негде спрятать. Да и Аслан заметил бы. Нет.
Вновь все затрепетало вокруг вместе с его запоздалым страхом; Качаури снова огляделся – шевелящиеся губы обеспокоенного подполковника Мишина, иступленные вопли разряженных девок, вежливые хлопки и бурные рукоплескания – вывели на арену Гоблина. Только бы он размазал этого легавого!.. Только бы!..
И Качаури поспешил в операторскую ложу, дабы лично проследить.., быть рядом с дочерью и больше не допускать… Теперь он ее от себя ни на шаг.., пока этот ублюдок жив. Ни на шаг!
Шум известил о появлении Гоблина. Николай, продолжая разминку, ухмыльнулся при мысли, что, вероятно, фаворитов здесь выводят через проход между трибунами. И, конечно, перед самым боем, чтобы не утомить нервы публики разглядыванием бездействующих монстров. В роли последнего вчера выступал он сам, теперь пришел черед настоящему воплощению ужаса.
Потому что Гоблин, получив, видимо, последнюю порцию химии в зад, двигался куда как увереннее. Он чем-то напоминал носорога, стремительным снарядом несущегося на врага, – огромный, издали неуклюже-быстрый, свирепый от разлившегося адреналина, – воистину он заслуживал восторженный прием истомленной сенсорным голодом публики. То, что раньше, при мирном близком лицезрении, выглядело как натужная пародия на человека, сейчас предстало в виде взбешенного неандертальца, притом увеличенного раза в полтора. И этот густой рев, который Николай до сих пор не слышал не из одной человеческой глотки. Как живая картина навсегда застыла эта сцена в его памяти: ярко озаренная светом арена, сам он, мотнувшийся вперед, чтобы не быть раздавленным о стену приближавшимся врагом, заполненные ряды трибун вверху, черно-цветные пятна публики и разлетающиеся опилки из-под ног бегущего к нему великана – глаза навыкате и звериный оскал острейших зубов в разинутой пасти эталонного сверхчеловека.
Вдруг началось: легко, совсем незаметно движения Гоблина потеряли свою стремительность (словно океанский корабль, инерцией своей массы медленно раздавливаюший у причала зажатый буксир) и обрели тяжелую плавность.
Николаю удалось встретить врага ближе к центру арены. В смутном вязком реве трибун уже терялся голос врага: остался только сам он и отведенная для удара рука, кажущаяся короткой от вздувшихся чудовищных мышц.
Гоблин ударил Николая. Он задел кулаком его грудь, – горячо и звучно, – и от силы этого касательного удара Николай ухнул в сторону, взметнув брызги опилок. Гоблин подскочил ближе и что есть силы хлопнул огромной ступней в голову жертве; удар пришелся по пустому месту – удалось отпрянуть. Еще раз, еще – тупые мягкие шлепки по опилкам. И вот что еще любопытно: Николай вдруг осознал, что сам тоже ревет, извергая сплошной поток нечленораздельных ругательств, весьма органично вливавшихся в поток общего безумия.
Опять. Николай вскочил на ноги, закружился вокруг врага. Тот резво поворачивался, не давая зайти за спину. Взревев от бешенства, Николай сделал вид, что собирается убежать.
И тут же резко выбросил пятку назад, помогая силе удара инерцией корпуса: словно сбросил с плеч тяжелый мешок и тем увеличил стремительность движения. Пятка попала чудовищу в лоб, но не произвела видимого эффекта.
Звериный оскал все еще оставался на лице монстра.
Затем вверх взметнулась толстая рука и схватила не успевшую отпрянуть ногу Николая за лодыжку.
Никогда – ни прежде, ни потом – Николай не испытывал даже близко схожих ощущений. Его нога словно попала в тиски, грозившие раздавить кость.
Но не это, не это! Он почувствовал, что за этой хваткой прячется никогда не испытываемая им мощь!..
Его дернуло так, что он вновь упал, ударившись грудью о пол, тут же приподнялся на руках и свободной ногой снизу вверх врезал в открытый подбородок чудовища. Попал: пасть со стуком захлопнулась, тут же раздался густой пароходный рев – тварь, наверное, откусила кусок языка, изо рта хлынула кровь – и тут, оторвавшись от пола, Николай взлетел. Любопытно, что, вращаясь вокруг Гоблина, раскручивавшего его за ногу над головой, Николай успел подумать – даже в эти минуты боли и унижения! – что теперь знает, что испытал перед смертью вчерашний дог… Тут он взлетел по-настоящему (наверное, какой-нибудь собачий бог завершил оборот возмездия); Гоблин, раскрутив противника над головой, бросил его в ближайшую стену.., мгновение свободного полета, а потом ослепительным и страшным ударом Николай шарахнулся плечами и спиной о стену.
На некоторое время все стало смутно, вязко – Николай уже не знал, куда поместить эту минуту, в начало или в самый конец, после того апофеоза страдания и ужаса, когда каким-то образом поднявшись, он подставил круглую спину многопудовым ударам, мимоходом держась за мысль, что падать нельзя, упасть. – значит умереть…
Тут Гоблин развернул его за плечи и стал молотить куда попало своими могучими страшными руками.
Николай закрыл лицо и живот локтями. Гоблин продолжал наносить удары по голове и бокам. Руки его стремительно поднимались и опускались, и вновь была оскалена окровавленными клыками пасть.
В конце концов сознание Николая окончательно затуманилось, все стало безразлично, боль перестала ощущаться, и он подумал, что, возможно, это и есть конец.
Внезапно Гоблин прекратил избиение. Схватив Николая под мышки, он приподнял его и, сам наклонясь, еще шире распахнув ужасные челюсти, стал подносить к ним горло жертвы.
В этот момент, собрав все оставшиеся силы, Николай нанес страшный удар коленом в незащищенные боксерской раковиной гениталии чудовища. И хоть новокаин еще действовал, явные последствия удара озадачили гиганта. Он отшвырнул Николая и полез рукой себе в трусы, ощупывая кровавую кашу внутри.
Николай, кое-как поднявшись, сумел броситься ему на спину, обхватил врага за голову и рванул в сторону.
Что-то действительно хрустнуло в шее, что-то там было повреждено.
Но не до конца.
Гоблин покачнулся, по его телу пробежали судороги, он, закинув руку за голову, схватил Николая и отшвырнул от себя.
Николай в полете перевернулся через голову и, стоя на четвереньках, смотрел на нетвердо ступаюшего к нему монстра.
Шею ему Николай все-таки повредил.
Гоблин вдруг зашатался, упал на колени, вновь поднялся. Николай уже стоял. Они оба стояли друг против друга. И в отличие от Гоблина, Николай постепенно приходил в себя.
Гоблин взялся рукой за голову и попробовал ее повернуть из стороны в сторону. Руки упали, он поднял лицо к трибунам и заревел.
Потом вдруг заметил Николая и удивительно быстро метнулся к нему, но почему-то запнулся, рухнув на колени.
Их разделяло несколько метров: Гоблин на коленях, странно покачивавшийся из стороны в сторону, и Николай, впервые за весь бой взглянувший на врага сверху вниз.
Николай ничего не слышал: неестественная тишина обрушилась на него. Он равнодушно посмотрел на молча беснующиеся трибуны, далеких, вскакивающих с мест людей – мужчин и женщин. Он не чувствовал боли в ушах, видимо, нервная система отключила ненужное сейчас звуковое оформление.
Все было бессмысленно, глупо – это сейчас стало очевидно. Он почувствовал невероятную свободу – вот она-то и была знаком бессмысленности. Ему вдруг стало все равно, что произойдет дальше с ним, с цирком, с Качаури, с этим монстром-идиотом… Он подумал, что, если захочет, может уйти, может лечь здесь и ждать, что с ним сделает враг, может попытаться добраться до трибун и убить кого-нибудь – все было лишено смысла. И только где-то в глубине что-то мешало окончательному воцарению свободы.., ну да, Нина!.. как символ смысла, зачеркивающий его только что обретенную свободу.
Напряженно вытянув перед собой руки, горбясь от вздувшихся на спине мышц, он подошел к идиоту, обхватил его голову и, страшно взвихрив все силы, с громким хрустом, вернувшим ему слух, окончательно сломал тому шею.
