– Что – по закону?
– Майор Гонта, Дмитрий Григорьевич. Арестован нынче поутру. Его надо немедленно освободить и оформить это официально. Вы можете так сделать, товарищ подполковник.
– Могу, – подтвердил Коваль. – Но не буду. Точнее, не имею права. Гонта твой – преступник, и я это докажу. Сядешь вместе с ним в одну камеру, Борщевский. По одному делу пойдете. Я так вижу, у вас тут целая террористическая организация. – Теперь он говорил уверенно, излагая не версию, а неоспоримый факт. – Сдается мне, я даже знаю, кто вчера ночью в усадьбе пошуровал до нашего приезда. Вот что, Борщевский, шансов у тебя нет. Кроме одного – сейчас напишешь явку с повинной. Будем считать, ты сам явился, добровольно. Впрочем, так оно и есть, за дверью вон свидетель стоит.
Рука подполковника легла на кобуру. Пальцы отстегнули латунную застежку.
– Отставить.
Услышать такое Коваль не ожидал.
– Чего?
– Спокойно стой, я сказал.
Коваль не заметил, когда и как Борщевский успел выхватить пистолет. Дуло смотрело прямо на него.
– Сдать оружие.
– Ты…
– Оружие на стол, подполковник.
Борщевский не повышал голоса – и это, как ничто другое, дало Ковалю понять: стоявший напротив военный в старой телогрейке готов на все. Он не подбадривает себя криком. Знает, что делает, и, кажется, давно решился на это.
– Ты не…
– Да. Мне терять нечего. Тебе – есть, – Борщевский уже решил не обращать внимания на звания. – Пистолет на стол, я сказал. Пальцами. Медленно.
Коваль вытащил из кобуры свой ТТ, держа его за рукоятку двумя пальцами, как было приказано. Осторожно положил перед собой. Убрал руку. Борщевский тут же, чуть наклонившись, подхватил оружие. Сунул в карман галифе, затем кошкой обогнул стол, встал за спиной подполковника, свободной рукой ловко обыскал его. Убедившись, что больше оружия у него нет, Борщевский отступил чуть в сторону. Вооруженную руку скрыл в кармане телогрейки.
– Значит, так. Зови сюда того холуя. Пускай приводит из камеры Гонту. Я в разведке служил, не промахнусь. Начнешь кричать – слова в глотку забью, пулями. Повторяю: терять мне нечего. Услышал?
– Не глухой. – Коваль пытался изо всех сил сохранять спокойствие и лицо. – Только теперь ни на что не надейся. Лучше тебе меня застрелить, признаю. Хоть фору получишь, когда драпать отсюда будете. Все равно у вас сутки, не больше. Область на ноги поднимется. Земля под ногами гореть будет, Борщевский. Так что оставь себе последний патрон, мой тебе совет. Сдохнешь скорее.
– Верно. И то, что ты раньше, подполковник, – тоже правда. Хорошо, хоть понимаешь. Гонту сюда, повторять не стану.
– Один черт собирался его вызвать. – Коваль нашел в себе силы криво усмехнуться.
На окрик тут же вошел аникеевский заместитель, во взгляде читалось подозрение. Увиденное ему явно не понравилось, понял Коваль. Хотя ничего особенного вроде не происходило. Стоят двое в кабинете начальника отдела МГБ, который временно отсутствует. Однако подполковник не намекнул невзрачному офицеру на опасность, хотя очень хотел. Его самого внезапно охватил неодолимый азарт. Коваль внезапно осознал – здесь и сейчас он получит ответ на все мучившие его вопросы. И по непонятной даже себе самому причине полностью уверовал в собственную безопасность.
С ним ничего не случится.
Разведчики давно не играли в войну. Забыли, где находятся и с кем решили повоевать. И заигрались, хотя сами того не замечают.
Коваль не знал, о чем думал Борщевский. Даже не пытался понять ход его мыслей. Так мужчины молча стояли друг напротив друга и ждали, когда за дверью послышатся шаги.
Наконец дождались. Аникеевский заместитель и конвоир с автоматом ввели Гонту. Избитый майор с лицом, измазанным в запекшейся крови, хромал сильнее обычного. Увидев Борщевского, замер, но не удивился и даже не растерялся. А тот, мазнув по Дмитрию быстрым взглядом, снова нацелил его на Коваля.
Искушение приказать вооруженным офицеру с солдатом арестовать Борщевского было огромным. Подполковник уже открыл рот, приготовившись. Но выражение лица фронтовика заставило его в последний момент передумать. Он ведь выстрелит, он готов к этому и вряд ли промахнется. Даже если так, конвоир с автоматом откроет огонь мгновенно. Положит на месте не только Борщевского, но и Гонту заодно. Ведь майор вряд ли станет стоять спокойно.
Впрочем, при иных обстоятельствах Коваль рискнул бы. Потом можно отписаться задним числом.
Но – трофеи. Оборудование.
Борщевский явился и поставил жизнь на карту не просто так. Он не блефует. Бывший разведчик готов предложить сделку, сомнений никаких. И Коваль намерен его выслушать. Пока он подчиняется, ему ничто не угрожает. Потому сказал:
– Руки.
Конвоир передал невзрачному офицеру ключ от наручников.
Тот быстро справился с замком, вопросительно взглянул на Коваля, ожидая дальнейших указаний.
Подполковник молчаливым жестом велел выйти обоим. И когда дверь снова закрылась, произнес, обращаясь к Гонте:
– Теперь я точно знаю, майор, кто вчера поработал в лесу с бандитами. А еще – как могли развиваться события в лесу под Каменцем. Спорим, когда сделаю запрос, получу ответ, что некий старший лейтенант Борщевский служил с тобой в одной роте. Ты был у него командиром. А своих командиров принято спасать. Тем более что вы, фронтовая разведка, на диверсиях собаку съели. В своих стрелять научились исподтишка, скажешь нет? Хочешь, расскажу, как стану доказывать, что офицеры – разведчики гвардейского полка вступили в сговор и убили офицера НКВД Василия Вдовина?
– Никак не успокоишься, – вздохнул Гонта, тоже переходя на фамильярный тон – ситуация заставляла забыть о субординации. – Иван, ты как здесь?
– Лихо они тебя, – сказал Борщевский.
И снова в открытую навел на Коваля пистолет.
– Переживу, – бросил Гонта в ответ. – Тут, я гляжу, все серьезно. И правильно.
– Ты о чем, майор?
– Митя, мы вычислили, что еще пропало, – быстро пояснил Иван. – Два вагона с барахлом, в третьем – оборудование. Точнее скажет один общий знакомый, математик…
Борщевский даже в такой предельно ясной ситуации не думал называть при Ковале имя Павла Соболя.
– Яснее не надо, Ваня. – Гонта слегка поморщился от боли в месте сломанного ребра, вытер тоненькую струйку крови, продолжавшую сочиться из рассеченной ударом губы, руку отер о китель. – Я тоже там без дела не валялся. Сложил, как говорит тот математик, два и два. Поэтому вы арестованы, подполковник Коваль.
А вот это уже переходило все разумные пределы.
– Я? Арестован? У вас, товарищи офицеры, совсем в мирное время резьбу посрывало?
– Мне все понятно. А ты, подполковник, и раньше сам прекрасно все знал. Вот почему официально говорить буду только с майором Лужиным. Он наверняка умнее, чем кажется. И сделает вывод: в его же интересах признать, что именно ты, Коваль, готовил крупную провокацию против Героя Советского Союза, маршала Жукова Георгия Константиновича. Попытка дискредитации маршала Победы. Это равносильно измене, антисоветская деятельность. Будете отрицать, товарищ подполковник?
Окна дома, где жила буфетчица Милка, не светились.
Это если не всматриваться.
Но Соболь старался смотреть очень внимательно.
Преодолев не слишком высокий забор, Павел неслышно обогнул хату по периметру.
И остался доволен: нет ошибки.
Окна, выходившие во двор, были забраны изнутри плотными занавесками. Но за ними угадывался огонек то ли свечи, то ли керосиновой лампы.
Хозяйка как раз заступила на смену.
Соболь удостоверился, заглянув в буфет, даже спросив, когда завезут папиросы, и получив стандартный сухой ответ: «Товарищу Калинину пиши, солдатик». Явно не зная, что товарищ Калинин вот уже больше недели как не всесоюзный староста[37], посылая к нему просителей по привычке.
Видимо, Милка-буфетчица входила в ряды своеобразной элиты, успевшей сформироваться в ареале железнодорожной станции. Увидев, где она обитает, Павел лишний раз получил тому подтверждение. Поняв за несколько дней, что представляет собой послевоенный Бахмач, сильно разрушенный немцами более двух лет назад, Соболь не сомневался: небольшая, но добротная хатка отстроена не без участия старшего брата буфетчицы.
Сам же братец наверняка получил казенное жилье. Старается осторожно набивать его всякой всячиной, которую можно обменять на продукты или ценности, если у кого сохранились. В этом Павел также был уверен, повидал похожих ухарей в военное время и категорически считал подобных типов мародерами.
Ну ладно. С этим пускай те разбираются, кому положено. Соболя пока больше занимало, не ошиблись ли они с Иваном в расчетах. Милка могла пригреть у себя Гришку Ржавого. Вот однолюбка ли она – вопрос. И, возможно, сейчас там, в хате, устроился другой тип, такой же подозрительный. По нему тоже тюрьма плачет. Только если сейчас с Ржавским мимо, Борщевский рискует напрасно.
