же бандиты ожидали чего-то недоброго, я не знал.
На рынке в первой половине дня было людно. Как только мы попали сюда, в нос тут же ударил терпкий запах специй и другой, сладковатый, подгнивших фруктов.
Рынок шумел и гомонил. Под натянутыми тентами и выставленными большими зонтиками расположились продавцы. Кто-то торговал прямо из кузова своих машин. У входа стоял пятьдесят второй газон-цистерна с надписью «Рыба». Перед ней пузатый мужик показывал всем живых еще толстолобиков, плещущихся в жестяных ваннах.
Многочисленные старушки расположились в ряд и вели торговлю фруктами прямо из деревянных ящиков, которые разместили перед собой, на земле.
— Пойдем вон туда, — указал на них Степаныч. — Там фрукты продают.
Когда мы свернули к старушкам, запах специй резко сменился на тяжелый дух чего-то жаренного. Это тут же, в ларьке, продавали пирожки. У ларька, за высокими стоячими столиками расположились водилы и таксисты. Закусывая пирожком, они попивали кофе из маленьких одноразовых стаканчиков.
У большой облупленной стены здания, отделявшего рынок от Мира, под размашистой, накрашенной на ней надписью «Ельцин шакал», какая-то старушка торговала ширпотребной одеждой. Нехитрая ее точка располагалась на клеёнке, расстеленной на асфальте.
— Пиджак! Смотрите, какой пиджак! — Прокричала она скрипучим голосом, предлагая его Фиме. — Внучок, посмотри, прям на тебя сшит!
— Да не, ба, спасибо! — Отмахнулся улыбчивый Фима.
— Ну вот смотри, нормальные такие апельсины.
Степаныч подошел к худенькой скрюченной армянке-старушке, сидящей за поставленными друг на друга ящиками. В верхнем, наполненном с горкой, желтели мелковатые апельсины.
— А это апельсины или мандарины? — Заинтересовался Фима.
— А? — Зычным голосом отозвалась старушка.
— Апельсины, говорю, или мандарины?
— Апельсин, дорогой. Эт апельсин!
— Ну вот. Давай возьмем, — подбоченился Степаныч, — взвести-ка нам килограммчик.
Степаныч полез во внутренний карман куртки, достал пухленькое портмоне.
— Да не, че-то они какие-то так себе. Суховаты.
Фима взял апельсин, покрутил подржавевший фрукт в руках.
— Абхазский, — покивала старушка и проговорила что-то на армянском. — Это абхазский!
— А вон, гля, — Фима кивнул вдаль.
Все мы обернулись. Там, в конце ряда, чуть сбоку, стоял белый проржавевший пирожок. Распахнутое его нутро демонстрировало потенциальным покупателям коробки, полные апельсинов. Еще несколько, торговец пузатенький, но высокий армянин в коричневом жакете на черный свитер и кепке-аэродроме, выставил перед открытыми дверями, на земле. Его помощник, худощавый и горбоносый парнишка со смуглой кожей, уже обслуживал клиента, взвешивал на больших весах непрозрачный пакет.
— Те, вроде, получше. Крупные, — сказал Фима.
— Да ладно. Давай уж тут возьмем, — ответил Степыныч.
— Не, ну ты че, Степаныч? У тебя друг в больничке, от огнестрельной раны лечится, а ты ему вот эти недомандарины привезешь?
— Фима, да че то этот армян мне не нравится. Больно у него рожа хитрая.
— Боишься, обвесят? — Хмыкнул Фима.
За их спором я не очень следил. Все потому, что мое внимание было приковано к кое-кому другому. В толпе разномастного народу, словно овчарки среди овец, шли четверо мужчин. Одного из них, полного, бритого налысо, одетого в деловой костюм с галстуком под коричневую кожанку, я знал. Это был Маленький Чоба — авторитет местной этнической ОПГ, состоящей из армян. В сопровождении своих братков он прогуливался по рынку, надменно поглядывал на окружающих, шутил со своими на своем языке.
В конце восьмидесятых, еще до того, как Кулым привел сюда черемушенских, а мясуховские представляли из себя в основном свору разрозненных молодежных группировок, почти весь город ходил под армянами.
Они контролировали и нарождающиеся тогда Черемушки, и погибающий Армавирский мясокомбинат, хозяйничали на промзоне, гоняя молодые банды Кирпичного. Но крепче всего армяне обосновались в старом Армавире — в одноэтажных районах, протянувшихся от Кубани, до Урицкого моста. На их территории была армянская церковь, а также, к их удаче, армавирский центральный рынок.
Когда в начале девяностых в Армавире появилась молодая кровь в виде черемушенских, а мясуховские с Кирпичным набрали силу, этническая группировка, всерьез сцепилась с черкесами и сдала позиции. Не вывезла она натиск новых игроков. Армян оттеснили в старый Армавир. В то время город бурлил от передела едва-едва появившейся частной собственности, но армянам так и не дали занять их прежние владения.
Правда, установившийся статус-кво нарушать они особо и не стремились. В большей степени этому способствовало серьезное развитие торговли на центральном и еще одном, вещевом рынке, протянувшемся под Урицким мостом. Армяне отлично кормились с этих жирных точек.
Главарь банды Маленький Чоба, настоящего имени которого я не знал, разбогател еще сильнее, когда отхватил в собственность часть рынка.
Эта занятная история произошла год назад. Насколько я понял, директор рынка, ходивший тогда под его владельцем, тоже армянином, просто взял и въехал на своей волге в машину одного из мясуховских. Скандал был, что надо.
Горелый — главарь мясуховских, кинул собственнику рынка предъяву, заплатить за ущерб. Оплатой обнаглевший тогда Горелый видел не что иное, как долю вправе на собственность, на весь рынок. А точнее сказать — половину рынка. Естественно, несчастный владелец обратился за помощью к своим. К Маленькому Чобе.
Тот отнесся к брату-армянину по-божески и за помощь запросил не полрынка, а всего лишь четверть. Загнанному в угол бизнесмену не оставалась ничего, кроме как согласиться.
Состоялась стрелка. Владельца рынка заставили заплатить за ущерб деньгами, а директор — виновник всей свистопляски, отдал мясуховским машину — свою Волгу, и, вдогонку, переписал на Горелого двушку в центре города. На том и порешили. Как всегда, бывает в девяностых, весь гешефт поимели бандиты.
А больше всех проиграл как раз владелец рынка, который к девяносто пятому лишился половины имущества, (отписал Чобе), а к девяносто седьмому и всего рынка. Цена защиты оказалась для него высокой, и я не знал, что случилось с этим несчастным дальше. Как выяснилось, бизнес, особенно бандитский, не щадит даже своих по нации.
— Вить, ну ты идешь? — Выбил меня из размышлений звонкий голос Фимы.
Я еще пару мгновений сопровождал взглядом Чобу, шедшего, кстати, в нашу сторону, а потом обернулся. Степынч с Фимой уже топали к торговцу апельсинами.
— Свежий апельсин! Только утром привез! — Сманивал армянин Степаныч на покупку. — Смотри! Прям блестит! А сочний! Вот, дорогой, посмотри!
Армянин в аэродроме взял один из апельсинов, вскрыл точеным-переточеным ножом мягкую корку, пустил фрукту сок, потом разломил. Протянул по половине Степанычу с Фимой.
— Ну, ништяк ваще, — сказал Фима, попробовав и утирая подбородок, — сладкий!
— Ну
