да, пойдет, — Степаныч посмотрел на продавца с подозрением.
— Думаешь, обманет? — Шепнул ему я.
— Ну. Меня, знаешь, сколько раз тут обвешивали? За ними глаз да глаз нужен.
Я кивнул. Потом сказал:
— Ладно. Нам килограмм.
— Щас сделаем, — покивал армянин и проговорил что-то своему помощнику.
Тот кивнул, взял непрозрачный пакет с рекламой пепси-колы, стал накидывать с ближайшего ящика. Потом вдруг проговорил что-то себе под нос, полез в кузов пирожка.
— Ну не пожалеешь, слушай! Завтра еще покупать прибежишь!
— Нам в больницу к дружбану их оттарабанить надо, — сказал улыбчивый Фима.
— Во! Витамин твоему другу будет! Быстро здоровье вернет!
— Угу. Ихние апельсины и от запора, небось, помогают, — сказал, тихонько переместившись поближе к весам Степаныч.
Помощник выскочил из машины, стал снова набирать наверх из ящика. Потом понес на весы.
— Чуть больше получилось, — сказал аэродром, перемещая грузики по шкалам весов. — Кило двести. Ничего?
Степаныч насупился.
— Да ничего! — Опередил его Фима. — Апельсины хорошие! Я б и сам поживал. Ну че, ты Степаныч, не жадничай!
— Вы доллары принимаете? — Спросил я.
— Не! Рубли только.
Степаныч снова достал портмоне.
— Сколько?
— Две семьсот пятьдесят. Скину вам двести, раз уж вы такой хороший покупатели!
Степаныч молча отслюнявил купюры. Передал армянину.
— Сочтемся, — сказал я.
— Ай, — Степаныч махнул рукой.
Взяв пакет, который оказался маловат для такого количества фруктов, Фима пошел на выход, перед нами.
— Неси аккуратней, ща ручки порвутся, — предостерег его Степаныч.
В следующее мгновение, растянувшаяся добела ручка, и правда лопнула. Пакет повис на единственной уцелевшей, и апельсины высыпались, покатившись по асфальту.
— Ну мля! Накаркал, — буркнул Фима и стал собирать их обратно. — Мля, а че этот с плесенью? А этот? Че за херня?
Мы со Степанычем приблизились. Сели вокруг рассыпанного, прямо посреди потока людей.
— А этот нормальный. И этот тоже, — взял Степан те, что были сверху.
— Сученышь, — прошипел я. — Наложил гнили в середину и хорошими прикрыл.
— Вот знал же, что какая-нибудь херня будет, — зло проговорил Степаныч.
— За лохов нас держит. Не боится ничего. Решил впарить испорченные, чтоб избавиться, а ну, пойдем к нему, — сказал я и поднялся.
Собрав все это в пакет, мы вернулись к армянам. Благо далеко не отошли. Там аэродром уже вовсю торговал с окружившими его женщинами. Видно было, что его апельсины пользуются успехом.
— Э, уважаемый, — позвал я. — На минутку.
Никто, ни торговец, ни его худощавый помощник, даже не отреагировали. Просто сделали вид, что нас нет. Я взял у Фимы пакет, нагло протиснулся сквозь народ, вызвав этим возмущение какой-то старушки. Без разговоров пробился к ящикам, а потом просто вывалил весь свой товар ему на весы.
— Э! Ты че такое делаешь⁈ — Крикнул аэродром.
— Говённые твои апельсины. Пять минут назад купил, и вот. Ты наложил нам испорченного и прикрыл все нормальными.
— Э, че врешь⁈ Уйди отсюда! — Зло посмотрел на меня армянин. — Не знаю я,у кого ты там покупал! Не мой это апельсин! Иди! Че мешаешь торговать⁈
— Давай нормальные. Я сам выберу, — посмотрел я ему в ореховые глаза холодным взглядом.
— Ану! Иди отсюда! — Гаркнул он.
Я глянул на ящик, что стоял ближе ко мне. Потом просто перекинул его. Апельсины рассыпались по асфальту, и внизу, под спелыми, оказались мятые, влажные, покрытые плесенью.
— Ты че творишь, хулиган⁈ — Закричал аэродром.
— Не твое, говоришь? — Сказал я. — Вон, смотрите, че он вам впаривает.
— А ведь, правда! У меня тоже! — Пискнула какая-то женщина, порывшись в своем пакете.
Остальной народ, что собрался вокруг, тоже гневно загомонил.
— А ну, что тут? — Внезапно раздался прокуренный, низкий голос.
Толпу тут же распихали, и к нам с Фимой Степанычем и аэродромом прошел Маленький Чоба в сопровождении своих людей.
— Что тут такое? Чего ты кричишь, а Вачик? Кто тебя обижает?
— Вот, торговать мешают! Прилавки мои ломают! — Пожаловался аэродром по имени Вачик.
Чоба посмотрел на меня тяжелым взглядом. Я не отвел глаз.
— Ты что делаешь а? — Сказал он. — Зачем безобразничаешь?
— Ага! Прилавки мне ломает! — Подгавкнул Вачик.
— Он продает людям некачественный товар, — сказал я. — Дурит, попросту говоря.
Чоба так и не отвел от меня своего холодного взгляда. Маленькие его глазки на полном лице казались какими-то рыбьими и безжизненными. Решительно непонятно было, что же на уме у этого армянина.
— Вон, народ весь возмущается, — поддержал меня Фима.
— Пусть даст нормальных апельсинов, и мы уйдем, — вмешался Степаныч. — Мы ему заплатили как надо.
— Какой народ? — Вдруг сказал Маленький Чоба. — Я что-то не вижу, чтобы вокруг кто-то ругался на апельсины нашего Вачика.
Чоба развел руками. Краем глаза я видел, как возмущение окружающих быстро исчезло, впрочем, как и сами окружающие. Почувствовав опасность, которая исходила от этого человека и его людей, покупатели быстренько рассосались, смешались с толпой остальных посетителей базара, оставив нас один на один с авторитетом.
— Вот! И всех покупателей мне распугал! — Снова вставил аэродром свои пять копеек.
— Ты зачем Вачегану торговлю портишь? Зачем некрасиво так себя ведешь? А если уж тебе его апельсины не нравятся, покупай где-нибудь еще, — очень хрипло проговорил Чоба.
— Пусть наложит мне нормальных апельсинов, — не отступал я.
— Каких апельсинов⁈ Ты у меня ничего не покупал! Врет он все, Ара Рафикович, врет! — Снова вякнул нечистый на руку торговец.
— Ты про Вачика не ври, он у нас порядочный человек, — сказал Чоба.
— Ваш порядочный человек гнилью торгует. Нужны доказательства? Вон, они у вас под ногами валяются. Нехер покрывать таких подонков, — проговорил я, добавив в голос еще больше льда.
Чоба нахмурился, поджал свои пухлые, в темных пятнах губы. Я видел, как один из его людей поигрывал кастетом, другой разминал сбитые кулаки. Третий, пузатый, откинул куртку, демонстрируя всем придавленный объемным животом ТТ, сидящий за поясом.
— Не надо, Витя, — взял меня за плечо Степаныч. — Не связывайся еще и с этими. Давай у кого-нибудь другого апельсинов купим.
— Вот, послушай своего старшего товарища, —
