– Уже сдохли… Не могу-у… – запричитал Кочергин, спотыкаясь и припадая на одно колено.
– А ну… сопля, чеши-и, твою мать! Иначе всех… под монастырь…
Где-то недалеко раздался паровозный гудок, затем еще и еще. Слева заурчал бронетранспортер, бибикнул клаксон мотоцикла. Старшина свернул вправо, ускоряясь, сбежал в овраг, заросший вербами. Солдаты попадали прямо в грязь болотины, а из небольшой лужицы, спрятанной от солнца в тени кустарника, стали жадно хлебать воду. Пили и умывались, пока не взбаламутили спасительный водоемчик. Прислушались.
– Вот же, блин… у них че тут, полигон или фронтовая полоса? – промычал сержант, закатив глаза. – Кругом транспорт, говор. Собак еще нам не хватало для полного счастья.
– Похоже, очередной укрепрайон, – старшина Белей тяжело дышал, отвалившись на спину, – нужно ночи дождаться, в темноте одно, что свалим незаметно.
– А ну как собак пустили по следу? До темноты еще несколько часов, заловят здесь нас, как пить дать, – проворчал сержант-танкист, – поезд нужно оседлать. Поймать грузовой… на восток идущий.
– Ага, и к жинке под титьку прямо, до самой хаты ее чтоб пер. Да?
– А хоть бы и так. Мне еще лучше, – Синчук сплюнул лесной мусор, попавший с водой из лужи, – обратно в танк лезть не хочу уже. Хватит! Навоевался досыта, на хрен.
– Ага, особисты тебе устроят потом и жинку, и «навоевался», и сытно накормят, едрить твою засветло!..
Сержант зло посмотрел на старшину, заскрежетал зубами, поймал взгляд рядового Кочергина. Тот наморщил лоб и недоуменно пялился на товарища, еще недавно в бараке рассказывающего всякие небылицы из жизни танкистов, о героизме и подвигах советского воина. Синчук опять сплюнул, на этот раз нервно, пошевелил убитой в хлам обувкой, посмотрел на старшину:
– Ильич, поезд седлать нужно. Дело говорю. Пехом отсюда и ночью не выбраться. А так и следы собьем от псин и быстрее до линии фронта доберемся. Особый отдел я, конечно, боюсь, но ведь мы втроем бежим, докажем честность и непоколебимость друг друга, ведь так, старшина?
– Твоими бы устами да медку… едрить твою… Вот если бы с собой «языка» прихватить или штабные документы, то, глядишь, и простили бы нас, лагерных.
– А еще лучше, товарищ старшина, – отозвался с воодушевлением Кочергин, молодой парень с Урала, – карты важные достать… фрицевские. С пометками их оборонительных рубежей, что против нашего брата варганят. А? Или секретный бункер Гитлера выведать и нашим сообщить. Тогда бы не только простили, а еще и героя дали. А, товарищ…
– … Ага, посмертно, блин! – Белей с сержантом одновременно заржали. – Или самого Гитлера «языком» взять, да, Кочерыга? Ой, умора-а! Иди тогда в обратку, как раз в ту сторону пилить, чтобы ставку энтого хрена сыскать. Тебе кто такое напел, что бункер усатого барбоса где-то в Пруссии? Что под Винницей такой имеется, я слыхал, про схрон его у Берлина тоже, а вот про здешние места… Че-то ты загнул, паря. Героя ему… Ишь, орелик!
– Тише вы… – рядовой надул щеки, обиженно уставился на разбитые ноги и потрепанные штанины. – Уржались тут в глубоком тылу врага. Да, слыхал. Федька Сизов из семнадцатого барака рассказывал, что ставка фрицевского генерального командования где-то тут… под Растенбургом. Ему поведал об этом литовский рыбак, когда на косе рыбой затаривали телеги для лагеря.
– Да пошел в жопу твой литовский рыбачок! – старшина вдруг стал серьезным, сломал ветку, что теребил в руках. – Знаем мы этих рыбачков да косарей прибалтийских. Половина на немцев ишачит, если не все. Буду я еще слушать их сказки слащавые про жизнь вольготную у фашиста сраного. И тебе советую поменьше ушами хлопать. Гер-рой, едрить тебя за ногу! Вставай, иди лучше в разведку. Глянь вокруг, осмотрись, куда пути ведут, где немцы, какие силы. Мы с сержантом тут покумекаем о планах дальнейших. Все… выполнять, рядовой!
– Й-есть, – неохотно промямлил Кочергин, поднимаясь и отряхиваясь, – только, братцы, не бросайте меня тут одного! Умоляю.
На него посмотрели как на прокаженного, цыкнули, обматерили. Послали далеко-далеко, куда еще никто не ходил.
– Слушаюсь. Есть, уйти к такой-то матери! Я бегом, я быстро. Я сейчас!
– Да тише ты, хрен моржовый, блин! Всех пруссаков поднимешь сейчас. Вали уже.
Рядовой, скользя по склону оврага и хрустя ветками, скрылся из виду.
– Дров не наломает наш Иванушка? – Сержант исподлобья взглянул на старшину, ковыряя сучком грязь рваного ботинка.
– Пусть учится. Нам еще в этих землях чужих выживать днями и ночами, пока на своих выйдем. Он парень уральский, а значит, смышленый. Пороху нюхал мало, зато ныть в лесу не должен. Давай обмозгуем, куда и когда двинем. Оружие бы достать, воды, обувку справить. Ночи дожидаться, с одной стороны, долго, но в пути безопасно, сейчас, днем, заарканить состав быстро, но опасно. Вот, блин, вопрос!
Через четверть часа примчался Кочергин, с облегчением заметив товарищей на месте, выпитую до дна лужу и обгаженные вокруг кусты. Доложил, что вокруг полно немцев, в основном патрулей конных, мотоциклетных и пеших возле железной дороги. Насыпь высокая, но перемахнуть затемно можно. Вдоль пути с интервалом в полкилометра посты охраны, замаскированные зенитные гнезда, дзоты и прожектора. Много зенитных пушек и прожекторов.
– Странно, – старшина почесал щетину, глядя сквозь сержанта, – зачем столько охраны и ПВО в неприметной местности? Концлагеря меньше сторожат, чем здесь чисто поле. Не иначе как на той стороне оборонительный рубеж строят, или твой Гитлер прячется в подземном схроне в лесу. А, Кочерыга?
– Он не мой! – строго бросил рядовой, потупив взгляд. – На той стороне не был, не знаю. Но все смахивает на то, что охраняют железнодорожный путь. Хотя чего в нем важного?!
– Чего-чего? – сержант Синчук жевал лист щавеля, морщась от кислоты во рту. – Эта железка в сторону Белоруссии одна на всю Восточную Пруссию. Стало быть, стратегическая. Наши бомберы покоцают такую – как немцы возить грузы будут на фронт? Уразумеешь, сопляк?
– А-а-а.
– А может быть, чего или кого важного ждут, – вслух продолжил размышлять старшина Белей, – какую технику или резервы на восток. Или того же Гитлера, будь он неладен. Едрить твою, Ванька, заразил ты меня с этим усатым пруссаком, хрен ему в печень. Ща только он и грезится вокруг.
– Ну да, может, обмозгуем, как Гитлера схватить за яйца и притащить особистам 2-го Белорусского? – ехидно прыснул сержант.
– Ладно, боец Кочергин. Молодец, глазастый. Смышленый паря. Первое задание ты выполнил. Благодарю за службу! – отчетливо выговорил старшина, козырнул, благо на голове оставалась сохраненная с пленения пилотка, запаха и вида которой, наверное, боялись даже вши.
– Служу трудовому народу! – рядовой вытянулся как смог, поскользнулся и скатился в грязь оврага, чем вызвал смешки товарищей.
– А теперь отдыхать, набираться сил, искать хоть какую-нибудь пищу, воду, тару и… и готовиться к ночному переходу, – сообщил старшина Белей, – если окажется на поверку, что на той стороне немцев не меньше, чем на этой, то будем седлать локомотив. Первый встречный. Все, разбежались на полста метров.
– Есть.
– Слушаюсь.
Спустя три часа все трое осторожно выползли на опушку леса, впились телами в хвою соснового бора и стали высматривать округу.
Темнело. В сгущавшихся сумерках сбежавших пленных разглядеть среди чернеющего кустарника стало невозможно, на их радость, преследования не виднелось, а шастающие там и сям патрули оказывались не по их души. Судя по мелькавшим лучам ручных фонарей, перекличкам и гудению моторов, на той стороне насыпи немцев было не меньше, чем здесь. Это опечалило беглецов, поэтому оставался последний шанс на проходящий поезд, которого, впрочем, долгое время уже не наблюдалось. Уповать на партизан не стоило – в этих краях их не водилось и в помине. Глубокий тыл германских войск со спешно строящимся плацдармом исключал наличие любых врагов в радиусе ста километров. Теперь весь этот район Восточной Пруссии, Литвы и Белоруссии превратился в один огромный муравейник, в котором выжить русскому было невозможно и дня.
Солдаты помнили об этом, верили в успешный исход побега, но с каждым часом их надежды таяли – время шло, неумолимо приближая конец, а вариантов выхода из нацистски настроенного густонаселенного, напичканного войсками и техникой района все еще не было. Оба, и сержант, и рядовой, с вожделением смотрели на старшину Белея, будто он был богом и лучшим командармом Красной Армии, способным решить проблему и вывести подчиненных из котла. Но пока уста хмурого пожилого солдата молчали, боясь проронить хоть слово, издать малейший звук, слышимый в темноте на большое расстояние.
И вдруг вдалеке послышались лязг колес о рельсы, паровозный пшик и скрежет металла о металл. Беглецы переглянулись, глаза их загорелись, кулаки сжали песок с хвоей, не чувствуя боли впившихся в ладони иголок. Оставалось ждать прибытия поезда и считать минуты.
