Лена сидела в кресле и дремала. Пульт дистанционного управления телевизором лежал у нее на коленях. Сам телевизор был выключен. На столике, справа от кресла, стояли две чашки и кофейник. По другую сторону на диване посапывала Зинаида. Наверно, Мишка сегодня где-то загулял. Сестрицы попивали кофеек и перемывали нам кости, покуда не заснули.
Супруга моя четко знала, как не допустить незаметного прохода мужа. Кресла, столик, диван составили нечто вроде баррикады, перелезть через которую совершенно бесшумно даже ниндзя не сумел бы. В принципе мне это было и не очень нужно.
— Тук-тук-тук! — сказал я, постучав по столику.
Ленка нехотя подняла руки вверх и потянулась:
— Который час, а?
— Четверть четвертого.
— А мы, значит, только что пришли? — Лена встала, уперла ладонь в свое увесистое левое бедро, прикрытое алым махровым халатом, и прищурилась. — Где моя большая скалка?
— Не знаю, — пожал я плечами, — может, ты кого-нибудь другого била, а?
— Ну-ка, принюхаемся… Интересно, какой же бабой от нас пахнет? — эта кривляка потянулась ко мне ноздрями, смешно вытянув шею.
— Только одной, — уверенно ответил я, укладывая ладони на мягкие бока, тепло и умиротворяюще ощущавшиеся под халатом, — Ленкой Чебаковой. Маленькой, жирненькой хрюшкой.
Да, это была уже не тощенькая длинноногая воображуля времен моего лжедембеля. Все округлилось, наполнилось, а кое-где и правда немного ожирело. Особенно после родов.
— Ах ты, гнусный волчище! — Ленка сделала страшную рожицу. — Я тебя не боюсь! Идем, сразимся!
Это уже была и вовсе игра. Бесконечная, глуповатая и смешная игра в Хрюшку и Волка, в Маугли и Багиру, в Пони и Ослика… Она тянулась уже семь лет и вроде бы не наскучивала, хотя порой я чувствовал себя полным идиотом, произнося следом за Ленкой — кандидатом филологических наук, между прочим! — массу всякого бессвязного, хохмического словесного поноса. Это была клоунада друг перед другом, нужный обоим элемент разрядки. Без нее мы давно бы свихнулись…
— Идем! Сразимся! — ответил я, выпятил несуществующее пузо и затопал тяжкими шажищами, которые скорее подходили не Волку, а Медведю.
— Ой, Господи… — сонно пробормотала проснувшаяся Зинка с дивана. — Распрыгались! Спать не даете…
— Ага! — с легким вызовом ответила Ленка. — А сейчас еще и трахаться будем! Завидно? Чао!
Близнецы друг на друга не обижались. Они тоже играли в игру, уже только свою, девчачью, может быть, придуманную ими еще тогда, когда они в своем общем яйце сидели…
— Счастливого траханья! — пробурчала Зинка. — Свет выключите…
Свет ей выключили. Уже закрывая за собой дверь, я увидел, как Зинка повернулась на живот и обняла подушку…
Кровать, здоровенная, пышная, словно тарелка со взбитыми сливками, соблазняла меня больше, чем Ленка. Все-таки я с работы пришел. Да и Ленка, хоть и бодрилась, но спать хотела. Нормальные люди в это время суток десятые сны досматривают.
Но мы-то были ненормальные. Не знаю, чем занималась вчера Ленка, но про себя я все хорошо знал. Мне не хотелось, чтобы среди ночи замаячила обугливающаяся рожа Круглова с лопнувшими глазами. И мне вовсе не нужно, чтобы во сне ко мне заявилось еще несколько десятков «клиентов». Нужно собраться, вцепиться в себя, выжать все, что еще есть, а потом провалиться в сон как в пропасть. И вылететь из этой пропасти часиков в двенадцать, со свежей головой и трезвыми мыслями. Мне завтра тоже не безделье уготовано… Но — стоп и еще раз — стоп! Все, что будет завтра — это завтра. Сейчас — только одни мысли — о Ленке. Думать о ее теле, о всем приятном, что у нее снаружи и внутри, о ее запахе, о ее волосах, о тех дурацких словах, которые будят Зверя…
— Гнусный, вонючий волчище… — прошипела Ленка, зло щуря глазенки, и, распахнув на мне пиджак, скинула его на ковер. — Как ты посмел явиться ко мне в таком виде? Я спущу с тебя твою колючую, серую шкуру…
Роль шкуры выполнили брюки и рубашка.
— Вот свинья проклятая! — зарычал я по-волчьи. — Я откушу тебе твой подлый пятачок! Ам!
Вместо съедения «подлого пятачка» получился долгий поцелуй, халат с Ленки свалился, мы соприкоснулись животами, с силой притиснулись друг к другу.
— Эй, волк, — прошептала Ленка, — а ты принес свою Главную Толкушку?
— Да! — заявил я грозно. — И сейчас я растолку в порошок всех лягушек!
— Нет, — по-поросячьи взвизгнула Ленка. — Я не дам в обиду лягушек! Я сама раздавлю эту ужасную Толкушку! Вперед!
Началась недолгая, но упорная борьба, Ленка вроде бы старалась повалить меня на лопатки, а я хотел наоборот, потому что вчерашней ночью Хрюшка уже оседлала Волка. Два раза подряд мы одно и то же не повторяли.
— Вот мерзкий волчище! — пищала Ленка. — Я откушу тебе Главную Толкушку!
— Я не дам тебе этого сделать, грязная поросятина! Ам! — и опять сладкие, отдающие кофе Ленкины губы слиплись с моими…
— Все равно я съем Главную Толкушку! Я проглочу ее нижним ртом! — взвизгнула Ленка, резко разбрасывая ноги в стороны…
— Вот тут ты и попалась! — прошипел я, и с «главной толкушкой» все стало ясно.
Ленка знала, что во время этого дела на меня очень сильно действует мат. Знали бы ее уважаемые коллеги по всяческой там филологии и структурной лингвистике, какие борзые словечки шептались, выстанывались и выкрикивались ею под скрип кровати! В этом почтенном кандидате наук жили добрые гены шабашника Чебакова, да и тот, поди, в гробу перевернулся бы, если б услышал, что бормочет его любимая доченька в минуты страсти… Самое нежное слово из этой серии было «засранец», но куда чаще сыпалось более крутое. Я тоже не опускался ниже «козы драной», и Ленку это заводило даже сильнее, чем меня. Подозреваю, что и сама она матюкалась именно для того, чтобы раскрепоститься и раскомплексоваться… Кроме того, она за последние несколько лет насмотрелась немало эротики и самой прямой порнухи, отчего приобрела привычку стонать и корчиться, будто ей кишки выпускают. Мне это тоже нравилось слушать, хотя иногда выходило слишком громко. Правда, дети спали на втором этаже, вроде бы и звукоизоляция у нас была не такая, как в «хрущобе», но все-таки однажды, когда Ленка особенно сильно взвыла, прибежал перепуганный Колька, и пришлось ему объяснять, что «мамочке плохой сон приснился».
Два таких крика, может быть, чуть потише, Ленка испустила и сегодня. Я продолжал свою бурную деятельность, но она вдруг сказала совершенно серьезным и нормальным голосом:
— Притормозите, мистер Баринов. Мне — хватит.
Я опешил, не зная, чего сказать, и остановился. Из гостиной донесся глубокий вздох Зинки.
— Вылезай… — упираясь мне в плечи, велела Лена. — Надень резинку и иди к Зинке. Не слышишь, как она мается?
— Интересное кино… — пробормотал я. — А она меня не огреет чем-нибудь?
— Не огреет. Иди, говорю!
А почему бы и нет? «Толкушка» вроде бы не устала… Я вышел в гостиную и подошел к дивану. Зинка уже не стонала, а только тяжело, напряженно дышала. Она ничего не говорила и ничему не удивилась, только быстро распахнула халат, под которым ничего уже не было, а потом откинула подогнутое правое колено на спинку дивана.
Я удивился еще раз, насколько они были похожи, и на ощупь, и по запаху. «Толкушка», на сей раз упакованная в средства защиты, особой разницы не почувствовала, да и вообще было впечатление, что Ленка не осталась в спальне, а перелегла на диван. Зинка тоже ругалась и стонала, но поменьше, хотя и более зло. Похоже, что ругала она даже не меня, а Мишку, который развлекался где-то, по своему парижскому обычаю. Я тоже ругался, и не потому, что хотел сделать Зинке приятное, а потому, что терпеть не мог работать «за себя и за того парня»…
Но финал вышел хороший, поджаристый, кусачий. Взмыленная Зинка поцеловала меня в ухо и прошептала:
— Спасибо! Ты настоящий друг, Димуля…
— Заходите еще… — усмехнулся я.
— На днях, — пообещала Зинка. — Если мой кобелина не уймется, я к вам переберусь… Ладно, пошла к себе. Спите спокойно, дорогие товарищи!
