– Ты давил и орал на меня с самого начала. Ты даже мне рубашку разорвал! Ты чувствовал что-то, только не знал, что именно. А чувствовал ты во мне тюремную вонь, вот что!
Не исключено, он был прав на сто процентов. Но я не подал и вида.
– У меня такая привычка. Спроси Духовного, как я на него давил?
– Хорошо, а как про него узнал? – он мотнул в сторону Березанского.
– Вычислил. Только он мог поставить микрофончик в кабинет Аркадии. – Так, теперь пришла пора сыграть дурочку. – А вот как ты узнал, что я веду свою игру помимо Аркадии?
Он задумался на мгновение, но вида не подал, что понял меня. Я и сам себя не понял, и другого не понял бы, если бы он задал подобный вопрос, но такой уж у нас получался разговор.
– Ты почему решил, что он ко мне едет?
– Знал бы, что к тебе, разве сунулся бы сюда как последний фраер?
Он купился на это. По крайней мере о чем-то таком подумал. А может, вспомнил о своем наружнике, которому я прострелил колеса. Я почти не сомневался, что это его «шестерка», и ничья больше. Потом он буркнул:
– Все равно не верю.
Разговор, каким бы он ни казался глупым нормальному человеку, был по существу. С его воровской точки зрения, если я был мент, меня следовало мочить и не разговаривать даже. Но если я был настоящий блатарь и он меня замочил бы без веских причин, ему могли это припомнить. Может быть, и не припомнили бы, времена пошли странные не только на воле, но и в зонах, но он был вором старой выучки и с такими вещами привык считаться.
Ему нужно было увериться, что я – мент. Мне следовало маскироваться под Терминатора еще тщательней, чем обычно. И именно под крутого блатняка, потому что даже за битого фраера он ответственности не нес и мог замочить меня без причины. Именно таков был в некоторых аспектах их воровской закон.
Последняя его фразочка давала мне шанс. Я спросил довольно резко:
– Кстати, за что все-таки Веточку замочил?
Он вскинулся:
– Проверяешь? А ведь «пушки» у меня, а не наоборот.
Я скрипнул зубами, выражая сдержанное негодование.
– Придумываю аргумент покрасивее, чтобы открутиться от Аркадии.
– А от нее зачем откручиваться?
– Она все-таки мне должна заплатить.
– Ты рассчитываешь получить эти деньги?
– Ты не первый день живешь. Если что-то между нами будет, тебе придется очень долго объясняться, и не в ментуре, как ты понимаешь, а там, где спрашивают по-другому.
– Ты меня на понт не бери. Кто за тебя спросит?
Это «за тебя» было таким тюремным, что я мог представить, как он кичманом зовет крытку, то есть тюрягу по-вольному. Наверное, это осталось еще от дореволюционных одесских урканов, придумавших половину до сих пор действующего жаргона.
– Нет, – я деланно вздохнул, – не хочешь ты по-хорошему разговаривать.
Он подумал. Прищурил левый глаз. Потом осторожно, одной рукой достал сигареты. «Молодец все-таки, – подумал я про него. – Знал, что дым или огонек выдаст его, и не курил, когда меня ждал. А ведь хотел, наверное».
Он засмолил цигарку, пустил струю дыма под лампу, проговорил лениво:
– Она много узнала про одну операцию, которую я тогда готовил.
– А на Аркадию зачем наезд устроил? Вполне можно было ее за нос поводить и отпустить с миром.
– Ты ее тогда не видел. Она вполне могла дознаться до чего-нибудь и подловить. Денег у нее настоящих не было, а так бы она полгорода на ноги поставила… Что она и сделала на этот раз.
– Плохо сработали, это я как спец тебе свидетельствую.
– Да, Берендей от меня по голове получил за то, что она выжила. Но тогда мне казалось, это уже не важно. А когда она снова поднялась, я ее упустил… Эх, переиграть бы, не сидел бы я тут, да и ты не лежал бы.
– А Запашная? Она-то, овца, в чем виновата?
– Ее затемнили, потому что она письмо написала Брееру. Барчук, хоть лопух, но все-таки догадался посмотреть, что она писала на следующем листе в стопочке бумаги, и там что-то такое отпечаталось… Он позвонил мне, я определенно не понял, но разрешил ему обезопаситься. – Он вернулся к верстаку, но не сел на него, а просто оперся задом. – Я думаю, она вспомнила, каким я появился в Прилипале. Бинты после пластического мордокроя мне уже сняли, конечно, но осталась такая бледность… Знаешь, я ведь крытник.
Крытниками называли тех, кто отсиживал не в зоне, а в тюрьмах. Это означало, конечно, воровскую элиту. Как я это пропустил в его деле? Это кое-что объяснило бы. Хотя теперь такие просчеты не имели значения.
Я кивнул.
– Да, досталось тебе.
– Я вообще-то давно хотел ее выгнать, потому что не верил, что она совсем ничего не заметила тогда, когда мы только начинали. Но Барчук, скотина, романы с ней крутил время от времени. А потом вдруг запаниковал и… В общем, сделал для фраера он все культурно. Если бы не ты…
– А Сэма тоже грохнешь?
– Сэма тоже хотел выгнать. Но за его зарплату я такого фотографа не сыщу. Они теперь все начинают работать при цене от тысячи зелеными и выше. Да еще гонорары на других сшибают. А этот – скромняга. Не хотел его терять, может, и не захочу впредь. Посмотрим, как пойдет.
Он определенно разговорился. Я не знал, как все пойдет, говоря его словами, но обстановка менялась. И мне стало даже немного жалко, что я не смогу выяснить все, что следует выяснить.
– А до этого убирали всех твои орлы?
Он чуть шмыгнул носом.
– Эх, ты даже не знаешь, кого ты затемнил. Череп с Берендеем на меня лет десять пахали. Верные были, как…
Но особых переживаний в его голосе я не заметил. И мстительных ноток тоже. Может, вправду ситуация менялась в мою пользу и я еще мог рискнуть что-то выяснить?
Хотя нет, пожалуй. Учебники говорят, что такие вот тюремные волки откровенничают, когда уже все решено. И не в пользу подозреваемых, как правило. Поэтому я оперся о плечи и как мог вытянул вниз руки. Одну ногу тоже подтянул под себя. Он этого не заметил, все-таки говорение – сильный отвлекающий фактор. А у него по его меркам просто словесный понос случился.
Ну и, конечно, я изо всех сил прислушивался к тому, что творилось на железной дороге. Там кипела жизнь. Где-то гремели вагоны, где-то лязгали сцепки, но электрички все не было. А я был уже почти готов.
Впрочем, меня не оставляло соображение, что Комарик-Запорожный-Боженогин готов чуть-чуть лучше и настроен решительнее, чем я. Но этого я изменить уже не мог. Оставалось надеяться только на удачу и на электричку.
– Я вот что хочу спросить, что за предложение провести все деньги помимо Прилипалы? Ты соображаешь, что это для меня значит? Я ведь не один, у меня обязанности перед клиентами?
Так вот почему он не захотел выйти из этого дела. А ведь хотел, очень хотел. Иначе так бы меня не боялся.
Я разулыбался изо всех сил, словно нашел сто долларов в проруби.
– Вот и вторая причина, почему тебе не следует убивать меня. Уберешь, ничего не узнаешь о конкурентах и как сделать, чтобы деньги наверняка пошли через тебя. – Я сделал вид, что задумываюсь и ежусь, хотя руки оказались практически на месте, осталось сантиметра три. – Вернее, по необходимому тебе адресу.
Но он встревожился. Мой «узи» смотрит мне прямо в лоб.
– Ну-ка, лицом к стене, руки назад! Покажи наручники?
Я делаю вид, что мне это даже странно слышать, переваливаюсь на бок и выставляю руки.
Он приставляет, почти втыкает мне за ухо ствол моей боевой машинки и наступает ногой на бедро, чтобы почувствовать чуть раньше, чем увидеть, что я рыпаюсь. Толковый малый, ему бы вертухаем работать. Вернее, за свои годы отсидки он столько перевидал, что любому вертухаю мог уроки давать.
Позвенел моими совершенно целыми наручниками, отошел. Я снова перевалился на спину, руки уже на месте. Свою странную позу объяснил так:
– Холодно же. – Подумал и добавил: – И больно.
Он ухмыльнулся, его зубы блеснули. Если жив останусь, решил я, обязательно потом узнаю, почему они так блестят.
– Будет еще больнее, но попозже.
Он определенно успокоился, это следовало использовать. Это необходимо было использовать, осталось уже не так много времени. Где же электричка, где эта чертова электричка?!
Он стоит сразу за лампочкой, она отбрасывает на его лицо, на его фигуру очень странные, рельефные тени. Так бывает только во сне или в компьютерных играх, где нужно носиться по странным комнатам и без перерыва убивать странных чудовищ. Вот только он был не компьютерный, а самый настоящий. И палец его трепетал на курке совершенно реально, и предохранитель уже был по-настоящему снят.
– Тебе не вырваться, Терминатор. Не на этот раз. А это значит – другого раза не будет.
– Слушай, – я даже время не тянул уже, просто балаболил. Наверное, боялся, хотя по моему виду это могли бы заметить, наверно, только пара-тройка людей, которые меня очень хорошо знали. – Я давно хотел тебя спросить. Это ты на самом деле в Стетсоновском университете стажировался или просто мозги купил, и они за тебя все задания сделали, чтобы ты диплом получил?
