Пока Борман соображал, выступил Ухан, который произнес очень полезную, хотя и немного патетическую речугу:
— Витек, мне лично все рыжевье по фигу. Но за братков отыграться — дело принципа. Ты помнишь, когда весной Хряпа, Медведя и всех прочих хоронили? Как ты клево сказал: «Те гады, что их убили, пожалеют, что на свет родились! Воздадим по делам их! На дне моря найдем и даже на луне!» Все поверили, вся контора. Ну и что? Почти три месяца прошло, а Мех, как теперь ясно, и в ус не дул. Вася, Вельвет, Башмак, Рыжий, Медведь, другие — это ж все молодые, здоровые парни были. Где они? Под гробовой доской тлеют. А этот штымп чахоточный ходит, харкает, хань жрет в три горла — и кладет на тебя с прибором. То есть и на всех нас, «басмачей», которых народ уважает. Если тебе приятней с Ларевым дружить, чем с нами, — скажи прямо…
— Не торопись, братуха! — посоветовал Витя. — Не огорчай меня лишними словами. Я помню, что я говорил. Но жизнь сложнее…
Борман почуял, что Ухан все-таки достал до Витиных эмоций и Басмач заколебался. Надо было не дать ему очухаться, и «партайгеноссе» кинул последний козырь на стол:
— Ты знаешь, Витя, и я, и Шура тебя сильно уважаем. У нас никогда напрягов по жизни не было, хотя многим хотелось бы нас поссорить. Шуре сейчас многие намекают, что около Лысакова могли твои быть. Он не верит, и я не верю. Я не верю, что Ухан там или Швандя мог на Шуру автомат поднять. Потому что мы друзья, а это святое. Скажи, мог я, например, просто-напросто согласоваться с Шурой, взять бригаду и поехать туда, где Механик обитает? Допустим при этом, что они с Ларевым еще не все рыжевье спихнули. Отстегнул бы, скажем, Шванде и Ухану и покатил бы туда. Не говоря тебе ни слова. Могло быть такое? Могло, если б не наша дружба. Мы сразу же решили, что надо тебе сказать. Потому что верили: тебе надо с Механиком расквитаться. И если у Меха рыжевье осталось, ты на него имел полное право. Ну, и что вышло? Тебе, оказывается, с Ларевым стремно ссориться, а ребята подождут, пока Механик своей смертью сдохнет… Странно, ей-Богу! Но если тебе все равно, то мне не все равно. Короче, ты можешь свою братву оставить отдыхать, Ухану и Шванде запретить со мной ехать, но мне ты не хозяин. Я уже две тачки отправил на Снороть. И сам пойду за твоих ребят мстить. Потому что они хоть и из другой конторы, но из нашей области. Земляки мои, понял? И я этой срани приблудной сам глаза выдавлю, если тебе влом. Ну а если рыжевье все-таки найдется — извини, делиться не буду…
— Ладно, — проворчал Басмач, сломавшись под этим натиском, — завязывай агитацию. Уговорили. Сам с вами поеду. На мне должок, а за слова я отвечаю.
Борман мысленно перекрестился, Ухан облегченно вздохнул, а Швандя шмыгнул носом. Кажется, все прошло как надо…
Нелегкое это дело — решиться на откровенный разговор с человеком, которого совсем не знаешь. Тем более, когда только что получил прямое доказательство того, что человек, которого знаешь давно и достаточно хорошо, оказался предателем.
Именно в такой ситуации оказался Шура Казан после того, как Механик показал ему надпиленный коленвал. Борман был прав — у Шуры голова варила. Он сразу понял «кто есть who». И даже дальнейшую «разработку» просчитал. У Казана не было никакого сомнения, что первоначальный маршрут поездки, от которого они с Нинкой, слава Богу, почти случайно отклонились, вел их в засаду и в могилу. Как конкретно с ними собирались разделаться, Шуру интересовало мало. Могли сразу пристукнуть, могли помучить — черт его знает. Важно, что все это было бы сделано вдали от глаз братвы и позволяло бы Борману со товарищи — а у него наверняка были таковые в конторе! — повесить это убийство на кого угодно, кроме истинных виновников. Соответственно, власть в конторе однозначно перешла бы к нему, упертые сторонники Казана через какое-то время вышли бы в тираж погашения, а более покладистые «присягнули» Борману.
Конечно, Шура и прежде подозревал своего зама во властных амбициях. Но чисто теоретически. Не было ничего такого, что позволяло убедиться в том, что он скурвился. Интриги против Нинки выглядели как излишняя забота о безопасности шефа, намеки на то, что Басмач причастен к налету на «БМВ» — одной из возможных версий, объясняющих это прискорбное событие.
Надпиленный коленвал был фактом. Механик разбирал мотор «шестерки» на глазах у Казана, и Шура мог с уверенностью сказать, что никакой подмены и фальсификации не было. А за исправность машины отвечал Борман. То есть он по идее должен был знать, что если «шестерка» поломается, то ему достанется первый кнут. Если б он честно выполнял свои обязанности, ни за что не оставил «шестерку» без присмотра и не позволил кому-либо надпилить коленвал. Такое мог сделать только беспробудный лох, а Борман им не был. Если он не лох, то, значит, предатель. А раз предатель, то мог надеяться лишь на одно — на то, что Шура отбросит коньки прежде, чем об этом узнает. Вот такая простая житейская логика.
Механика Шура не знал. То есть он слышал о том, что таковой существует, но никогда с ним не встречался. Он и представить себе не мог, что благообразный пожилой гражданин по имени Олег Федорович и таинственный суперубийца Ерема — одно и то же лицо. По его разумению, тип, умудрившийся спереть из-под носа Булки 350 кило драгоценностей, перестрелять компании Шкворня, Хряпа и Медведя, должен был выглядеть как-то по-другому. Конечно, принадлежность Олега Федоровича к здешней братве была для Казана почти неоспоримым фактом, но он полагал, что дальше перебивки номеров и ремонта двигателей угнанного автотранспорта его в дела не допускают.
О том, что здесь, на этой территории, утвердился Ларев, Шура, конечно, знал и однажды видел его на какой-то «презентации» или похожем мероприятии, но в отличие от Басмача никаких дел с ним не имел. А потому не очень хорошо представлял себе, насколько тот будет рад появлению Казана в своей епархии, к тому же без охраны, если не считать Нинки. То, что это может кончиться плохо, следовало принимать во внимание.
Тем не менее Шура решил, что ежели он представится, то особо много не потеряет. Ежели его новые друзья окажутся настолько пакостными, что, узнав его, так сказать, «чин и должность», попробуют зажать его здесь и заполучить бабки от конторы, то это дает некоторый шанс пожить и даже выжить. Гораздо меньше этих шансов будет, если Шура им не назовется. Могут просто спихнуть их с Нинкой в болото, чтоб не мешали, — и все. В том, что обитатели хутора не исполняют задание Бормана, Казан был почти уверен. Тому не было никакого резона затягивать решение вопроса и затевать ремонт «шестерки», не говоря уже о том, чтобы демонстрировать Шуре поломанный коленвал.
Поэтому, внимательно поглядев на Механика, предложившего поговорить откровенно, Шура сказал:
— Я Казан. Тебе это что-нибудь говорит?
Еремин особо не удивился.
— Мне это много говорит, если ты, конечно, не врешь, — произнес он. — Сейчас приедет Владимир Васильевич, и мы этот вопрос обсудим подробнее. Покамест я буду считать, что ты сказал правду. А потому дам тебе послушать кассету, которую записали сегодня днем в Знаменске. Возможно, расслышишь знакомые голоса, порадуешься за своих лучших друзей… Пойдем в избушку. С машиной все ясно.
— Ты бы сам назвался для порядка, — предложил Шура.
— Еремин Олег Федорович, — чинно поклонился Механик. — Для друзей — Ерема…
— Механик! — вырвалось у Казана.
— Так точно. Некоторые даже просто Мехом называют, хотя я и не мохнатый вовсе.
Сказать, что Шуре поплохело, — значит, ничего не сказать. До сих пор, кроме Шванди, от Механика никто живым не уходил. А вот трупов за спиной этого коротышки — больше, чем достаточно. И если, не дай Бог, Ларев не вспомнит физиономию Казана, которого где-то один раз видел — да и то, неизвестно, сообщали ли ему о том, что это Казан! — то за жизнь Шуры и Нинки и медной полушки не поставишь. Тем более если, допустим, Витя Басмач действительно продал старую дружбу и помогает Борману. А может, и Ларев заодно с ними?
Но делать нечего. Казан и Нинка в сопровождении Механика и охранников, наскоро оттеревших руки от смазки и моторной копоти, отправились обратно в избу. Механик водрузил на стол магнитофон, вставил кассету, и в избе зазвучало:
«— Ну-с, гражданин Ухан, наверно, хотите сделать сообщение?
— Хочу… Есть мнение, что один гражданин слишком хорошо живет. И что самое главное — слишком долго…
— Это нам известно. От вас требуется растолковать четко и конкретно: где и когда, по вашему разумению, данный гражданин должен прекратить свою бурную деятельность?
— Самое удобное — послезавтра. Он поедет в город на встречу с Фырой. Назначено на восемь вечера. Из райцентра выедет примерно в 19.15. Место — около моста, на 45-м километре…»
Ухана Шура Казан узнал прекрасно. И голос Ларева вспомнил. Чем дальше крутилась запись, тем больше оптимизма появлялось в Шурином сознании. Впрочем, и тревоги тоже.
