— За ребят.
* * *
Тело ужасно ныло, на лице болел каждый мускул. Максим провел языком вдоль десен: парочка зубов отсутствовала, а вместо них ощущались неприятные провалы. Основываясь на внутренних ощущениях, Доментьев заключил, что он больше похож на «овощ», чем на человека, да и выглядел не лучше, чем себя чувствовал. Радовало только то, что он жив, а значит, Кхутайба или убит, или задержан.
Максим попробовал открыть глаза. Правый не поддавался. Левым он еще мог смотреть сквозь узкую щелоку меж век.
«Все же лучше, чем ничего», — грустно подумал он и с досады вздохнул.
— Очнулся?
Доментьев услышал голос боевого товарища Эдика, настоящего имени которого так до сих пор и не знал.
— Кажется, — еле шевеля губами, тихо ответил Максим.
Эдик улыбнулся:
— Не теряем чувство юмора.
— Какое уж там… — Доментьев тоже попробовал улыбнуться, но не смог.
— Как ты? — после секундной паузы спросил Эдик, понимая всю абсурдность вопроса.
— Как видишь — лучше всех!
— Кхутайба, — начал Эдик, — после того как уделал тебя, попытался уйти через служебный вход на кухне: не получилось. Сработали «альфонсы». Если тебе от этого будет легче, то перед тем, как взять, его вырубили, — закончил он. — Так что по зубам вы сравнялись.
Максим едва заметно кивнул.
Сейчас, погруженный в собственные мысли, он думал, что арест и законный суд — это не тот исход, который можно назвать справедливым для Кхутайбы за все злодеяния, которые он совершил. Этого человека должна забрать смерть, а имя его должно быть навсегда забыто.
Глава: в шаге судьбы
Он не заходил сюда, казалось, целую вечность. А целую вечность назад и представить не мог, каким будет настоящее. Тем давним июньским днем молодой курсант-ервокурсник пограничного училища Анатолий Смирнитский не задумывался о будущем. Позади осталась сложная сессия, и не за горами уже месячный отпуск с друзьями на море. Но волею судьбы или обыкновенного случая — не имеет значения — именно в тот день его жизнь наполнилась смыслом, понять который он смог только по прошествии многих-многих лет, в один из похожих друг на друга дней одиночества, проведенных в предгорных районах Чечни.
Легкая, почти воздушная, эта девушка проникла ему в душу и осталась там навсегда. Грациозная, она не шла, а парила над землей. Она была словно ангел. Их глаза встретились лишь на секунду, но эта секунда наполнила смыслом его жизнь.
Анатолий обернулся вслед девушке.
«Это было так давно».
Смирнитский устало опустился на скамейку в парке, где теплым летним днем целую вечность назад встретил ту единственную. Он достал пачку «Парламента» и закурил.
Воспоминания приносили боль душе, также, как раны мучили тело. С возрастом все воспринимается острее и глубже, а силы убывают. Наверное, именно в такие моменты понимаешь, что начинаешь стареть.
Участник многих войн, которых страна никогда не вела, полковник Анатолий Иванович Смирнитский сидел на скамейке в парке, и жизнь вокруг замерла. Он закрыл глаза, погружаясь в собственные мысли, и голоса людей постепенно стихали.
— Здравствуй.
Смирнитский открыл глаза, сердце сжалось, а к горлу подступил солоноватый ком. По щекам готовы были скатиться первые слезы.
— Зд-д-равствуй, — тяжело выдавил он из себя. Голос его немного хрипел.
— Столько лет прошло… — Она сидела рядом с ним на скамейке, слегка склонив головку в его сторону, и смотрела так лукаво, что он стушевался.
— Как будто целая вечность, — между тем продолжила она.
Смирнитский кивнул.
«Она совсем не изменилась!» — подумал он.
— Знаешь, я скучала по тебе.
— Я тоже.
Сейчас, сидя в парке на той самой скамейке, где когда-то давно Смирнитский непринужденно рассказывал чудесной девушке с нежным лицом и ослепительной улыбкой о всякой ерунде, он не мог выдавить и слова.
Легкий теплый ветер, как и тогда, играл ее шелковистыми черными волосами, которые свободно ниспадали на плечи. Легкий, почти прозрачный сарафан с редкими красными цветами на подоле, показавшимися Смирнитскому нелепыми, и открытые туфли с невысоким каблуком на изящных ножках только подчеркивали ее воздушность.
— Ты не изменилась, — наконец произнес Смирнитский.
«Боже, — думал он, — слов нет, как она прекрасна».
— Ты долго не приходил, — она прижалась щекой к руке полковника, — я ждала, очень долго. Но хорошо, что ты не приходил так долго.
— Марина… — Смирнитский осекся, понимая, что впервые за многие годы назвал жену по имени, — я…
Ему столько хотелось сказать, но слова, как всегда, застревали в тот момент, когда они больше всего нужны.
— Ш-ш-ш, — коснулась его губ Марина, — не надо ничего говорить. Главное, что сейчас мы наконец-то вместе, и уже никогда не расстанемся.
Тут Смирнитский ощутил присутствие третьего человек.
— Мы все сюда приходим, — послышался голос, и полковник обернулся, — рано или поздно.
Чуть позади Смирнитского стоял Игорь Кириллов. Анатолий Иванович его помнил, это был приданный буквально перед началом операции сотрудник из Центра.
— У каждого это место свое, — продолжил Игорь, — но по какой-то причине я оказался в твоем, Иваныч.
Смирнитский ничего не понимал.
— Я надеялся, что ты не придешь сюда. Не для того я столько тащил тебя по горам, чтобы увидеть здесь.
— Тащил меня? — Голос Смирнитского дрожал. — Но как?
Он посмотрел на Марину, желая увидеть ответ и поддержку в ее глазах, но там, где она сидела секунду назад, никого не было. Наверное, он сходит с ума…
— Марина? — шепотом произнес он. Затем, уже громче: — Марина! — И наконец, во весь голос, почти по слогам: — Марина!
Непонятно как, но жена вдруг оказалась позади Игоря. Она молча стояла, опустив глаза.
— Она, верно, еще не успела сказать тебе, Иваныч, — Игорь посмотрел сначала на Марину, потом на Смирнитского, — она любит тебя. Забавно, что даже смерть не властна над чувствами.
— Что здесь, черт возьми, происходит? — Смирнитский отступил.
Игорь, наоборот, подошел к Смирнитскому.
— Оглянись. Прислушайся и почувствуй.
Боль, резкая и внезапная, пронзила грудь, и Смирнитский сел, а изо рта вырвался глухой стон.
— Введите адреналин, три кубика, сердце должно работать!
В голове раздавались глухие, словно издалека, нечеткие голоса.
— Звоните Максименко, без него не обойтись!
Непостижимым образом сознание Смирнитского раздваивалось, словно он смотрел на себя со стороны: безвольное тело полковника, в котором еще теплилась жизнь, лежало в свете медицинских ламп на операционном столе. Вокруг суетились доктора.
— В операционную его! Владимиру Борисовичу скажите, чтобы готовил анестезию!
В глаза ударил яркий свет, сбивший Смирнитского с толку, и он повалился на землю, сжавшись в комок, как новорожденный, защищающийся от навалившейся реальности в первые секунды жизни. А в голове продолжали бубнить, звуки окутывали его…
* * *
— Где Максименко? — гаркнул на медсестер, кативших каталку, дежурный врач Центрального клинического госпиталя ФСБ России.
Медсестры, испуганные и растерянные, переглянулись между собой и пожали плечами.
— Толку как от козла молока! — грубо бросил дежурный врач, проверяя пульс пострадавшего, — в операционную его. Владимиру Борисовичу скажите, чтобы готовил анестезию. Где документы на поступившего?
— В дежурной части, товарищ майор, — тихо, сквозь наворачивающиеся от обиды слезы ответила одна из сестер.
— Хорошо, — уже более спокойно сказал дежурный врач, осознав, что переборщил с эмоциями и сорвался на ни в чем не повинных девчонок, — везите в операционную.