Поначалу испуг был не таким уж сильным, но, чем дальше Валерий удалялся от усадьбы Майкова, тем более грандиозными и пугающими ему представлялись последствия этой случайной встречи со знакомым джипом. К тому моменту, как он добрался до пригородной железнодорожной платформы, ему уже повсюду мерещились засады, снайперы с расчехленными винтовками и мордатые бандиты, цепью прочесывающие чахлый пригородный лес в поисках беззащитной жертвы. Даже беспрепятственно забравшись в подкатившую к перрону электричку и забившись в уголок сиденья, Валерий не ощутил себя в полной безопасности: ему вдруг подумалось, что перрон на вокзале в Москве уже оцеплен людьми Майкова, а может быть, и беспощадными, как мохнатые пауки-кровососы, уголовниками Букреева.
Сколько ни уговаривал он себя не валять дурака, сколько ни корил за патологическую, недостойную мужчины трусость, картины одна страшнее другой неотступно стояли перед его мысленным взором, и к концу своей недолгой поездки он уже вздрагивал от каждого звука. Подозрение, что на вокзале в Москве его ждут, превратилось в твердую уверенность, и Валерий слез с электрички, не доезжая до вокзала двух остановок.
За придорожным перелеском торчали высотные дома какого-то нового микрорайона, среди которых бесшумно и плавно шевелились черные стрелы башенных кранов. Рядом с платформой обнаружилось кольцо автобуса, а в кольце, рядом с фанерной будкой диспетчерской, устало приткнулся желтый ЛиАЗ, из-за своей повышенной комфортабельности прозванный в народе попросту «скотовозом». Номер маршрута Валерию был незнаком. Впрочем, Лукьянов чувствовал настоятельную потребность сначала успокоиться, а уж потом думать, как ему выбраться из этой глуши в какие-нибудь более цивилизованные места.
Оазис, в котором торговали эликсиром покоя и беззаботности, обнаружился здесь же, в каком-нибудь десятке метров от диспетчерской. Увидев пестревшую разноцветными обертками шоколадок и жевательных резинок витрину коммерческой палатки, Валерий направился прямиком туда. Проигнорировав пиво, он купил бутылку водки, пакет соленых орешков и устремился под гостеприимную сень мрачноватых, даже издали казавшихся какими-то пыльными елей.
Земля в еловом перелеске оказалась утоптанной до каменной твердости и устланной грязным ковром прошлогодней хвои вперемешку с самым разнообразным мусором, от пивных бутылок и рваной обуви до использованных презервативов. На куче переплетенного ржавой стальной проволокой валежника Валерий увидел среднюю часть манекена, от живота до верхней части бедер. Голый лобок этого бесполого предмета непристойно розовел на сером фоне мертвых ветвей и вызывал желание стыдливо отвернуться. В перелеске отчетливо воняло экскрементами, и Лукьянов подумал, что природа, наверное, никогда не создавала более грязного и отвратительного животного, чем человек. С неожиданной тоской он вспомнил сосновые леса вокруг своего родного райцентра. Там, конечно, тоже было не без мусора, но только по краям, вдоль дорог; здесь же, в двух шагах от густонаселенного микрорайона, природа выглядела полумертвой и не вызывала ничего, кроме брезгливости.
Преодолевая это естественное чувство, Валерий отыскал местечко почище, уселся на поваленное бревно и открыл бутылку, старательно делая вид, что не замечает висящих на нижней ветке соседнего дерева женских трусиков, из-за непогоды давно превратившихся в тряпку неопределенного серого цвета.
Водка обожгла пищевод и почти сразу ударила в голову.
Валерий зубами надорвал пакет с орешками, торопливо выгреб несколько штук, сунул в рот и принялся старательно жевать. Расходившиеся нервы мелко вибрировали, как чересчур туго натянутые струны, в ушах отдавались гулкие удары пульса.
– К черту, – жуя, пробормотал Лукьянов, – пора сваливать отсюда.
Да, обида обидой, унижение унижением, а жертвовать жизнью ради того, чтобы сделать Майкову очередную мелкую пакость, Валерию не хотелось. Он боялся не столько смерти, в которую, по большому счету, не очень-то и верил, сколько неизбежных побоев и издевательств.
Где-то совсем рядом, невидимая за стеной деревьев, прогромыхала колесами по стыкам и с воем скрылась вдали электричка. Валерий еще раз глотнул водки прямо из горлышка, закусил орешками и закурил сигарету, мимоходом отметив, что в пачке осталось всего три штуки. В лесу стояла непривычная тишина, даже птицы не пели, как будто на дворе был не май, а вторая половина ноября.
– Мертвое место, – вслух сказал Валерий. – Надо же, дрянь какая! Эк куда меня занесло!
Он полез во внутренний карман куртки, покопался в пачке лежавших там документов и на ощупь выудил диплом. Уголки твердого коленкорового переплета уже помялись и выглядели обтрепанными, как будто Валерий таскал диплом в кармане, как минимум, десяток лет. За эту поганую, совершенно бесполезную бумажку было заплачено пятью годами жизни, которые можно было спокойно потратить на что-нибудь другое, гораздо более прибыльное. Высшее образование… Ха! Такие вот корочки можно купить едва ли не на любой станции метро, были бы деньги. Две минуты на покупку, полчаса на заполнение, и готово: ты – дипломированный специалист, можешь идти устраиваться на работу. А лохи пускай сушат себе мозги, читают толстенные, никому не нужные книжки и потеют на экзаменах. Пока они будут этим заниматься, ты заработаешь денег, сделаешь карьеру, а потом они придут под твое начало и будут работать за тебя, потому что, как известно, дураков работа любит…
У Валерия возникло трудно преодолимое желание сейчас же, не медля ни минуты, порвать в клочья ненавистный диплом. Вместо этого он торопливо хлебнул водки и прикурил новую сигарету от окурка предыдущей. Порвать диплом легче легкого, а что потом? И вообще. Он вдруг представил, как вернется домой, сойдет с поезда и двинется по обсаженной липами пыльной центральной улочке родного райцентра – мимо райсовета, мимо обсиженного голубями памятника Ленину на центральной площади, мимо построенного в начале семидесятых универмага, мимо кинотеатра, на крыльце которого лузгает семечки в ожидании вечерней дискотеки одуревшая от безделья молодежь, мимо гастронома, а потом направо, в переулок, застроенный черными от старости деревянными домишками, где его знает каждая собака… С ним станут здороваться, у него непременно станут спрашивать, что, да как, да какими судьбами – в отпуск или, может, насовсем? И придется отвечать, и, сколько бы ты ни врал, правда все равно вылезет наружу, как шило из мешка. А правда проста: нечего соваться со свиным рылом в калашный ряд – вот тебе и вся правда.
И когда правда станет очевидной для всех и каждого, впору будет лезть в петлю от злости и унижения, потому что в глаза тебе будут сочувствовать, а за спиной станут злорадно хихикать и перемывать тебе косточки. И, что самое страшное, это никогда не кончится. Так и помрешь с клеймом неудачника, который много о себе возомнил и с размаху плюхнулся мордой в грязь.
Это рассуждение было таким простым, таким очевидным, настолько лежащим на поверхности, что оставалось только удивляться, как это оно не пришло Валерию в голову раньше. Он даже поставил бутылку на землю и озадаченно поскреб в затылке. Получалось, что ехать домой ему тоже нельзя. А что же тогда, спрашивается, можно? Вырыть себе землянку вот в этом загаженном, заплеванном лесу и потихонечку жить, собирая пустые бутылки?
Валерий поймал себя на том, что плачет медленными злыми слезами, утирая глаза грязноватым, как у настоящего бомжа, кулаком, и понял, что уже основательно набрался.
Пить он не умел – не та у него была конституция, чтобы глотать водку стаканами без всякого видимого эффекта. Он где-то слышал, что степень опьянения зависит от количества алкоголя на грамм живого веса, и его личный опыт служил тому наилучшим подтверждением: ему всегда требовалось меньше, чем другим, чтобы свалиться под стол.
– Ну и хрен с вами, – сказал Валерий, неизвестно к кому обращаясь. – Кого стесняться-то, все свои…
Он снова припал к бутылке, чувствуя, как мозг стремительно обволакивает мутная пелена настоящего опьянения.
Пожалуй, в данном случае это было очень кстати: по крайней мере, его страхи отступили и рассеялись. Сейчас он готов был сразиться с Майковым и его прихвостнями хоть голыми руками, чтобы отомстить за бесславное крушение своих планов – можно сказать, всей своей жизни…
Эта воинственная мысль была последним, что более или менее отчетливо запомнилось Валерию. Все остальное без остатка утонуло в тумане, и он очень удивился, когда, проснувшись, обнаружил себя лежащим на железной койке в каком-то совершенно незнакомом, облицованном грязноватым белым кафелем и длинном, как товарный вагон, помещении с решетками на окнах. В помещении было прохладно, чтобы не сказать холодно, и сероватая простыня, которой был укрыт Валерий, нисколько не согревала. На соседних койках храпели какие-то крайне неприятные личности, голова раскалывалась от боли, и прошло некоторое время, прежде чем Валерий сообразил, что находится в вытрезвителе. Как он сюда попал, оставалось загадкой. Лязгая зубами от холода, он попытался припомнить, что с ним было, но ничего конкретного вспомнить так и не смог. Вспоминались чьи-то небритые рожи, какая-то автобусная остановка, незнакомый заплеванный подъезд с исписанными похабщиной обшарпанными стенками, пластиковый стаканчик, от которого отвратительно несло водкой, и неожиданно трезвая мысль: «Если выпью это – упаду». Судя по результатам, Валерий таки выпил «это», а может быть, не только это, но и что-нибудь еще.
