— Да ты, что? За малахольного меня принял? Это Усолье моя родина? Его я ни на что не променяю? Иль ты моя родня, а Варькины браты чужие? Это мне от их куска морду надо воротить? Они — подачку дают, а вы кормите? И это мне подписать? Съехал совсем с ума! Ни за что не подпишу! — встал Федька и свернув шиш, показал его чекисту:
— Вот тебе и ответ, и подпись…
Неделю держали Горбатого в темном, сыром подвале, пропахшем плесенью и крысами. Мерзкие твари бегали по мужику не боясь, не отскакивали даже от его криков.
Федьку каждый день вызывали на допросы в ярко освещенный кабинет. Допросы длились по нескольку часов подряд. Ни присесть, ни прислониться к стене не давали.
Когда Горбатый отказывался отвечать, его били два дюжих мужика. А потом, окатив водой, снова бросали в подвал. Там Федька едва начинал дышать, его снова тащили наверх и выколачивали из него признания в том, что он зарубежный агент, работает по заданию вражеской разведки и сообщает все интересующие ее сведения…
Федькой все углы кабинета оббили, каждую половицу пола им вытерли. Но не признавался мужик. Не соглашался на шпиона, не признавал себя агентом. И тогда разъяренные мужики сунули Федькины пальцы в дверь, зажали их, да так, что кости захрустели. Федька потерял сознание.
А на следующий день ему сказали, что он во всем признался.
— В чем? — не понял Горбатый.
— Что шпион! Деньги получал из заграницы. И что дочь твоя помогала тебе сведения собирать!
— Настю не трожьте! Дитя она! Не смейте ее брать! — завопил Федька не своим голосом, поняв чудовищность чекистов, сказал:
— Любую бумагу подпишу. Не трожьте Настю. Где она? Покажите, что жива. И я подпишу про Канаду…
Вскоре в кабинет втолкнули Настю…
Ее невозможно было узнать, кровавый сплошной синяк.
Федька упал, изо рта его пошла вонючая пена. Все тело сводили нечеловеческие судороги. Он весь дергался, орал непонятное.
Он не видел, когда и куда увели Настю. Он очнулся от боли. Крысы снова принялись грызть его уши, пальцы ног, рук.
Горбатый вскочил. Вспомнилось. И снова приступ…
Через два дня Федьку приволокли к оперативнику. Там была и Настя…
Горбатый, увидев дочь, заплакал.
— Не надо, отец. Все хорошо. Не переживай, не расстраивайся. Не стоит, — уговаривала она отца.
Федька сразу понял, что-то случилось. Оперативник убрал из кабинета обоих молодцов. Даже охраны не было. Те, кто привел его сюда, не пинали по пути, как обычно, в кабинет ввели, а не втолкнули, помогли сесть на стул.
Да и Настя, умыта, причесана. На ней новая, незнакомая одежда и обувь, каких он ей не покупал.
— Повезло вам, Горбатые! Ох и повезло! — сказал оперативник, удивленно глянув в какую-то бумагу.
— Заместо расстрела в тюрягу отправят, — подумалось Федьке. И ему вспомнились сыновья, оставшиеся в Усолье. Как-то там они? Живы ли теперь иль нет? Как станут жить без него, без Насти? Сумеют ли удержаться? Или и их судьба кинет на кулаки чекистов?
— И почему на Насте все чужое? Откуда все взяла? Иль эти гады сумели купить ее? А может, спортили девчонку и чтоб молчала, тряпками отбоярились? А может, чтоб от всех отказалась, задарили? Но тогда не говорили бы, что повезло нам, — думал Горбатый.
— Поедете в Усолье, к себе. Сегодня. Из дома — ни шагу. Никуда. И никому ни слова ни о чем, что тут было. Себе навредите. Понятно?
— А на работу как, если не выходить никуда? Жрать мы что будем? — спросил вместо ответа Горбатый.
— Сказано! Никуда! Без тебя знаем, что надо! Будет вам жратва! И еще кое-что. Врач вас будет навещать каждый день. На ноги поставит. Старайтесь скорее в себя прийти. Чтоб накрепко на ноги встали.
— Это с чего ж такое? — не верилось в услышанное Федьке.
— Узнаешь позже, не все сразу. Чтоб не сдурел от радости, — ответил чекист загадочно.
И выписав какую-то бумажку, вызвал дежурного.
— Сходите в магазин. Вот на этого человека, — указал на Федьку, — одежду получите. Чтоб побыстрее, — поторопил чекист.
Федька ничего не понимал.
— То колотили, как Сидорову козу. Грозились крысам скормить заживо. Теперь и одежда, и врач, и жратву обещают. С чего такие перемены? Что он удумал теперь? — не мог понять Горбатый.
Настя сидела молча, изредка вздрагивая, в глазах то слезы, то злые огни вспыхивали. Изредка косилась на опера. А тот, закурив, сел у окна:
— И везет же всяким паразитам, — вырвалось у него невольное. Но, потом, словно взяв себя в руки, заговорил мирно:
— Вы когда-нибудь в больших городах бывали? — спросил Федьку.
— Нет.
— А ведь там прекрасная жизнь. Масса развлечений. Кинотеатры, концертные залы, рестораны, парки, скверы, стадионы. И квартиры с удобствами! И в магазинах все, Что хочешь. И народ, не то что наши северяне, интеллигенты, эрудиты. С ними общаться одно удовольствие. Эх-х! Скорее бы замена, — вздохнул мечтательно.
«Тебе хромому черту чего не хватает?» — подумала Настя, глянув на опера исподлобья.
«Вот, паскуда! Его еще и в город! Мало тут горя творит. Да тебя, что паршивого кобеля, на цепь сажать надо и держать на ней до гроба», — думал Горбатый.
— Там женщины, девушки, как розы! В маникюре, педикюре, перманенте. Глаз не оторвать от них!
«Во, козел зашарпанный, волк облезлый! Он еще о бабах завелся! Аж заходится! Глянул бы на себя! Да от него со страху старухи обоссутся», — едва сдержала смех Настя.
«Ты ж, пидор, прежде чем бабу уломать, на две недели ее в подвал запрешь, на мое место. Пытать, мучить станешь. Ведь добровольно ни одна с тобой в постель не ляжет. Только под наганом, или по бухой! За себя ты облезлую суку не высватаешь, не то что бабу», — скривился Горбатый и отвернулся от чекиста, уговаривая самого себя, смолчать, придержать язык, не накликать новой беды.
— В больших городах человеку всегда проще жить, веселее, легче. С работы в кино иль театр можно пойти. С девушкой — в парк, ресторан, на танцплощадку. Культурно отдохнуть.
«Ишь, развесил губы! Танцплощадку ему подай! Да еще с девушкой! А что ты делать там будешь? Как стреноженный конь станешь топтаться. Танцор из тебя! Как из нашей коровы — певчий», — угнула голову Настя.
— Вот и вас, из грязи в князи! Отмоем, вылечим, приоденем, как- людей. Из лохмотьев в наряды, подкормим, чтоб с ног не валились. И тютю… Прощайте навсегда. Глаза бы вас не видели. Одной морокой меньше станет.
— Это, как понять? — вздрогнул Федька и глаза его округлились, лицо посинело.
— Да не пугайся! Теперь уж всего отбоялся, — усмехнулся чекист.
— За себя не боюсь. Хватило с меня по горло, по самую завязку. А вот за детей страшно. Что еще придумал? Какую муку нам уготовил? — скрипел горлом Горбатый.
— Теперь уж все. Расстанемся скоро. Навсегда. Я свое — прощай, ты мне свое — прости! И больше не увидимся, — смеялся чекист.
— Слава тебе, Господи! — перекрестилась Настя.
Оперативник скривился, глянув на нее.
— Так что нас ждет — ерзнул Горбатый.
— Выселяем мы вас. Всю семью…
— Куда? — побледнела Настя.
— Отписываем вас. Сдаем. Выпроваживаем далеко. Отсюда, сколько ни тяни шею, скорее голова отвалится, чем увидишь, В дали дальние, — мучил чекист недоговорками.
— Куда теперь нас кинут? И за что? — хрипел Горбатый.
— Скоро скажут вам.
— А разве ты не знаешь?
— Знаю. Но мало ли… Не мне о том говорить вам. Не от меня услышите. Это особое. А то, что знаю, так мало ли? Я много чего знаю! Не все ж вам о том говорить, — усмехался оперативник.
Когда в кабинет вошел дежурный, загруженный коробками и свертками, Федька был вконец измучен неизвестностью.
— Одевайтесь! — перешел на вы чекист.
Федька смотрел на него растерянно.
Оперативник разворачивал свертки, открывал коробки. Вытаскивал новехонькую, красивую одежду.
— Живее!
— Помыться надо. А то, как я залезу в чистое? — не решался Горбатый.
— Может еще и побрить тебя? — не выдержал оперативник.
Горбатый тут же переоделся. И стоял среди кабинета, как манекен,
украденный из магазина. Только синяки и шишки на голове и лице, выдавали живого человека.
Вся одежда пришлась впору. Мягкие ботинки плотно облегали ноги. Ладно сшитый костюм и вовсе делал Федьку неузнаваемым.
— Это сколько же с меня за все выверните? Считай, годовой заработок, не меньше?
— Вывернут. Куда денешься? — смеялся оперативник, наслаждаясь растерянностью людей.
— А "теперь, живо в Усолье! Продукты и врач вечером у вас будут. И носа никуда не высовывать. И ни с кем, ни словом ни о чем, — повторил напоследок, открыв дверь перед Горбатым.
Когда Федька с Настей вошли в дом, к ним тут же пришли усольцы. Спросили, где были они, что случилось?
Федька отмахнулся, ответил, что замели его по бухой в селе лягавые. Отметелили. А когда поняли, что перегнули, испугались. И вот, новую одежду выдали, чтоб не жаловался.
