Краснели. Оплошка вышла. Никто не решался заговорить первым о цели прихода.
Горбатый и без слов все понимал. Но ждал. Не торопился. Решил верх взять.
Мужики понимали, что теперь Горбатый набьет себе цену. Высмеет, унизит каждого, кто не захотел взять его в бригаду.
От такого шанса кто откажется?
Разговор долго крутился вокруг да около. Но потом Оська не выдержал:
— Чего мы Шибздика тут обхаживаем. Нехай, он, гнус, и скумекал эту лебедку бабам, я его, паскудника, в задницу лизать не буду! Чего он ломается? Нам тоже лебедка дозарезу нужна. Смастерит, пусть лепится к нам. Чего уламывать? Не целка!
Федька обиделся на такое обращенье. Ему еще помнились поцелуи усольских рыбачек, бабьи ласковые слова, какие до самых пяток прожигали теплом.
И насупился Горбатый. Взвизгнул крикливо, задиристо:
— Кишка сдала! Сознаться не хочется? А что я говорил, с поклоном придете! Смеялись тогда. Вот и посмейтесь. А я и без вас обойдусь. Порвите задницы до конца путины. Потом гляну, как вы потеплеете. А то гнус да паскудник! Я вас не звал, — кричал мужик.
Но тут Гусев вмешался, прервал споры. И предложил спокойно:
— Можем и мы обойтиться без лебедки. И работать, как всегда. Но, ты тут тоже не сам по себе живешь. Случалось и так, что без нас тебе невпродых было. К чему забывать доброе, а помнить лишь обиду? С ней в Усолье до свободы не дожить. Если есть твое желание — подмогни и нам. Не чужие мы тебе. Если не схочешь — как знаешь. Делай как на душу ляжет…
С тем мужики и ушли. А Федька наутро, поговорив с бабами и наказав сыну быть достойной заменой, пошел собирать лебедку для бригады Шамана.
Через три дня установил ее. И остался работать. Молча. Ни с кем не препираясь, ничего не обговаривая, ни у кого не спросись.
Жизнь в Усолье шла по своему заведенному порядку.
Старился, дряхлел Федька Горбатый. Росли, мужали дети.
И вот однажды, когда путина уже закончилась, внезапно рано утром Федьку вызвали к оперуполномоченному.
Горбатый быстро оделся и, опережая нарочного, прыгнул в лодку. В душе тревога росла.
— Что хотят от меня? Что приключилось? — думал мужик, перебирая события последних дней.
— Если б плохое, конвой прислали бы. Охрану — двух лягавых. Тут же нарочный… Почтальону не доверили. Важное что-то случилось. Не дождались дня. Значит, есть срочность, — воображал Горбатый, не находя ответа — зачем он понадобился энкэвэдэшникам.
— Пройдите в кабинет, — предложил ему оперативник, встретивший на пороге, и повел Горбатого узкими, змеистыми коридорами.
Толкнув неприметную в темноте дверь, пропустил в маленькую комнату. И указав на стул, сам сел напротив.
— Вы родственниками регулярно переписываетесь? — спросил, глядя в лицо ссыльного не мигая.
— С какими? — удивился Горбатый.
— С теми, какие у вас на материке имеются?
— Пока жила Варвара, писала им. А когда не стало ее — некому теперь отписывать. Я— неграмотный. Потому не пишу, — сознался Федька. И спросил:
— А что случилось?
— О смерти жены вы сообщали кому-нибудь из своих?
— А то как же? Это непременно. Телеграмму выслали. Оповестили. Не без роду-племени жили. Не все нас врагами считают, — задиристо ответил Горбатый.
— Как же, вы, неграмотный, телеграмму сумели послать?
— Попросил грамотных. Они выручили.
— Всем посылали? Иль одному кому-либо? — интересовался чекист.
— Да уж и не помню, — схитрил Федька.
— Родне своей жены посылали?
— Перво-наперво им. Чтоб знали, что дети в сиротах остались. А я — вдовый. Легко ли мне с такой оравой? Думал помогут чем. Пришлют ребятне одежу иль обувку какую, — погрустнел Горбатый.
— Ничего не прислали?
— Нет.
— А письма получали от них?
— Они знают, что я читать не могу.
— А от своих посылки иль письма получали?
— Как жены не стало, все ровно сдохли. Забыли про нас. Никто нам не пишет и не помогает теперь.
— Вы жаловались родственникам на условия жизни в Усолье?
— Они и без того понимать должны. В ссылке, да еще в Усолье, выжить не всем дано. Это не в своем селе. Где в каждой избе родственники, — опустил голову Федька.
— А вы знали, что родственники жены уехали в Канаду?
— Куда?
— В Канаду, говорю вам.
— И их сослали… За что же так? — схватился мужик за голову в отчаянье.
Опер рассмеялся на весь кабинетик. Да так, что стекла в окне зазвенели:
— Темнота дремучая! Пенек неграмотный, ну и отмочил! Канаду ссылкой назвал! Да неужели не знаешь, что это заграница?
Федька онемел; Сидел открыв рот, словно язык в живот уронил ненароком. Слова застряли где-то далеко-далеко. В головенке все колесом закрутилось. Да и было от чего. Ну-ка, родственники сбежали за границу! Ему теперь за них не меньше червонца прибавят. А может, в тюрьму упекут. Мало ему своей телухи было, нынче до гроба с Усолья не выберешься. И сам, и дети…
— Вас к себе хотят вызвать, вместе с детьми, — все еще смеялся чекист.
— И когда ж они туда уехали? — выдавил Федька, украдкой наблюдая за чекистом.
— До войны еще. Завербовались. Оба брата вашей жены и отец. А старший с семьей в селе так и жил. Не поехал со всеми. Жена отказалась. На свою голову.
— Это почему? — удивился Горбатый.
— А потому, что посадили его за связь с заграницей. Через год после их отъезда. Жена с двумя детьми к родителям ушла. От мужа отказалась. Иначе и ей беды не миновать бы… Сообразила. И теперь живет, как человек. Замужем. За другим. А тот в этапе умер. Не дошел…
Федьку, словно морозом обдало. Ведь ничего не знал он. Варвара читала ему только письма его родни. О своей ни словом не обмолвилась.
— Но почему? Видать, не верила мне никогда, если даже под смерть не открылась. Знать, не только харчи, а и душу с сердцем на замке держала. От всех. И от чужих, и от своих, — качал головой Федька.
— Видно, не успел ее брат сообщить ваш адрес в Канаду. Иначе много неприятностей было бы у вас, — прищурился чекист, внимательно наблюдая за Горбатым.
— Я с ее брательниками не больно-то и знался. Своей родни хватает. Зачем мне — эти? — нахмурился мужик, трясясь всей спиной.
— Я тоже так считаю. Зачем вам отношения с ними? Свою ошибку надо исправить. Прежнюю. Не добавляя новых. Правильно я вас понял? — спросил опер.
— Конечно, — спешно замотал согласной головой Горбатый.
— Тогда поставьте вот здесь свою подпись, — подвинул какой-то бланк.
— А это что? — не понял Федька.
— То что вы. сейчас сказали…
— Когда же успели написать? Не-е-ет, сначала пусть мне прочтут в Усолье, — взял бланк и свернул его, сунул в карман.
— Не верите на слово?
— Как попал в ссылку, всю веру из меня, ровно ветром, выдуло. Больше не хочу в лопоухих ходить. Может мне в этой бумаге такое написано, что завтра к стенке поставят. А я. это подпишу, сам себе, не читая! Нет. Сначала узнаю. А уж потом подпишу, — встал Федька.
— Зачем так долго? Я прочту. Или вы не верите и мне?
— Никому! Если даже жена про своих смолчала. Кому теперь верить? Только себе! — торопился Горбатый.
— Это официальная бумага. Ее нельзя выносить из помещения и показывать посторонним, — предупредил оперативник.
— Тогда я ее не подпишу.
У оперуполномоченного лицо вмиг изменилось. Посерело:
— Я тебя уговаривать не буду, гнида недобитая, — процедил сквозь зубы и сказал: тебя, идиота, пожалел. Как с человеком говорил. А ты — темнота, понять не захотел. Теперь сам на себя обижайся…
— Да нечего меня пугать! Уж хуже не бывает! А раз грозишься, значит в этой бумаге ничего хорошего для меня нет! Иначе, так бы не обходился со мной, — говорил Горбатый.
— Дай сюда бумагу! — потребовал чекист.
Не дам. Она меня касается.
— Теперь не пригодится. Слишком долго раздумывал. А я торга не терплю.
— На ее! — выложил Федька листок, сложенный вчетверо. Оперативник взял его. Начал читать.
И только тут до Федьки дошло, что этот бланк был заполнен загодя, до разговора с ним. По тексту понял, что его вместе с детьми вызывают в Канаду два брата Варвары, разделившие после смерти отца, по его завещанию, все имущество на три равных части. И что ему — Федьке, вместе с домом и угодьями, принадлежит солидная куча денег.
Его впервые в жизни признали прямым родственником и наследником того, к чему он пальцем не прикоснулся чтобы заработать.
Федьку зовут жить в Канаду вместе с детьми.
Горбатый понял и то, что чекист, загодя, от его имени написал, что Федька отказывается от всех заграничных благ, что у него есть своя родина, какую он никогда, ни за какие буржуйские подачки не покинет и отказывается от родственников, не живущих на родине.
Горбатый даже вспотел, слушая чужую глупость, под какой он должен был подписаться.
— Да ты, что? За малахольного меня принял? Это Усолье моя родина? Его я ни на что не променяю? Иль ты моя родня, а Варькины браты чужие? Это мне от их куска морду надо воротить? Они — подачку дают, а вы кормите? И это мне подписать? Съехал совсем с ума! Ни за что не подпишу! — встал Федька и свернув шиш, показал его чекисту:
