Палач обернулся к Гаврилину. Тот сидел с закрытыми глазами, и губы его шевелились. Он что-то шептал. Молится?
Грязь
Беса все происходящее почти не интересовало. Ну, девка и девка. Ну, раздевается. Ну и что? Что телки перед ним никогда не раздевались?
Бес глянул в зал. Блондин, мудак, ясное дело, пялится на сиськи. Наташка… Эта совсем озверела. Бес сам чуть не обосрался, когда увидел, как она разделала того лося. Да она еще и кончила там на нем, бля буду, кончила.
Вот кого замочу с удовольствие, так это ее. И Солдата. И Блондина. И… Да всех их замочу. Замочим вместе с Крутым. А потом денежки поделим. А с денежками перед ним любая разденется!
Вот как эта! Бес задумался и не сразу въехал в то, что сказал Агеев после того, как девуля стянула с себя трусы.
– … теперь Мишина очередь порадовать свою подружку.
Это что, он теперь хочет, чтобы пацан трахнул девку перед всеми прямо на сцене?
– Не стесняйся, Миша, приступай.
Ага, приступай, добренький какой. А пистолет направил этому самому Мише в яйца. Бес хмыкнул про себя. Как же, трахнет он, жди. У него, небось, и хрен не встанет.
– А придется! Либо ты, либо любой желающий из зала. А ты умрешь.
Доступно излагает, сволочь. Бес сплюнул себе под ноги. Какого он хера? Ну, замочить, ну, отмудохать. Чего тянуть кота за яйца? Вот ведь, сука какая.
Что там Крутой? Бес бросил взгляд в его сторону. Сидит, как ни в чем ни бывало и разговаривает спокойно. Те еще нервы.
– Придется помочь тебе немного, Миша, – сказал Агеев. – Наташка, ты поставишь молодому человеку инструмент?
Если бы она сейчас к Бесу сунулась с выпачканной кровью физиономией, у него точно не встал бы. А этот ничего так, жить, наверное, хочет. Девка его плачет, а он спокойно принимает минет. Молоток.
– Вот видишь, Оля, как твой Миша хочет порадовать тебя? Вот он уже и готов. Ничего, Оля, не стесняйся, здесь все свои.
Бес снова посмотрел на Крутого. Он что, так и будет ждать, пока Солдат этот хренов, весь кабак перетрахает? Его дело. Бесу бы только поделить бабки. На двоих. А там…
А чего, собственно, на двоих? Бес даже на сцену смотреть перестал. А действительно, чего это с этим Крутым делиться. Вот они вдвоем замочат этих уродов, Крутой ему доверяет, отведет к деньгам… И тогда… И еще правильно говорил Агеев, откуда же он все про них узнал?
Если и вправду только один Крутой знает все про них, то лучше от него, действительно, избавиться.
Девка на сцене плачет. Дура, могло быть и хуже. Вон, Блондин ей бы вставил, да так, что на всю жизнь запомнила бы.
Бес глянул на часы. Твою мать, без десяти двенадцать. Чуть Новый год не прозевали.
Наблюдатель
– Я не хотел этого.
– Что? – Гаврилин просто не поверил себе, Палач не мог сказать ничего подобного.
– Я, действительно, не хотел ничего подобного. Правда.
– Ты просто хотел их всех убить?
– Я хотел…
– Чего? Что ты хотел доказать? – Гаврилин говорил, не открывая глаз.
– Что доказать? Что может доказывать Палач? Действительно… Я ведь просто должен тупо выполнять ваши приказы. Так, кажется, сказал тебе вчера твой начальник. У меня просто ума не должно было хватить на то, чтобы распознать ловушку. Меня просто должны были использовать и выбросить.
Использовать и выбросить, подумал Гаврилин, использовать и выбросить. Очень лаконично и емко. Инструкция по употреблению Палачей и Наблюдателей.
– А я не хочу умирать вот так, в роли тупого исполнителя.
Как там незадолго перед смертью говорил покойный Артем Олегович? Не хотел, чтобы Гаврилин думал о нем, как о дураке? Что-то в этом роде. Какие мы все-таки, одинаковые.
– Да, я убивал, я убивал по вашему приказу, и мне это нравилось. Я хотел убивать вас.
– Нас?
– Вас, людей. Раз уж я не могу вычистить от вас всю землю, то…
– То хотя бы по мере сил.
– А жить среди вас, копошиться в этой грязи…
– Взял бы и ушел.
– Куда?
– В монастырь. Повесился бы, в конце концов.
– Ради чего? Чтобы сохранить вам жизни?
– Тогда чего стонешь, ведь все идет, как нужно. Вон нескольких уже убили, одну трахают. Все правильно.
– Это делаете вы сами. Сами, без моего участия. Вы люди уничтожаете себя сами.
Это да, это он верно подметил. Сами себя. А вот интересно, если бы сейчас этот молокосос с пистолетом в руках подошел к нему, Гаврилину, и потребовал изнасиловать эту же девчонку. Что бы он сделал? Что?
– И я решил поступить по-своему. Я слишком долго был вашим инструментом. А теперь вы станете моим.
– Мы – люди?
– Да.
– А ты?
– Что – я?
– А ты – не человек?
– Нет.
– И действуешь совершенно самостоятельно, чтобы доказать всем, какой ты умный? – Гаврилин, наконец, открыл глаза и повернулся к Палачу. – Ни хрена подобного!
– Что ты доказал? Что распознал коварные замыслы по твоему уничтожению? Ты даже перенес место действия и его время. Все? А, ты еще не сам все это делаешь, ты делаешь это руками людей. Чего ты добился? Поднялся до уровня тех, кто использовал тебя, или опустил их до своего уровня? Тебе от этого стало легче? А им стало хуже? Ты все равно выполнил их приказ. Чуть меньше крови. Зато насколько больше грязи! Браво, молодец, прими мои поздравления!
Палач молчал. В микрофон что-то снова заговорил Агеев, но Гаврилин этого не слышал. Его прорвало.
И не Палачу он это говорил, а себе, не на него выплескивал свою злость, а на себя.
– Что ты хотел, чтобы я передал своему начальству? Что ты умный, что ты разгадал их? Ты, небось, даже не думал выжить. Умереть, продемонстрировав свою силу. А они будут жить дальше, униженные твоим мужеством и непоколебимостью? Так?
– Так! И я сделал это! Я мог уйти, исчезнуть, остаться в живых, но не стал этого делать. Я пошел на смерть не потому, что они за меня так решили, а потому, что…
– А потому, что тебе захотелось умереть? – Гаврилин чуть не сорвался на крик, но вовремя сдержался.
– Да, мне захотелось умереть.
– И вот это все – просто твой новый оригинальный способ самоубийства?
Ударил выстрел. Кто-то не смог выполнить задания Солдата. Потом еще раз выстрелила Наташка, но Гаврилин на это уже почти не обратил внимания.
– Они здесь при чем? Эти вот люди? Они перед тобой чем провинились, кроме того, что относятся к роду людскому?
– А те, кого я убивал по вашему приказу, тоже передо мной ничем не провинились. А я их убивал, и у тебя, кажется, к этому нет претензий. У тебя только слезы наворачиваются из-за того, что я это все делаю не так, как мне приказали?
– Нет. Ты помнишь, я тебе говорил, что отправил своего телохранителя выяснить, что там конкретно произошло с Жуком у меня во дворе? Помнишь?
– Ну.
– Ты сказал, что тебе приказали меня убрать в определенном месте и в определенное время? И распорядились насчет того, кто конкретно должен меня отправить на тот свет? Так?
– Так.
– А вот компании тамошних сявок кто-то заплатил за то, чтобы они разобрались с двумя мужиками во дворе. Просто набили им физиономии. Правда – смешно? Кто же это так нехорошо поступил и с Жуком, и с Дрюней? Уж не один ли и тот же человек?
Так что, может, тебя просто снова использовали зачем-то, только на этот раз втемную?
– Зачем?
– Спросил у больного здоровья! Для того, например, чтобы заставить меня что-нибудь сделать … – Гаврилин осекся.
Заставить сделать меня? Стоп. Что должен был бы сделать я, если бы был нормальным человеком? Сразу же после всего случившегося я должен был бы сообщить начальству о происшествии. Просто взять и перезвонить Артему Олеговичу. А потом еще взять и спрятаться.
И никто бы меня в этом не обвинил бы. Я бы вышел из игры. Как раз накануне задуманного Палачом.
А Артем Олегович не стал бы лично приезжать, чтобы меня убить. И остался бы жив. Или не остался бы?
Снова грохнул выстрел. Сколько можно?
И все-таки, похоже на то, что подставили не одного только Палача. И еще похоже, что и Наблюдатель не был конечной целью.
Грязь
Воздух в ресторане вибрировал от напряжения. Страх и безысходность пропитали воздух, стены и лица людей. Агеев полной грудью вдыхал эту смесь, каждой клеточкой своего тела смаковал ужас этих людишек, испуганно жмущихся друг к другу под его взглядом.
Это только начало. Он еще не показал им свою силу полностью. Все начинало плыть перед глазами у Агеева, и ему стоило больших усилий сосредоточиться на чем-нибудь конкретном.
