Майор двигался в авангарде своей группы с несокрушимой нахрапистой уверенностью тяжелой гусеничной машины, готовой проламывать стены, рвать, кромсать и утюжить гусеницами все, что встретится на пути. Мрачные легенды, связанные с подземельями, беспокоили его не больше, чем запах или хлюпавшая под сапогами грязь. «Людям с нервами в ОМОНе не место», – говорил майор своим бойцам. Не то, чтобы майор был от природы лишен чувства страха или, не к ночи будь помянут, инстинкта самосохранения – он просто игнорировал подобные вещи. Это были нервы, наличие которых у себя майор отрицал.
Идя впереди двух десятков проверенных ребят, небрежно положив руки на висевший поперек груди автомат и время от времени подфутболивая попавшую под ноги крысу, майор ощущал себя огромным и мощным, как танк. Он знал, что подчиненные за глаза зовут его «фердинандом» по имени фрицевской самоходки, и ему это нравилось – мощь и натиск были жизненным кредо майора Дрынова. С неизменной презрительной полуулыбкой он вышибал плечом дверь, за которой забаррикадировался совершенно обалдевший от белой горячки алкаш с заряженной двустволкой, в разгар разборки вдруг появлялся в кругу ощеренных, вооруженных ножами и пистолетами людей и начинал деловито сокрушать челюсти, ломать руки и надевать браслеты; с той же полуулыбкой он вламывался в ряды полупьяных от бормотухи и собственного ора демонстрантов, размеренно и умело орудуя дубинкой; и с такой же усмешкой бил по лицу свою шестнадцатилетнюю дочь, когда та поздно возвращалась домой. Однажды майор Дрынов во время операции застрелил человека, который вдруг бросился бежать. Нажимая на спусковой крючок, он улыбался своей неизменной улыбкой. Позже выяснилось, что убитый был случайным прохожим и догонял автобус. Майору объявили строгий выговор. Читая вывешенный на доске объявлений приказ, Дрынов снова улыбался.
Шаги двадцати человек рождали в сводчатых коридорах испуганное эхо; прожектора, работавшие от аккумуляторов, которые посменно тащили четыре бойца, превращали вечную ночь в ослепительно яркий день. Дрынов чувствовал себя огромным валуном, стремительно несущимся на острие горного обвала – сейчас его не могло остановить ничто. Было бы даже неплохо, если бы кто-нибудь попытался это сделать – майор был не прочь поразмяться.
Майор Дрынов очень удивился бы, скажи ему кто-нибудь, что то, что он принимает за мужество, есть просто дурной нрав или, говоря проще, звериная жестокость. Существовало три вещи, которых майор органически не переваривал: то, что он называл нервами, то, что он называл зековским словом «борзость» – то есть чье-либо действительное или мнимое превосходство в силе над майором Дрыновым, и то, что он называл умничаньем – под этим подразумевалось интеллектуальное превосходство над вышеупомянутым майором. В этой кирпичной модели кишечника засел борзый умник с нервами, и на губах майора Дрынова играла его знаменитая презрительная полуулыбка, означавшая, что кому-то в ближайшее время придется очень и очень плохо. Проходя через пролом в кирпичной стене из одного коридора в другой, майор задел каменным плечом ветхую, полусгнившую от сырости кладку, и на пол со стуком посыпались кирпичи.
– Ну вылитый «фердинанд», – сказал омоновец Козлов своему коллеге, изнемогавшему под тяжестью аккумуляторной батареи. Сказал, естественно, вполголоса.
– Пидор он, а не «фердинанд», – ответил коллега, настроенный пессимистически ввиду того, что проклятый аккумулятор оборвал ему все руки, а тащить его до смены оставалось еще минут пять.
Стук, осыпавшихся кирпичей пролетел коридорами, дробясь и множась, и заглох где-то в паутине подземного лабиринта.
– М-м-мать, понастроили тут, – сказал майор. – Прочесывайте каждое ответвление, – приказал он своим людям. – Чует мое сердце, эта сволочь где-то здесь. Тому, кто завалит этого козла, ставлю бутылку.
– Так приказали же брать живым, – заикнулся кто-то, но немедленно увял под тяжелым взглядом майора.
– Если ты, Болотников, возьмешь его живым, я поставлю тебе две бутылки, – сказал майор. – А если еще раз вякнешь без команды, сверну рыло на бок и скажу, что так и было.
Болотников увял окончательно, а по колонне прокатился негромкий смех.
– Отставить, – сказал майор. – Посмеетесь наверху.
– Ну вылитый «фердинанд», – повторил Козлов, со вздохом забирая у соседа аккумулятор и неловко подпрыгивая, чтобы не запутаться в тянувшихся к прожекторам проводах. – Еще эти сопли, – обругал он провода, тоже впадая в пессимизм и мизантропию – аккумулятор все-таки был очень тяжелый.
– Не ругайся, Козел, – сказал сосед, ощущавший теперь во всем теле необыкновенную легкость. – Зато дополнительная защита от пуль. Ты неси его либо перед мордой, либо.., это.., пониже, где у тебя главный-то ум расположен.
– Гнида ты, Севастьянов, – обиделся Козлов. – Я над тобой, между прочим, не издевался.
– Так я же не издеваюсь, – с откровенной издевкой сказал Севастьянов. – Это ж дружеский совет.
– Сука, – сказал Козлов и отвернулся.
Козлову было не по себе – он был очень подвержен тому, что майор Дрынов именовал нервами. Каменные кишки давили на него сверху и с боков, темнота за пределами яркого светового круга казалась сплошь утыкана пистолетными дулами, и вдобавок он никак не мог забыть о невообразимой, не умещающейся в мозгу тяжести раскинувшегося над головой города с его проспектами, парками, площадями, микрорайонами и высотками.
Козлов вовсе не был трусом, но одно дело – впятером вязать не стоящего на ногах алкаша с ружьишком, заряженным утиной дробью, или класть мордой в грязный асфальт бизнесмена, который ненароком выронил из приоткрытой дверцы своей навороченной тачки использованный шприц, и совсем другая история – брести вот так под землей с громоздким аккумулятором в руках, и все время ждать выстрела из темноты – прямо в башку, разрывной пулей крупного калибра… Стрелок он, говорят, просто отменный. Одна надежда на то, что начнет он, если что, с «фердинанда» – как раз хватит времени на то, чтобы швырнуть чертову бандуру на землю, залечь и содрать с шеи автомат. И – длинной очередью. А то такого, пожалуй, возьмешь живым. Тут впору в самом деле за аккумулятор прятаться…
Впереди вдруг что-то негромко хлопнуло, звякнуло стекло, и один из прожекторов погас – как раз тот, к которому, как раб к галерному веслу, был прикован силовым кабелем Козлов. «Перегорел, слава те, господи», – подумал нерадивый Козлов, с огромным облегчением бросая аккумулятор, но тут лопнул второй прожектор, и стало темно, как в угольной яме ночью.
Вокруг заматерились на несколько голосов, и кто-то, соображавший быстрее Козлова, с диким грохотом выпустил в темноту длинную очередь. В ответ в темноте опять хлопнуло, и Козлов услышал шум падения и дребезжание автомата на каменном полу.
Кто-то включил карманный фонарь, направив луч в глубину коридора. Фонарь немедленно упал на пол, разбившись вдребезги, а его владелец, издав мучительный стон, уткнулся носом в гнилые вонючие кирпичи прямо под ногами у Козлова.
Подземный тоннель вновь наполнился тяжелым грохотом: майор Дрынов, укрывшись за выступом стены, палил трассирующими вдоль коридора. Мгновенно расстреляв магазин, он выпалил в темноту из ракетницы. Осветительная ракета, шипя и рассыпая белые искры, пьяным зигзагом пронеслась по коридору, рикошетом отскакивая от стен, врезалась в кирпичную кладку там, где коридор поворачивал под прямым углом, отскочила и осталась лежать на полу, пылая ослепительным после кромешной тьмы белым светом. Дрынов, уже успевший сменить магазин, дал короткую очередь по метнувшейся в глубине коридора темной фигуре. Фигура пальнула на бегу, и еще один омоновец упал с залитым кровью лицом.
Опомнившиеся омоновцы дружно ударили в восемнадцать стволов. Горячие гильзы посыпались дождем, полетела кирпичная крошка. На время тоннель превратился в своеобразную модель находящегося под напряжением проводника – пули играли здесь роль электронов, полностью заполняя собой объем коридора. В этом шквале огня не мог уцелеть никто. Майор Дрынов пустил в конец коридора еще одну ракету и жестом приказал своим бойцам прекратить огонь и следовать за ним. Воспрянувшие духом омоновцы бросились вперед, но, как только, огонь прекратился, откуда-то – как показалось, прямо из стеньг, – высунулся темный силуэт человеческой головы, хлопнул выстрел, и майор Дрынов остановился на полушаге.
Бежавший следом за ним Козлов хорошо видел, как верхушка майорского черепа взорвалась изнутри, и во все стороны полетели темные комья. «Фердинанду» всадили бронебойный снаряд прямиком в моторный отсек, подумал Козлов, рефлекторно поднимая руку, чтобы утереться – все лицо его оказалось вдруг забрызганным какой-то теплой дрянью. В следующее мгновение майор мягко повалился на пол лицом вперед, и Козлова, до которого вдруг дошло, что за липкая дрянь осела на его щеках, вывернуло наизнанку – прямо на майорские сапоги.
