Они поднялись одновременно. Слепой был спокоен. Казалось, он решил для себя что-то важное, и принятое решение примирило его с собой и со всем миром.
– Будь здоров, капитан, – сказал он, протягивая руку. Забродов взял эту руку и крепко пожал.
– Удачи, – повторил он.
После этого бывший инструктор спецназа вернулся за сбитый из неструганных досок стол, закурил новую сигарету и о чем-то крепко задумался, перестав обращать на Слепого внимание.
Глеб выскользнул из норы, спустился по крутым ступенькам и, протиснувшись через низкую квадратную дверцу, оказался в сводчатом тоннеле, каждый поворот которого был ему знаком до отвращения.
Внезапно он ощутил давно не испытанное чувство освобождения. Невольно на ум пришел старый генерал Лоркипанидзе с его рассуждениями о том, что каждый человек проживает не одну, а несколько жизней.
К концу каждого периода своего существования человек накапливает в себе массу мелких, почти незаметных постороннему глазу качественных изменений, и в один прекрасный день происходит скачок – какое-то событие срабатывает, как катализатор, все мелкие изменения бурно и стремительно сплавляются воедино, и на свет появляется совершенно новый человек. У него прежняя внешность, прежние привычки, все тот же крут знакомых, но отныне он смотрит на вещи под совершенно иным углом.
Слепой усмехнулся: увы, очень часто новому человеку приходится расплачиваться за ошибки старого, но с этим он рассчитывал как-нибудь справиться.
В конце концов, если не взяли раньше, не возьмут и теперь. Он не собирался больше гоняться за генералами и ворошить палкой осиные гнезда, так что шанс уйти незамеченным у него был.
Он привычно двигался в кромешной темноте, не пользуясь фонарем – благодаря постоянной тренировке его нокталопия, похоже, прогрессировала. Он пренебрег ближайшим выходом из катакомб: эта дорога привела бы его на станцию метро, откуда до стоянки, где он оставил машину, было полчаса езды на автобусе. Он сознавал, что одежда его грязна и неприятно пахнет, а борода свалялась и делает его похожим на бродягу. Ему вспомнился майор Коптев – вспомнился таким, каким он видел его в последний раз.
Воспоминание все еще причиняло боль, но глухую, притупленную временем и другой болью. Слепой с интересом прислушался к своим ощущениям и понял: да, все прошло, все понято и прощено, и, значит, можно жить дальше. Жаль было мальчишку-диггера, но он тоже остался в прошлом.
Где-то далеко впереди внезапно мелькнул свет – не свет даже, а лишь призрак света, слабый намек на луч, многократно отраженный углами и выступами коридора. Это могли быть диггеры, но Забродов уверял, что они сидят по домам в ожидании сообщения о том, что катакомбы снова сделались безопасными.
Возможно, это были работники коммунального хозяйства, но что им было делать здесь, в старых тоннелях, уже лет сто не использовавшихся в практических целях? Глеб притаился за мощным кирпичным ребром, поддерживавшим сводчатый потолок, и стал ждать.
Вскоре свет окреп и сделался режущим – это не был слабый луч карманного фонаря. Осторожно высунувшись из укрытия, Сиверов разглядел слепящие пятна трех ручных прожекторов, услышал слова команды и приглушенное бряцанье амуниции. Это были до боли знакомые звуки – катакомбы прочесывались не то спецназом, не то ОМОНом. В том, кого они здесь ищут, можно было не сомневаться.
Глеб бесшумно скользнул в боковой коридор и торопливо двинулся в сторону другого выхода на поверхность, проклиная себя за непростительную глупость и доверчивость. Забродов просто не захотел пачкаться сам, а может быть, и просто не отважился довести до конца поединок, в котором, как представлялось теперь Слепому, у него было очень мало шансов остаться в живых. Он нашел более простое и безопасное решение: заговорив жертве зубы, направил ее прямиком в заранее расставленную ловушку. Вот только у его коллег не хватило терпения, и они решили немного поторопить события, спустившись под землю. Что ж, с их стороны это было большой ошибкой. Больше всего Глебу сейчас хотелось вернуться в нору и рассчитаться с Забродовым – не стоило тому произносить так много красивых слов, готовя предательство, да еще и такое мелочное. Но на это, похоже, уже не оставалось времени, да и Забродов вряд ли все еще сидел там, ожидая его возвращения. Следовало как можно скорее уносить отсюда ноги, а с бывшим спецназовцем можно разобраться и попозже – далеко он не уйдет.
Впереди опять замелькал свет и застучали по кирпичному полу подкованные сапоги. Этот путь тоже был перекрыт. Слепой на мгновение задумался, оценивая обстановку. Судя по всему, он оказался между двух огней – те боковые коридоры, в которые он еще мог свернуть, на поверхность не вели. В них можно было прятаться бесконечно долго, но, раз взявшись за дело, преследователи доведут его до конца, прочесав каждый коридор. Да и потом, что значит бесконечность для человека, у которого нет с собой ни крошки съестного?
Глеб знал, что обманывает себя. Он мог бы скрыться, обманув погоню, и как-нибудь нашел бы способ выбраться на поверхность, миновав все посты и засады, но ему хотелось дать выход кипевшему в нем негодованию. Он не просил поручать ему это задание. ФСБ его руками замела свои грязные следы, и теперь пыталась устранить последнего живого свидетеля своего чудовищного прокола. Всю жизнь его покупали и продавали, передавая с рук на руки как ценный образец универсального самонаводящегося оружия, и вот теперь пришел его черед идти на списание. Забродов предательски заманил его в ловушку, генерал Потапчук сдал его своим коллегам, Ирина отвернулась от него, брезгливо отшатнувшись от правды, словно он был прокаженным; и теперь спереди и сзади были люди, которые пришли сюда только для того, чтобы изорвать его тело в клочья автоматными очередями, окончательно закрыв дело спецотряда «Святой Георгий».
Слепой не собирался доставлять им такого удовольствия.
Он не торопясь выбрал удобную позицию: стоя под прикрытием контрфорса, он видел перед собой длинный прямой участок коридора, имея за спиной боковой проход, в котором можно было скрыться.
Вскоре коридор залил белый электрический свет, и Слепой, сделав шаг из укрытия, двумя точными выстрелами погасил прожектора.
Когда пальба в коридоре прекратилась, Глеб тенью проскользнул мимо оставшихся в живых омоновцев, преодолев искушение перестрелять и их, и через полчаса выбрался на поверхность. Засады на выходе не было, что немало его позабавило: противник по-прежнему непоколебимо верил в мощь своих штурмовых отрядов, совершенно не желая учиться на собственных ошибках. Он взял такси возле универсама и за десять минут добрался до платной стоянки, на которой вторую неделю дожидался его потрепанный «шевроле-люмина» непрезентабельного зеленого цвета. Когда он шел к машине, под ногами хлюпала слякоть – весна пока еще не перешла в победоносное наступление, но уже засылала в город диверсантов, так что от сугробов, всю зиму громоздившихся на газонах, почти ничего не осталось. Слепой шел, не разбирая дороги – ноги все равно были мокрыми после того, как под землей он прошагал два километра по ледяной воде взятой в бетонную трубу речки.
Замок дверцы заедало, и Глебу пришлось крепко ударить по нему кулаком, чтобы дверца открылась.
Дешевые десяти-пятнадцатилетние машины раздражали его: все они находились в стадии полураспада.
Вся страна постепенно превращалась в бескрайнюю автомобильную свалку, но все эти дребезжащие самоходные старцы были собраны на совесть и служили неплохим подтверждением старого тезиса о том, что автомобиль не роскошь, а средство передвижения. Усевшись за руль своего средства передвижения, Слепой запустил двигатель и сразу же включил печку – в машине было холодно так, как бывает только в долго простоявшей на морозе машине, и нигде больше. Движок, хоть и старый, завелся сразу же и заурчал ровно и деловито. Печка погнала в салон сначала теплый, а потом и горячий воздух, и Глеб, откинувшись на спинку сиденья, закурил, ожидая, когда прогреется двигатель.
Под лобовым стеклом болтался на шнурке веселый мохнатый чертик, забытый прежним хозяином.
Надо полагать, это сомнительное украшение было подвешено здесь, чтобы приносить удачу. Слепой пожал плечами и оборвал шнурок – он не любил, когда во время движения перед глазами что-то мельтешило. Он вообще не любил посторонних предметов в салоне автомобиля, а манию украшательства, бушевавшую некогда на бескрайних просторах великой страны, полагал специфической формой всеобщего умопомешательства. Мания эта, пережив некоторые трансформации, в вялотекущей форме существовала до сих пор, о чем яснее всяких слов говорил зажатый в его ладони чертик.
Глеб опустил стекло, выбросил чертика за окно и включил фары. Только теперь он заметил, что снова пошел снег – крупные, словно бутафорские, пушистые хлопья медленно вальсировали в свете фар, бесшумно ложась в раскисшее месиво, сплошным слоем покрывавшее асфальт. Была середина марта, но зима не собиралась сдаваться без боя – так же, как и Глеб Сиверов. Слепой криво улыбнулся – аналогия получилась неудачная, и продолжать ее не стоило. Зима была обречена на поражение, и то, что очень скоро она вновь вернется на московские улицы, для Глеба ничего не меняло: если он погибнет сейчас, то не вернется вместе со снегом и не взойдет с травой. В траве и деревьях наверняка продолжит существование частичка его тела, но не личности, и новый оборот земного шара вокруг дающей ему свет и тепло звезды не возродит наскочившего на пулю Глеба Петровича Сиверова… Или возродит? Хорошо бы, кабы так. Может быть, новый Сиверов будет чуточку умнее?
