— Спасите, люди добрые! Разбойник в бане засел! Баб силовать удумал! Хватайте его окаянного! — и голышом на улицу, сама от страху посинела, руки, ноги дрожат, морда как у глумной овцы. Ты можешь Свиридиху представить голой на все места?
— Нет! — хохотал Федька.
— Этой бабке повезло! Хоть на старости посчастливилось голого мужика узреть!
— Вот если б ты ее увидел, до конца дней заикой бы остался и все мужское заклинило бы на хрен или отвалилось с перепугу к едреной матери. Век такой страшилки не видал. Зачем мужиков от пьянки всякой хренатенью лечут. Во! Показали бы им в натуре голую Свиридиху, мигом протрезвели б и чтоб больше нигде с ней не свидеться, отказались бы от водки до конца жизни! Короче! Люди, соседи наши и впрямь поверили, что в баню маньяк влез. Похватали топоры, лопаты, вилы и туда! Влетают все кучей, готовые к драке, кулаки уже наготове! А там Петрович, в тазике геморрой отпаривает, ногами болтает. Мы и обалдели:
— Это ты Свиридиху силовать хотел? — спрашивают его мужики. Наш Вася от удивленья чуть в шайке не утопился вместе с геморроем. И ответил:
— До чего ж мечтательная бабка. Это ж надо, какая старая, а все еще молодого озорства хочет. Да мне не то силовать, хоть на нос подвесь, едино не вспомню, куда и как бабку применять можно…
— Соседи наши как увидели того насильника, чуть со смеху не поумирали. А Петрович теперь по улице петухом ходит, хоть в старости бабку напугал, за мужика, за насильника его приняла! — хохотал Михайлович.
Тонька, узнав как отличился дед, вскоре домой собралась… Уже у самой двери оглянулась на Федьку. Тот смотрел на нее долгим, теплым взглядом, жалея лишь о том, что вот так и не пришлось закончить разговор, помешал Михалыч, пришел рано.
— Тонь, давай я вас с Колькой отвезу на ярмарку. Купим ему ранец и куртку, пусть и от меня ему подарок перепадет к школе, — предложил Федька.
— Ох и радость будет сыну! Он знает, что ты купил себе машину. Все ждал, когда его прокатишь. Каждый день из окна смотрит, как выезжаешь со двора, — призналась женщина.
Едва она вышла из дома, Андрей Михайлович попросил сына:
— Ты меня подбрось на заказ. Просят люди камин поставить в квартире. Надо глянуть. Видно, это новые русские. Квартира большая, а и камин запросили с выкрутасами, давно такие не ставил. Полного «Людовика» заказывают, с позолотой, лепкой, подсветкой, короче, целый музей. Во, разогнались! Я им сказал, во что обойдется это удовольствие, даже не дрогнули! А все жалуются, что бедно живут. Я себе в доме такой не могу выложить, кишка тонка, хоть и не бедные. Но материал нужен дорогой. Покуда не по карману.
— Я в последний раз выложил камин в коттедже у футболиста. Сам знаешь, не принимаю всерьез всяких спортсменов, не считаю за мужиков. Ну что за работа целыми днями мячик пинать ногами? Не верилось, что тот придурок сможет камин оплатить как надо. А когда к нему пришел, понял: кучеряво дышит тот лох. Вот тебе и футболист. А живет не хуже любого начальника зоны. Вот только не возьму в толк одного, за что им такие бабки платят? — удивлялся Федька.
Весь этот день он мотался по городу. Отвез отца по адресу, потом вернулся за Тонькой и Колькой. Усадил мальчишку рядом с собой и помчал в центр города, где уже открылась школьная ярмарка.
Они вышли из машины все вместе. Колька взял за руку Федьку, другою поймал мать и шел посередине довольный и счастливый.
Нет, ему не понравился портфель. И хотя выбор был большой, мальчишка заявил конкретно:
— Не хочу сундук в руках таскать. Во он какой пузатый и большой, потаскай его целый день! Купи мне ранец! Его на плечах носят, а руки свободные, даже подраться можно!
— Ты еще в школу не пошел, а уже драться собрался! — одернул Кольку Федор.
— А как мужиком без драки вырасти? Вот я в детсаде только с девчонками не дрался, а с пацанами со всеми силой померился!
— Ну и как получилось?
— По всякому. Меня колотили поначалу, но кучей, потом я одолел. Сваливал с ног и в нос кулаком. Теперь уж не налетают. Знают, что получат по соплям!
— А дружбаны у тебя есть?
— Где? В детсаду? Ну мы теперь нормально, вместе играем. А дружбан у меня один.
Это кто ж такой?
— Ты! Кто еще? — ухватился за руку покрепче. Мальчишка не заметил, как переглянулись Федор с матерью.
В этот день Кольке купили много нужных вещей: ранец и куртку, спортивный костюм и кроссовки, шапку и варежки, все учебники, много ручек и даже калькулятор, на нем Федор настоял. Сказал, что эта вещь Кольке пригодится обязательно.
Мальчишка был в восторге от покупок. И шел вприпрыжку к машине, что-то рассказывал, о чем-то спрашивал взрослых:
— Мам! А про чего деревья говорят? Посмотри, как березка смеется! Над кем хохочет?
— Не знаю, сынок, — пожала плечами Тонька.
— Дядь Федь! А ты слышал, как ночью поют звезды?
— Нет! — признался обескуражено.
— А я слышал. Они про людей поют, про больших и добрых…
— Не знаю, может быть…
— А вот наша речка всегда плачет и вздыхает, как бабка Свиридиха. Наверно от старости?
— Не слышал, — признался Федька.
— Ну вот какие вы чудные! Ничего не знаете, не слышите! Совсем скучные! А вот скажи, кто звезды родил на небе, луна или месяц, а может они ихние папка с мамкой?
— Колька, ну кто о том знает, откуда звезды взялись на небе? До них далеко, не спросить, не докричаться!
— А почему солнце горячее, а дождики с неба капают холодные?
— Вот пойдешь в школу, все узнаешь.
— А вам про это говорили?
— Конечно. Но то было давно, и мы забыли.
Когда Федька поставил машину во дворе и закрыл
ворота, Колька назойливо потащил его к себе домой. Тонька урезонивала мальчишку, говорила, что Федору надо отдохнуть, но пацан уперся на своем:
— Пошли, говорю. Ты у нас давно не был, — тянул человека за руку.
Пока Колька раскладывал и рассматривал все покупки, Тонька уже накрыла на стол. Позвала Кольку с Федькой, пошла искать деда. Тот оказался у Степановны. Повесил на окна резные ставни и теперь отдыхал, свернувшись на диване калачиком. Он даже задремал, но внучка разбудила
Дедунь, ты чего по чужим углам спишь? Иль к своему дому дорогу позабыл, заблудился ненароком? Я на обед тебя дожидаюсь. Пошли. А то и вовсе тут прижился. Дома уж и не бываешь.
— Что поделать, Тонька, тянет сюда мою душу. Да так, што век бы отсюдова не ушел. Уж как мне спокойно и отрадно, все любо и дорого, — признался внучке ненароком.
— Дедунь! Да что с тобой? Уж не влюбился ты в Степановну? Гляди ж, она нынче нам не ровня. Директорша! Зачем ей старик — сторож? Не бери ее в душу, не трави себя напрасно…
— Смешная ты, Тонюшка! Да нешто сумею душе приказать, иль она совету испросит кого принять? Я б такой душе четверти самогону не пожалел бы. Токмо в том и лихо, што она с головой совет не держит. Сама по себе живет и дышит.
— Бедный дедунька! — ахнула баба.
— А чего ты бедуешь, по чем печалишься? Ить я за свою жизнь никого вот так не любил. Даже Настю позабыл навовсе. Лицо не помню. А вот Дарья, вся как есть, каждую минуту в глазах стоит радостью и болью. Не верил я мужукам в ихние байки про любови, а теперь сам поймался. И Слава Богу, что Господь и это подарил, дал познать хочь под старость. Знать, мужиком жил, не помер опрежь времени. Дело тут не в годах и не в работе, где я прижился. Что годы? Первый Дарьин мужик всего-то на год от меня младше, а вот мужчиной так и не стал. А и в должности ни обошел особо. В пожарной части пристроился, дежурным, тоже навроде сторожа на пульте, при лампочках. Как замигает какая, он тревогу бьет, чтоб на пожар ехали люди. Сам ни с места. Вот при такой должности состоит. А уж сколько раз хотел он вернуться к Даше, да та не взяла его, не пустила в дом.
— Думаешь, тебя возьмет?
— Тонька, глупая моя! Да я об том и не помышляю навовсе. На что стану бабе мозги глумить? Ведь это она мне по душе. А я ей вовсе не нужон. Да и нихто! Другие у ей заботы и печали, не про мужуков. С ентими козлами только душу посекла в синяки. Ты ж помнишь, когда товароведа Данилку судили, што он Дарье кричал. Обозвал, испозорил всю как есть. А Никитка, мужик Дашкин, даже не вступился. Сидел и ухмылялся, ровно чумной баран. Радовался. А чему? Даже не дрогнул, когда его дочке приговор читали. Вот тебе и отец! Где ж в нем тепло к Дарье сыщется? Так вот и прожила в нелюбимых: ни мужу, ни дочке, ни полюбовнику не нужная! А я ее не домогаюсь. Дышу рядом тихо. И ни словом не будоражу бабу. Мое при мне, завсегда душу греет. Спасибо, что не гонит, не обижает меня.
