XLIV
Автоматчики посылали короткие очереди прямо от поясного ремня, и сухой треск в их руках рассеивался беспорядочным роем раскаленных шмелей. Когда они приблизились до полутора сотен шагов, справа донеслась команда приготовить гранаты. Из ячейки, которую рыл Зябликов, кричал Дерюжный. Демьян сразу узнал замкомвзвода по зычному басу. Вслед за Семенычем на левый фланг подползали еще бойцы, обходя ячейку Гвоздева сзади и занимая позиции дальше по линии. В некоторых Демьян признал «переменников» из взвода Пилипчука. Значит, меняют дислокацию, сдвигаясь на левый фланг. Минное поле – не только для штрафников преграда, но и для самих немцев.
«Встречная атака!.. Встречная!.. В лоб!..» – криком, на все лады передавал каждый, и этот гомон близких голосов снова поднял в груди Гвоздева утихшую было в безоглядной суете боя бурю сильного волнения.
Вражеская самоходка и в несколько рядов узкая цепь пехотинцев приближались, и чем ближе, тем быстрее. Немцы шли в полный рост, почти без потерь, то ли от умелого использования брони своей «самоходки», то ли от того, что штрафники стреляли слишком поспешно, не прицельно, зря и без толку расходуя патроны. По этому поводу справа надрывал голосовые связки Потапов, но повлиять на что-то уже было невозможно.
– Гранаты к бою-у-у!.. – понеслось по позициям.
Дерюжный зычно продублировал команду, одновременно выкладывая перед собой два темно-зеленых цилиндра «эргэшек».
XLV
Демьян, повернувшись на бок, вынул одну такую же из кармана шинели. Поначалу он надумал рассовать в карманы бутылки с зажигательной смесью, но после того, как видел объятого пламенем штрафника, решил оставить бутылки в мешке. В «сидоре» от вражеских пуль спина защищает, а в кармане – только шинельная подкладка.
– Бросок и – в атаку!.. Бросок и – в атаку!.. – выплеснулись в треск выстрелов напряженные голоса.
Напряжение сгустило воздух настолько, что стало трудно дышать и шевелиться. Демьян, с трудом преодолевая вязкие путы страха, оплетающие руки, ноги, мысли, выставил левый локоть вперед, подтянув винтовку за ложе на левую кисть, штыком вперед, потом разжал усики чеки и ухватился за нее указательным пальцем, намертво зажимая холодный металлический корпус и скобу в ладони приподнятой правой руки.
Враг одолел примерно сотню шагов. Серые шинели, перехваченные ремнями, тускло блестевшие каски, каменные лица, ревущая «самоходка» – все было составными частями единого целого, серо-металлического, ощетинившегося, гигантского насекомого, плюющего и харкающего огнем и дымом. Лязгающая, тарахтящяя «Тах! Тах!» многоножка хищно наползала, жадно стремясь к одному: насытиться смертью и болью тщетно прятавшихся в складках земли штрафников.
А потом – как будто Гвоздева прошил мощный заряд электрического тока. Истошный крик команды ударил по взвинченным, струной натянутым нервам, заставил подскочить на ноги. Рука с длинным замахом выбрасывает увесистый металлический цилиндр в многоножку, которая колыхается перед глазами сплошной грязно-серой стеной. А Демьян обнаруживает себя уже бегущим навстречу самоходке и тем, кто ступает за ней следом. Он кричит на ходу, сам не осознавая что, какой-то нечленораздельный набор звуков, которые не сразу выгребают к более похожему на «У-ра-а!».
Оттуда, от грязно-серых, невыносимо живых фигур, свистящим, как порыв ветра, роем мимо Гвоздева летят пули. Но пулеметы врага молчат, даже тот курсовик, что установлен на «штуке», обиженной бутылкой Ложкина. Молчат и вражеские минометы. Немецкие пулеметчики и минометный расчет не стреляют. Боятся уложить кого-то из своих. Противники находятся в близком соприкосновении. Еще недостаточном, чтобы ухватить фашистскую глотку и душить ее, пока гад не перестанет дергаться. По поводу глотки – это слова, которые постоянно твердил Потапов. Теперь Гвоздев повторяет их про себя, они немного усмиряют волнение и будят ту силу, которая пришла в самом начале боя, а потом куда-то подевалась.
«Для глотки – недостаточно… А вот для гранаты – самый раз…» – лихорадочно скачет в голове Демьяна.
Он видит свою гранату. Темно-зеленое пятнышко, также лихорадочно подпрыгивая на кочках и неровностях земли, подкатывается к идущим навстречу. Враги шарахаются в стороны, отбегают от смертоносного комочка. Но граната молчит. Демьяна на бегу окатывает изнутри кипятком испуга.
Он забыл выдернуть чеку! Но тут же кольцо обнаруживается. Оно зажато в мокрой от пота ладони, сжимающей деревянное ложе винтовки. В тот же миг впереди раздается взрыв. Сработало! Еще и еще взрывы брошенных товарищами Гвоздева «эргэшек» вспучиваются облачками черного дыма и комьями земли, заполняя все пространство впереди. Гвоздев успевает подумать, что, если бы у кого-то оказалась под рукой оборонительная Ф-1, их бы накрыло собственными осколками. В училище им давали для отработки навыков метания эти так называемые «лимонки», а на передовой, и в танковом батальоне, и в штрафбате, он «лимонок» ни разу не встречал, все попадались только «эргэшки».
XLVI
Одна фигура замерла на месте, потом упала как подкошенная. Вот еще один согнулся пополам и свалился на бок, поймав осколок гранаты или пулю, выпущенную кем-то из пошедших в лобовую контратаку штрафников.
Взрывы гранат сбили шедших следом за самоходкой с толку. Тарахтящий, сухой стук их автоматов блуждает в дыму, который стелется над землей. Пули свистят повсюду, но разлетаются хаотично, выше и в стороны.
Гвоздев успел выстрелить и снова дослать патрон, прежде чем их разрозненная шеренга сомкнулась с врагом. Этот патрон спас ему жизнь, когда из непроглядного обрывка черного дыма прямо на него вдруг вынырнул немец.
Он держал автомат наперевес, у правого бока, с опущенным совсем немного книзу стволом. Но этого совсем немного хватило Демьяну, чтобы первым нажать на курок, прежде чем враг успел вскинуть ствол.
Хотя все происходит в считаные доли секунды, в сознание Демьяна врезался вид шинели автоматчика. Это издали они выглядят грязно-серыми. Аккуратная серая шинель сидела на немце, как на манекене – отутюженная, ни соринки, с черным воротником и манжетами рукавов, будто только что из магазина готового платья.
Но все это промелькнуло в голове Гвоздева уже после его выстрела. Когда он пробегал мимо застреленного, тот оседал и заваливался навзничь, а на его ладно обтянутой серо-мышиным сукном груди разрасталась бурая клякса.
Голова убитого запрокинулась, каска покатилась по земле. Демьян глядел на бегу в это пятно на груди, чтобы не встретиться глазами с лицом врага, но невольно зацепил взглядом и глаза – остановившиеся, остекленело глядящие в серое небо.
Одиночные выстрелы, очереди из автоматов перехлестнулись, как перекрестья копий. Выстрелы в упор заглушали истошные крики – боли и ярости. Боец в шинели и шапке-ушанке, пробежав наискосок перед Гвоздевым, перескочил через раненного Демьяном немца и тут же упал, сбитый с ног ударом приклада винтовки, который выбросил перед собой долговязый немец. С глухим рычанием фашист занес приклад над упавшим, и в этот момент штык Гвоздева проткнул насквозь его шинель чуть выше широкого поясного ремня.
XLVII
Демьян руками и всем телом, навалившимся на винтовку, ощущал, как граненая сталь, пробив плотную материю шинели, входит в человеческую плоть. Красное вытянутое лицо немца разом побелело. Руки его разжались, выпустив занесенную над лицом винтовку, и ухватили с обеих сторон ствол Гвоздевской «мосинки».
Демьян, всем телом двигаясь по инерции, вдруг словно уперся в стену. Ладони фашиста будто намертво приросли к винтовке Демьяна, и штрафник почуял, что силищей враг обладает просто нечеловеческой. Глухое рычание немца перешло в истошный крик, исторгаемый будто не из глотки, а прямиком из дырки, которую проделал в его утробе русский. То ли от толчка, приданного ударом штыка, то ли в предсмертной агонии, но немец стал пятиться назад, одновременно ведя и заваливая по кругу противника. Демьян с силой, потом еще сильнее, попытался выдернуть винтовку из рук фашиста, но тщетно. Немец не тянул винтовку на себя, не пытался вытащить пронзивший его металл, он просто держался руками за ствол и глухо рычал. Вот он упал, оступившись, и увлек за собой Гвоздева, который всеми силами цепляясь за приклад винтовки, не удержался на ногах и рухнул на землю. Но вот издаваемый врагом рык перешел в хрип, потом – в подобие стона, изо рта его выдавились сгустки крови, и он затих.
Демьян, с головой захлестнутый волной дикого возбуждения, запутался в полах собственной шинели. Едва встав на карачки, потом вскочив на ноги, он принялся разжимать скрюченные, еще теплые пальцы фашиста, тщетно пытаясь отодрать их от своей винтовки. Пальцы не разжимались, а винтовка не вытаскивалась.
– Что возишься?! – вдруг вырос над ним, налетев ниоткуда, из дыма, лейтенант Коптюк.
