– Ой, – вскрикнула она, всплеснув руками, – какая прелесть!
Чабанов подмигнул внучке и вытянул из другого кармана крохотные швейцарские часики в платиновом с золотым тиснением корпусе. Браслетик был украшен россыпями бриллиантиков.
– А это тебе, лапушка моя. – Он примерил часы на руку Маринке и довольно улыбнулся, – как раз.
– Дед! – Они обхватила его за шею и крепко поцеловала.
– В них можно даже под водой гулять, – проговорил он.
– А Славику я купил портсигар. Злые языки утверждают, что это сам Фаберже, но что бы кто ни говорил, а штучка, на мой вгляд, презанятная.
Зять нежно провел пальцами по плоскому портсигару и Чабанов увидел в его глазах неподдельное восхищение:
– Спасибо, папа, вы и так нас балуете!
День пролетел так незаметно, что Чабанов даже удивился, когда вдруг увидел, что в саду вдруг зажглись фонари. Он повернулся, чтобы спросить у Маринки во сколько здесь зажигают освещение и увидел, что она спит, свернувшись в кресле калачиком.
– Я сам отнесу ее в кровать, – Леонид Федорович взмахом руки остановил Славика, потянувшегося к дочери, подхватил внучку и, поднявшись с ней на второй этаж виллы, бережно уложил ее в постель.
– Ну, – он, спустившись на веранду, поцеловал дочь, – вы ложитесь отдыхать, а я тут посижу, покурую и немного подумаю.
Стройная, молодая испанка бесшумно убрала со стола, оставив ему бутылку коньяка, рюмку и лимон. Высокий лавр едва отмахивался своими тяжелыми листьями от легкого ночного бриза. Где-то за массивной белой стеной о чем-то переговаривались лягушки. Кому-то могло показаться странным, но привычное кваканье здесь, за тридевять земель от России, согрело его душу.
Действительно, подумал он, разве много надо человеку? Семья, дом, счастливые дочь и внучка… И зачем ему все это – власть, борьба и богатства? В чем человеческое предназначение? Когда-то, много лет назад, он считал, что человек рожден для счастья. Потом решил, что его предназначение в том, чтобы нести счастье другим людям. С годами пришло другое прочтение смысла существования – его жизнью стала работа. Он считал, что только работа – интересная, увлекательная работа, когда не замечаешь ни времени, ни окружающей действительности – может сделать его счастливым. Когда пришла любовь, то она стала своеобразной подпоркой этой работы. Дома, рядом с женой, он набирался сил и идей для завтрашнего рабочего дня.
Аннушка… Как много было для него в ее жизни…
Вдруг ему показалось, что он что-то забыл, что сегодня должно было что-то произойти важное для него, а он об этом забыл. Чабанов поднял голову, взглянул в звездную глубину чужого неба, вздохнул полной грудью.
– Пап, – от неожиданности он дернулся.
Рядом с ним стояла дочь.
– Что-нибудь случилось, – прошептал он, сам не зная почему, – ты чего не спишь?
Она села напротив него и протянула руку к бутылке.
– Ты помнишь какой сегодня день?
Леонид Федорович почувствовал, что в его груди зарокотал бубен. Жар бросился в виски.
– Мама сегодня погибла, – она взглянула в его глаза и ему показалось, что это Аннушка смотрит на него.
– Господи, – выдохнул он и ему стало стыдно.
Он действительно забыл о том, какое сегодян число. Да и, честно говоря, живя все эти годы вдали от дочери, он старался забыть этот день. Старался стереть из своей памяти полные презрения глаза Аннушки, в которые, потеряв голову от ярости, выстрелил в то несчастное утро. Он много думал над происшедшим и ему казалось, что если бы удалось повернуть время вспять, то она бы осталась жива, потому что через день, два он бы нашел слова, чтобы убедить ее, успокоить. Но в тот момент, в тот момент…
У него снова заболело сердце и заныла разбитая о стену ванной рука.
– Помянем мать, – он взял свой стакан, поднес к губам, но не смог сделать даже крохотного глотка. Спазм перехватил горло. Ему показалось, что воздух стал вязким и забил его легкие. Леонид Федорович кашлянул и отставил стакан.
Дочь выпила коньяка и снова посмотрела на отца.
– Ты знаешь, я тогда чуть не умерла. – Ее голос был тих и шелестел, как ночной ветер Ты был в Москве и не звонил нам. Милиция перевернула весь дом. Они обыскали весь город. Выставили патрули на въездах выездах, но так и не нашли того воришку. Следователь сказал мне, что по следам и состоянию квартиры, он может предположить, что это была случайная смерть. Похоже, тот вор вообще первый раз держал в руках оружие и сам испугался больше, чем мать. Если бы ты видел, что там было… Кровь… Везде кровь…
– Не надо, – он не смог посмотреть на нее и боялся протянуть к ней руку, – не надо вспоминать об этом. Я сам едва пережил это. Может быть, поэтому и сегодня так произошло.
Он, наконец, перевел дыхание и, обронив каплю на землю, чтобы помянуть мертвых, выпил свой коньяк.
Галя поднялась и отошла к краю веранды. Она молчала, о чем-то думая, а Чабанов, почему-то, не мог справиться с сердцебиением. Где-то в районе левой лопатки появилась жгучая боль, мешавшая нормально дышать. Он хотел поудобнее сесть, но какой-то страх не дал ему двинуться.
– Ты знаешь, когда все успокоилось и я поняла, что родная милиция никого не нашла, я обошла всех соседей. Мне все время казалось, что в наш тихий район и в наш дом не может попасть посторонний.
Чабанов с трудом дотянулся до бутылки и налил больше половины бокала. Едва шевеля рукой и сдерживая крик, рвущийся вместе с болью из груди, он осторожно поднес бокал к губам и чуть-чуть отпил. Жар потек по груди и ему показалось, что боль постепенно отходит куда-то вглубь спины.
– Тетя Клава, ты помнишь, которая жила напротив нас, сказала мне, что слышала, как ты в то утро кричал на кого-то. Потом ей показалось, что хлопнула пробка от шампанского и все стихло. Часа через два, когда она гуляла с внуком по двору, она увидела, что ты вышел из дома. Она поздоровалась с тобой, но ты даже не заметил ее. Она сказала, что на тебе лице не было, а глаза были какими-то чужими.
Дочь подошла почти вплотную и он увидел напротив себя глаза Аннушка, только сейчас в них было столько горя и боли, что он опять почувствовал удушье.
– Скажи мне, за что ты убил маму?
– Ты, – он взмахнул руками, – ты…
– Пап, я тогда никому ничего не сказала и сейчас не скажу, – ее шепот грохотал в его голове, – но я не могу понять, что произошло между вами. Вы так любили друг друга?..
Чабанов хотел возразить, оттолкнуть, крикнуть на дочь, но неожиданно для самого себя быстро и просто рассказал ей все. Он вспомнил о том, как разуверился в советской власти, как создал сначала экономическое подполье, а потом и Организацию. Он рассказал о том, как воспитывал и учил Шляфмана, как вытаскивал из пропасти самоубийства Беспалова и как спас от алкоголизма удивительного экономиста Коробкова.
– А потом, – в его голосе зазвучала горечь, – я забыл , что это обычные люди, люди со слабостями и грехами. Я забыл, что и у них бывают сомнения и черные полосы. Во время одной их них они пришли ко мне и предложили все бросить и просто жить, валяясь на песочке. Им было трудно, они сомневались и искали выход, а я не понял их. Я решил, что они хотят предать меня и приказал остановить их.
Боль ушла вместе со словами и теперь Чабанову казалось, что во всем мире есть только два человека – он и его Аннушка. Это ей, а не дочери он говорил о том, о чем думал все эти годы, это ей он объяснял все то, чего не сказал в то несчастное утро.
– Только Беспалов смог уйти, но его по пятам преследовали мои ребята из службы безопасности и он был вынужден, чтобы выжить заскочить на Петровку. Тогда я и потерял голову. Это я виноват в смерти матери. Я не смог, не нашел нужных в тот момент слов. Я не понял ее, а она не поняла меня. Мы оба в тот миг стали друг другу чужими, но если бы я мог все это вернуть, – он не заметив того застонал, – если бы та знала, сколько раз я хотел уйти вслед за ней. Господи, ни о чем содеянном не жалею, но даже сейчас я отдал бы все и свою жизнь в придачу, только бы вернуться в тот миг, чтобы она была жива.
Звякнул стекло и он увидел перед своими губами бокал. В глазах дочери была темнота. Она вздохнула и, коснувшись губами его щеки, прошептала:
– Папа, я прощаю тебя, думаю, что и мама тебя простила.
Он поднял голову, но дочери уже не было, только в занавесях, отделявших веранду от дома, бродил ветер. Чабанов огляделся, на мгновенье ему показалось, что все это ему привиделось и он никому, ничего не рассказывал, но он опустил глаза и увидел второй бокал, по краю которого тянулась алая полоска губной помады.
«Вот и преемница выросла, – подумал Леонид Федорович, – столько лет хранила в себе такую тайну и никогда ни жеста, ни слова не обронила. Сильный характер. Она сможет не только держать в руках Организацию, но и расширять поле ее деятельности, надо будет с утра начать вводить Галку в курс моих дел.»
Он откинулся на спинку кресла и посмотрел на небо. Огромные южные звезды тянулись друг к другу своими лохматыми щупальцами. Потом они посветлели и заполнили все вокруг.
