Как бы там ни было, прошло еще недели две, пока я как-то вечером не отправился в ресторан, куда мы с Лу ходили в первый день нашего знакомства. В хорошем стокгольмском ресторане — даже с музыкой и танцами — никогда не шумно. Не знаю уж, как это им удается, но шведы, набившись в зал до отказа, могут есть, пить, разговаривать, смеяться, извергая при этом значительно меньше децибелов, чем такое же количество американцев. Я это говорю не в плане рассуждений о своей родине. Это просто констатация факта.
Сидя за двухместным столиком у стены и не ожидая ничего из ряда вон выходящего, я воспользовался этим тихим местом, чтобы спокойно перечитать только что полученное письмо. Поэтому, услышав над головой свое имя, я вздрогнул от неожиданности. Я сразу, конечно, узнал странный, чуть хрипловатый низкий голос. Такой голос невозможно забыть. Я вскочил на ноги. Она стояла с метрдотелем, который, увидев, что ее узнали, поклонился и ушел
— Привет, Мэтт! — сказала она.
— Привет, Лу.
Она почти не изменилась. У нее по-прежнему были короткие волосы. Впрочем, прошло не так уж много времени, чтобы они успели отрасти. На ней было новое платье, темно-синее, с длинной юбкой и довольно высоким стоячим воротничком. Ее наряд походил на те строгие платья на пуговках, которые носят девушки-работницы, хотя и был пошит из очень дорогого материала. Когда она садилась, платье приятно зашуршало. Я тоже сел Мы долго смотрели друг на друга и молчали.
— Мне нужно было все обдумать, Мэтт, — сказала она вдруг без всякого предисловия. — Мне надо было свыкнуться с мыслью, что Хэл все-таки умер.
— А ты не знала?
— Я… я не была уверена. Я это подозревала, конечно, в противном случае я бы ни за что не решилась обратиться к американскому агенту за помощью, но бывают такие моменты… Вот, например, сразу же после ареста Каселиуса, когда все вдруг пошло вкривь и вкось. Вдруг я решила, что Хэл мертв и что я сделала ставку на его жизнь и проиграла. Конечно, я никому никогда не говорила, даже Веллингтону, о своих сомнениях — что Хэл умер. Если бы произошла утечка, если бы Каселиус что-то узнал, он бы понял, что я веду с ним двойную игру.
Старая песня! Но это все уже было в прошлом. Она махнула рукой.
— Что это за письмо, можно спросить?
— От моей жены. От бывшей жены, я бы сказал. Это официальное послание. Она встретила хорошего человека, он владелец ранчо и обожает детей. Они его тоже любят. Или им нравятся его лошади. Мальчики, во всяком случае, всегда с ума сходили по верховой езде. Мне можно не беспокоиться об алиментах, оговоренных решением суда. Я могу уплатить их в удобное для меня время, и она отложит их для обучения детей в колледже. Она не требует для себя никакой денежной компенсации. У нее все хорошо, и она надеется, что и у меня тоже все в порядке. «Искренне твоя, Бет». — Я скроил гримасу и отложил письмо. — «Искренне твоя». Что ж, она всегда отличалась искренностью.
— Не надо, Мэтт, — покачала головой Лу.
— Знаю. Зачем злословить! Она старается быть со мной милой, насколько это ей удается. Нет, правда, она ужасно милый человек, и я отстегаю этого ранчеро его же собственной уздечкой, если он будет ее обижать… — я осекся и, помолчав, добавил; — Наверное, мне не следовало бы упоминать о намерении кого-то отдубасить. А то кто-нибудь подумает, что я и впрямь это сделаю.
Она посмотрела на свои руки и ничего не сказала. Я стал озираться в поисках официанта — и он тотчас вырос за мной спиной. В этой стране официанты не заставляют себя долго ждать.
Я заказал выпивку.
— Ты хочешь сухой Мартини? — удивилась она. — Я же предупреждала тебя о качестве местного джина.
— Если я от него загнусь, то лучшего способа умереть и не придумаешь. — Потом я опять замолк, Что-то тема телесных повреждений и смерти возникала в нашем разговоре слишком часто.
Наконец она спросила:
— А что произошло после моего отъезда из Кируны?
— Развернулась операция прикрытия по всем правилам идиотизма. Ты что, не читала газет? Ты оказалась богатой американкой, которую похитили международные гангстеры с целью получения выкупа, Элин была отважной шведской девушкой, игравшей роль моего провожатого, а я пытался тебя вызволить. Кто я, не вполне ясно. Слово «шпионаж» не было упомянуто, о фотосъемках не сказано ни слова, а некая великая держава, расположенная к востоку от Швеции, к данному происшествию не имела никакого отношения. — Я бросил на нее взгляд. — У меня для тебя сюрприз. Твою статью опубликуют — с моими фотографиями.
— Как это тебе удалось? — изумилась она.
— После того как в местной полиции проявили пленки и уничтожили все кадры, представляющие хотя бы отдаленный интерес для потенциального противника, они разрешили мне взять жалкие остатки. Ты же помнишь, мы отсняли кучу пленок, и к тому же я время от времени снимал понравившиеся мне виды — пока ты отвлекалась… Ну и вот, посмотрев материал, я понял, что там можно кое-что выбрать. Статья выйдет в ближайшем номере, и редактору грех было бы жаловаться — вот он и предложил мне поработать с тобой вместе над новой статьей в таком же духе. — Я взглянул на нее. — Ну что скажешь — поработаем?
— Ну… — ответила она после минутного замешательства, — Это звучит заманчиво, Мэтт…
На ужин нам подали рыбу. Здесь не умеют готовить мясо, может быть, по той причине, что у них нет стоящего исходного материала, но зато они способны взять любое водоплавающее существо и устроить праздник гурмана. Потом я поймал такси и довез ее до отеля. На этот раз мы с ней остановились в разных отелях. Когда мы дошли до двери ее номера, она не стала долго раздумывать. Она просто вошла, оставив дверь открытой — для меня. Я вошел и закрыл за собой дверь. Она бросила на кресло перчатки и сумочку. Платье приятно зашевелилось, когда она повернулась ко мне.
— Как оно чудно шуршит, — сказал я, указывая ладонью на платье.
— Ну наконец-то ты заметил! — радостно проговорила она, и в ее глазах вспыхнул шаловливый огонек, зажегший во мне надежду. — Оно не очень дорогое, — промурлыкала она. — Можешь разорвать, если хочешь.
— Сцена изнасилования в Кируне — нервных просим не смотреть, — сухо заметил я. — Я теперь до конца своих дней не отмоюсь, да?
Она молчала улыбаясь, ждала. Говорить было нечего. Я шагнул к ней, не зная толком, что же теперь делать. Я чувствовал себя как подросток на первом свидании. Я стал расстегивать крючки на ее платье, начав с самого верхнего. Потом вдруг она оказалась в моих объятиях, как то и должно было случиться, и все вроде бы шло как по маслу, все было просто великолепно, а потом все вдруг кончилось — и уже совершенно безнадежно.
Она издала сдавленный всхлип. Я отпустил ее и отступил на шаг.
— Прости, Мэтт, — прошептала она. — Мне ужасно неловко. Вот почему… Мне казалось, что, если я немного отвлекусь… казалось, я могу забыть…
— Я понимаю, детка.
— Тот человек со сломанной шеей в кустах у дороги, — шептала она. — И еще один у хижины, с пулей в спине. В спине, Мэтт!
— Да. В спине. Так уж получилось, что он не туда смотрел.
Она резко помотала головой.
— И сам Каселиус… Я ненавидела его, как в жизни. Но он же сдался, Мэтт. Он же поднял руки вверх.
— В детстве я знал одного парня, который любил кидать в ребят камнями и обзывал всех ужасно обидными кличками, но стоило тебе врезать ему как следует, он начинал молить о пощаде. Так ему удавалось избегать синяков и шишек.
Она снова упрямо замотала головой. Тогда я сказал;
— Работа у меня такая, Лу. Мне надо было выполнить задание, вне зависимости от того, куда он девал свои руки. Я не мог допустить, чтобы какому-нибудь бедняге пришлось начинать опять все сначала.
— Знаю, — прошептала она, — знаю. Знаю, что он хотел убить и тебя и меня, и что ты меня спас, но все же…
— Да, — сказал я, протянул ей руку и застегнул все крючки на ее платье. — Ну вот. Не бери в голову, детка. В местной больнице есть парень по фамилии Веллингтон — ты, может быть, его помнишь? Он в гипсе, и у него все болит… Не сомневаюсь, что он нуждается в сочувствии. Сходи проведай его. У вас двоих масса общего. Он тоже считает меня мерзавцем.
— Мэтт! Мэтт, я…
Я вышел в коридор, а едва оказался у себя в номере — мне надо было пройти всего несколько кварталов до своего отеля, — как у меня зазвонил телефон. Мне не хотелось снимать трубку, но, впрочем, ей и так должно было быть ясно, что между нами все кончено. И к тому же она достаточно благоразумна, чтобы не звонить мне. Я подошел к телефону и снял трубку.
— Герр Хелм, — в трубке зазвучал голос портье. — Герр Хелм, вам звонят по международной — мистер Мартин Кэрролл из Вашингтона. Я вам перезвоню.
Я положил трубку. Первое, о чем я подумал, — что не знаю никакого Мартина Кэрролла ни в Вашингтоне, ни в другом городе. Потом я подумал об инициалах: М.К. — Мак! Остроумно. Я поежился, размышляя, какое задание получу на этот раз. Глупо было об этом думать. Я и так знал, что это может быть. Единственное, что мне надо было знать — кто и где.
