– Часа два, может быть, три.
Хелен пыталась сделать вид, что увлечена работой. Она подняла пленки высоко вверх, надеясь, что никто не заметит, как дрожат ее руки.
– Тогда я подойду позже. У нас наверняка еще будет время побеседовать. Месье Руссель останется с вами и не отойдет от вас ни на шаг. Скажете ему, если что-то понадобится.
Хелен кивнула, и мадам Мартинес с улыбкой скрылась из виду.
Теперь Хелен осталась наедине с руководителем экспозиции. Всего один человек, которого нужно отвлечь, чтобы незаметно подменить картину! Впрочем, даже один – это все равно слишком много.
– Рентгено-флуоресцентный анализ снова поставил перед нами множество вопросов. Как и ожидалось, на картине повсюду следы свинца, но есть и кальций. Много кальция, он буквально везде. Хотя известно, что в то время использовали костный клей, но не в таких же количествах! Кроме того, мы обнаружили медь и железо. Можно сказать, что картина состоит практически из тех же элементов, что и мы, люди. Вероятно, поэтому она кажется такой живой…
На душе у Хелен стало тяжело. Если все произойдет так, как хочет старик Вейш, то с сегодняшнего вечера больше никто не сможет изучать это произведение искусства, кроме него самого.
– Но разве она не чудесна? – произнес месье Руссель. Теперь он стоял рядом с ней и с мечтательным видом рассматривал «Мону Лизу». – Как подумаешь, что ей более пяти сотен лет! Сколько войн она пережила! А еще одну кражу и два покушения. И она по-прежнему улыбается, как ни в чем не бывало.
Хелен взглянула на него, стараясь не смотреть на картину. Слишком велико было ее опасение, что в противном случае она никогда не сможет от нее оторваться.
– Гениальное произведение, словно не от мира сего. Ни единого мазка кисти. Несмотря на все исследования с помощью новейших методик, мы до сих пор так и не выяснили, как именно рисовал ее да Винчи. Вы посмотрите на эти багряные цвета, на оттенки плоти, для которых он использовал особенно прозрачное клеящее средство с малым количеством пигмента. Поэтому плоть ее выглядит так, будто под кожей действительно циркулирует кровь.
Увлеченная столь страстным описанием, Хелен осмелилась бросить взгляд на картину и тут же снова услышала звонкое пение:
– La Bellezza!
«Будто зов сирен», – подумалось ей. Должно быть, так пели мифические существа женского пола, упоминаемые в греческой мифологии.
– Как все связано с солнечным светом! Одежда, балкон, небо! «Мона Лиза» – это воплощение красоты и совершенства.
Хелен казалось, что его слова звучат, словно признание в любви. Тот, кто так говорит об искусстве, должен быть очень чутким человеком. «Возможно, это мой последний шанс», – подумала Хелен.
– Я должна украсть «Мону Лизу»! – вырвалось у нее.
Наблюдая за его реакцией, она чувствовала, как у нее дрожат колени. Улыбка на губах Луи Русселя замерла.
– Меня шантажируют! У них моя дочь. Прошу, помогите мне! Прошу вас! – Она слышала, что голос ее звучит умоляюще, почувствовала, как слезы обжигают веки.
Месье Руссель озадаченно глядел на нее, не говоря ни слова, едва заметно качая головой. Должно быть, сказанное ею казалось ему чудовищным.
– Вы понимаете, месье? У этих людей моя дочь! Наверное, вы сможете помочь мне изобразить кражу. Пожалуйста! У меня в сумке лежит копия «Моны Лизы», которой я должна заменить оригинал.
Месье Руссель посмотрел на ее сумку, по-прежнему даже не пытаясь что-нибудь сказать. Его молчание смутило ее. О господи! Что, если он откажется? Тогда Мэйделин конец!
– Пожалуйста, помогите мне! Они что-то сделают с моей дочерью, если я не принесу им «Мону Лизу»!
По щеке ее скатилась слеза, она с трудом подавила рыдания. Казалось, напряжение, нараставшее в ней за последние несколько дней, стремилось найти выход, теперь, когда она наконец осмелилась довериться хоть кому-то.
– Скажите же что-нибудь! – взмолилась она.
Но Луи Руссель по-прежнему стоял, словно окаменев, и лишь в недоумении смотрел на нее.
79. Флоренция, около 1500 г.
Картина завершена. Сегодня я видел ее, и я потрясен. На ней изображена женщина. Где бы ты ни стоял, она следит за тобой взглядом и улыбается при этом так, словно намерена околдовать. Ее несказанная красота потрясает воображение.
– Готов поклясться, что она живая, – с восхищением произнес я, а Леонардо и lo straniero переглянулись и рассмеялись.
– Почему вы смеетесь над моими словами? – с обидой поинтересовался я.
А Леонардо ответил так, что у меня кровь застыла в жилах:
– Она и есть живая!
Я уверен, что не ослышался.
– Кто она? – спросил я, и все повторилось снова: они переглянулись и рассмеялись.
– Она – это сотни, – ответил Леонардо, а lo straniero добавил:
– По меньшей мере.
Пока я с недоумением смотрел на Леонардо, он продолжил:
– Мы уловили ее. Красоту. У каждой мы брали только лучшее, в тот краткий миг, когда она раскрывала свою прелесть. Если хочешь посеять самые красивые цветы, нужно взять семена самых красивых цветов. Только из чего-то может появиться что-то новое, и красота существует лишь во взгляде и мыслях. – Lo straniero указал пальцем на свою голову.
Я смирился с тем, что понимаю не все из происходящего вокруг; если быть до конца честным, я и не хотел понимать. Я толкую это как смирение пред лицом Господа: я вникаю не во все пути Его.
В конце концов явился Салаи и в ярости обозвал их обоих убийцами. Леонардо прогнал его пинками.
Однако, при всем моем восхищении, картина не стала для меня неожиданностью. Я не сказал Леонардо и lo straniero о том, что уже видел однажды женщину, изображенную на ней, – на картине Салаи, который тайком скопировал ее. Из-за всех этих событий портрет уже не потрясает, а скорее трогает.
Я обрадовался, когда lo straniero подарил мне кожу для переплета моей книги о Божественной пропорции. Тем, что осталось, я хочу переплести этот дневник. Она такая мягкая… Салаи сказал, что это человеческая кожа. Если приглядеться внимательнее, то можно даже увидеть поры.
Он действительно пытается испортить любую радость. И хуже всего то, что, однажды посеянная, эта мысль так просто не отпускает.
80. Париж
Надвинув козырек кепки на лицо, он бродил по выставке, чтобы убить время. Венера Милосская, «Автопортрет с чертополохом» Альбрехта Дюрера, «Святая Анна с Мадонной и младенцем Христом» да Винчи – и это были только самые знаменитые полотна. Он остановился перед квадратом плексигласа, за которым обычно находилась «Мона Лиза». Сегодня там было пусто.
Он содрогнулся. Ему стало зябко при мысли о том, как посетители год за годом расхаживали по Лувру, не догадываясь, насколько велика опасность. О том, сколько миллионов людей заразились за минувшие десятилетия, сами того не ведая. Несли вирус в мир, инфицировали других. Это был идеальный вирус, поскольку он не убивал своего хозяина. Существенное условие для успешного распространения.
«Мона Лиза» – назвали они другой вирус, компьютерный, который как раз бушевал во всем мире. Случайность, вполне в его вкусе, однако он всячески помогал ей осуществиться, делая соответствующие записи в блогах на всех ведущих платформах. Таким образом мир теперь связывал имя Моны Лизы с самым знаменитым компьютерным вирусом в истории человечества. И с до смешного искаженными лицами, которые порождал вирус. Он нащупал пусковое устройство, лежащее в кармане. Одно нажатие кнопки – и двенадцать моделей разлетятся на куски. Он рассмеялся и еще ниже надвинул козырек. Его действия совершенно рациональны. Речь идет только о том, чтобы уничтожить корень зла и создать новые картины. Пробудить ассоциации, которые запечатлеются в человеческом мозге. Передать их через СМИ, добровольно работающие посыльными. Человеческий мозг подобен жесткому диску, а если кто и знает, как очистить диск и переписать информацию заново, то это он.
