меня подстрелили.
— Шелестов заходил вчера вечером, — Женя опустил глаза. — Я знаю, что ты не сказал бы мне сразу.
— Ничего. Все путем. Мы со Степанычем подготовились.
— И это я тоже знаю. Но мне теперь не дает все это покоя.
— Женя, — я строго глянул на Корзуна. — Ты помнишь, как в девяносто втором, в Элладе, бросился под нож, когда меня хотели порезать в спину?
— Тоже мне, сравнил, — отмахнулся он. — Тогда ж я херней отделался. Так, руки порезали.
— А теперь я херней отделался.
Я расстегнул куртку, задрал свитер, показал Жене потемневшую большую гематому на груди.
— А мог бы тогда погибнуть, если б не ты, Жек. Считай, квиты.
Он вздохнул.
— В девяносто втором, — хмыкнул Женя. — Говоришь так, будто было это десять лет назад.
Я не ответил, мысленно поругав себя за глупость. Ведь для меня теперешнего с того события прошло гораздо больше времени.
— Шелкопрядов просил что-то передать мне? — Помедлив, спросил Женя
— Да. Почему ты ничего не сказал нам о том, что твой племянник пропал?
Женя снова вздохнул.
— Я знал, что придется поговорить об этом.
— Стеснялся, что ли? — Глянул я на Женю.
— Ваня связался с нацистами, со скинхедами этими. Дед его воевал, до Берлина дошел, а Ваня к нацистам подался, прикинь? Конечно, не по себе мне было это вам рассказывать. Да что там, даже Ленка, сестра моя двоюродная, не знает. Знает, что он живой, убежал к каким-то гопникам, но больше ничего. Я не осмелился ей рассказать.
— Ну ничего, Женя. Вытащим его как-нибудь. Адрес, где они сидят, я знаю.
— Остается только к ним наведаться.
— Не, — я покачал головой. — Так, нахрапом, нельзя это дело проворачивать. Нужно подойти с умом. Обмозговать. И потом только действовать.
— Только без меня не суйтесь туда, — понуро сказал Женя.
— А ты че, костылями нацистов пугать собрался? — Пошутил я и с улыбкой глянул на Корзуна.
— Ага. И гранату свою прихвачу, — ответил он, и мы оба рассмеялись.
* * *
— Да, алло, — сказал Седой, взяв мобильник. — Что ты хотел, Кулым?
Седой поднял руку, приказав своим людям, что стояли перед ним, в его кабинете, и ждали приказаний, помолчать.
— Перетереть надо, — прохрипел в трубку Кулым. — Есть один вопрос, который сейчас нужно решить.
— Что за вопрос?
— Вопрос наркоты, которую увел у тебя Михалыч.
— Что? — Седой аж привстал в своем кресле, потом все же медленно опустился обратно. — Что ты о ней знаешь?
— Знаю, кто взял ее и как ты мог бы ее вернуть.
— Вернуть, наркоту? — Удивился Седой.
— Да. Некоторые обстоятельства изменились. В обмен на твое слово, я не стану препятствовать распространению, но на некоторых условиях. Их мы обговорим при личной встрече. Приходи один, без охраны, без оружия. Я буду ждать тебя сегодня, на городском водохранилище. Буду ждать один. Тоже без охраны.
— Во сколько? — Спросил Седой, протирая пятерней вспотевший лоб.
— Три часа дня.
— Почему ты решил договариваться? Что тебя сподвигло? — Спросил Седой.
— Ты хочешь, чтобы наши партнеры по опасному бизнесу разорвали нас, почувствовав слабость? — Спросил Кулым в ответ.
— Нет, — торопливо ответил Седой.
— И я не хочу. А это обязательно случиться. Слива мертв, и наши позиции серьезно пошатнулись. Ты знаешь, что происходит на промзоне. Если мы хотим выжить, сохранить собственность, нужно пойти на компромисс.
— Понимаю, — сказал Седой, а потом солгал. — Я приду. Будь уверен. Даю тебе свое слово.
* * *
На следующий день, ближе к трем часам, я встретился с Наташей, той самой медсестричкой, с которой я познакомился в поликлинике. Увиделись мы на Розочке, у старой оптики. Оттуда, по маршала Жукова, пошли вниз, к армавирскому водохранилищу, погулять.
Девушка была мне рада, но казалось, что-то беспокоило ее. Ведь мы не виделись уже довольно приличное время. Мне постоянно виделось, будто она хотела что-то сказать или спросить, но не решалась, потому тянула с этим. Да и я тоже особо не настаивал. Мне хотелось отдохнуть.
Погода сегодня оказалась поспокойнее вчерашнего: небо, все еще затянутое серым, висело над городом свинцовым покрывалом. Ветра не было. Прохлада, походившая на осеннюю, неприятно щекотала шею.
Мы спустились по грунтовой дорожке вдоль обширной рощи, граничившей прямо с городом и протянувшейся вдоль всего этого берега Кубани. Водохранилище же — небольшой пруд, отведенный от реки дамбой, пролег совсем недалеко от своей реки-родительницы.
Водохранилище пряталось в поредевшей, больше походившей на парк, рощице. Тут и там бежали по этой роще старые асфальтовые тротуары. Неширокая дорожка окольцевала и сам пруд. Водохранилище, полное в советские годы воды, обмельчало. На неухоженных берегах вырос рогоз. Когда-то тут даже был небольшой пляжик, но теперь и он запустел, превратившись в заросшую травянистым ковром поляну. Только ржавеющие на воздухе железные зонтики напоминали о том, что в советскую пору тут купались и отдыхали горожане.
Тем не менее все равно на пруду было не безлюдно. Вокруг него бежал какой-то спортсмен — высокий и крепкий дядька под сорок. Мамы с детьми прогуливались по кольцу дороги, вокруг озера, заходили в рощицу. В рогозе сидели рыбаки. Их бамбуковые удочки мелькали тут и там, если смотреть с берега. Время от времени свистела забрасываемая леска.
— Почему сюда? — Спросил я, когда мы пошли вокруг пруда.
— Нравилось мне тут. Когда я была маленькая, папа водил меня сюда кататься на лодке. Сейчас, кажется, уже не покатаешься.
— Это место навевает на тебя хорошие воспоминания, — констатировал я.
— Да. Хорошие. Я бы даже сказала, лучшие в моей жизни. — Наташа посмотрела себе под ноги. — Отец не хотел бы, чтобы братик пошел по такому пути. Это ужасно.
— Как он?
— Оправляется от ранения. Ладно. Давай, не будем о грустном.
Мы пошли вдоль пруда, спокойно прогуливаясь и болтая ни о чем. Тут, у старой дорожки, стояли кривенькие, покрашенные синей облупившейся красной скамеечки. Какой-то мужик, облаченный в длинный плащ по самое колено, сидел на одной из них. Разговаривал по сотовому телефону, выдвинув длинную антенну.
Мы прошли дальше, завернули по узкой части овального озера и пошли с обратной стороны. Тут я встретил знакомое лицо. На лавочке, у дорожки сидел Кулым.
