Оружие тоже имелось в разнообразии, включая противотанковую сорокапятку, не говоря уж о мелочевке вроде ППШ и пулеметов Дегтярева. Был там даже авиационный пулемет ШКАС, способный очередью перерезать бревно чище, чем циркулярка. Несколько казематов занимали металло-и деревообрабатывающие станки. Больше половины их покрывала густая смазка, прослоенная, как потом оказалось, газетами разных лет: с 1932 по 1986-й. Имелись отсеки с колбами, ретортами и прочими прибамбасами для химических дел. Виднелись еще какие-то двери и ворота, но слишком далеко я не заходил. Опасался заблудиться. Все содержалось в образцовом порядке на просторных аккуратных стеллажах. Только восхищением я могу оправдать то, что это обстоятельство — образцовый порядок — не насторожило меня в должной степени.
Нагулявшись, насмотревшись, измаявшись от любопытства, я устроил хозяину чертогов водные процедуры вкупе с первой медицинской помощью. С помощью нашатыря и оплеух помог ему прийти в себя. Оклемавшись, но еще не до конца протрезвев, Мишаня проникся ко мне благодарностью и угостил по первому разряду. Вино, настоящее французское бордо урожаев тридцать шестого и тридцать девятого годов, которым он меня потчевал, сейчас можно достать только за бешеные деньги. Немудрено, что оно развязало ему язык и утроило мое внимание.
Когда-то на заре советской власти здесь, в тогдашнем медвежьем углу Подмосковья, располагались склады, а при них — красноармейская часть.
Склады были подземными и очень секретными. Командовал ими дед Полянкина.
Обеспечивал сохранность и тайну всякого хранившегося в обширном трехэтажном подземелье военного барахла. От кальсон до противогазов, от трехлинеек до гаубиц...
Потом подступили немцы.
Пока наши верили, что врага скоро будут добивать на его же территории, имущество не вывозили. Потом хоть и перестали верить, что победа случится не сегодня завтра, все равно не вывозили. Потому как забота о народном добре без приказа — это паникерство и пораженчество. А может даже, и тривиальная измена Родине. Когда же приказ наконец спустили, вывезти удалось далеко не все. Не на чем было. Да и некогда. Начальство драпало из Москвы, а фашистские танкисты уже видели ее в бинокли. Посему велено было все взорвать. Чтоб врагу ни крошки, ни тряпочки. Однако в самоотверженном деде Полянкине заговорили кулацкие крови. Такому легче в гроб, чем от добра избавиться. Он рискнул и взорвал лишь наземные сооружения. Оставил подвалы заваленными, но в целости. Риск его был не в том, что немцы раскопают, хотя вокруг кишмя кишели настоящие вражеские шпионы. А в том, что отрапортовал: взорвано, мол, все. То ли он так верил в нашу победу, то ли наоборот.
Потом он геройски участвовал в войне, инвентаризируя трофеи, поступавшие не только из Европы, но и из Китая.
Параллельно он сумел тихо откопать доступ в казематы и начал набивать их трофейным барахлишком. Особую прелесть этому интендантскому подвигу придавало то, что фактически имеющийся склад юридически напрочь отсутствовал — вот как дед его засекретил!
— Ты думаешь: псих, да? Думаешь, ворюга? — опасно размахивая изумительной красоты и древности бокалом, спрашивал с пьяной обидчивостью Мишаня. — Сами вы все психи. Он добро спасал! Целесообразность, понял — нет? Время было такое: чтобы спасти, приходилось тащить. Причем эшелонами.
Куда деваться? Осознанная необходимость пролетарской сознательности. Свыше миллиона трехсот тысяч жилиз... же-лез-но-до-рожных эшелонов наши вывезли из Германии. Контрибуция — ударная стройка послевоенной пятилетки! Куда все это было девать, а? Кругом же разруха! Кругом же какой пейзаж? Что наши при отступлении не успели взорвать, то немчура изничтожила. А тут — эшелоны, а в них ткани, ковры, фарфор, хрусталь, янтарь, книги, летописи, картины...
Эх, это ж на снег и под дождь нельзя. Погибнет. А за простой вагонов знаешь что? Простой — это саботаж, а за саботаж — к стенке! Вот и приходилось деду эшелонами и колоннами добро сюда везти и здесь сберегать. Дедуля сообража-ал. Если гаечку или болтик тащишь — это всякий заметит. Посадят. А вот когда грузовик или, лучше, автоколонну? Шиш кто чего заподозрит. Усек — нет? Думаешь, ему эти пушки-пулеметы и станки были нужны? Ни фига! Но что он мог поделать, если все в одном эшелоне? Нельзя же одно забрать, а другое бросить мокнуть и ржаветь?! Вот и старался, понял — нет. Присвоил шифр этому складу, высшую секретность, ревизоров возил только ночью и в зашторенных машинах. По спискам все сходилось до гвоздика. Какие могли быть претензии? Никаких. Если какой предмет или вагон оказывался на учете и его требовали, выдавал. Если про что забывали, то, есес-сно, оседало. Ну а потом всякие инвин... ин-вен-та-риза-ции, индустриализации, и все списалось на подотчет тех, кто все равно проворовался или даже оказался врагом народа. Так это дело и замылилось...
После войны дедуля Полянкин долго и плодотворно заведовал некими ХОЗУ, обеспечивая славный советский генералитет пайками, стройматериалами и прочим смыслом жизни. И задолго до выхода в запас каким-то макаром обеспечил себе отвод данного участка под частное домовладение. Для маскировки соорудил из всякой рухляди неброское строение типа дачки. И остаток жизни посвятил тому, что таскал и таскал в закрома все, что мог утащить из подведомственных ему частей, сооружений и ведомств. Все что ни попадя. Похоже, его свело с ума желание во что бы то ни стало заполнить склады целиком.
И сын дедули Полянкина Федор, Мишанин отец, тоже в этой колее действовал. Семейную традицию продолжал. Он, правда, большим командиром предусмотрительно не стал. Всегда довольствовался должностью заместителя.
Зато именно по воровской, по хозяйственной то есть части. Получилась преемственность скопидомства. Болезненного уже потому хотя бы, что использовать то, что накопили два поколения Полянкиных, в те времена не было никакой возможности. Да и необходимости.
Я с наслаждением попивал коллекционное винцо и слушал, поддакивая и поражаясь имеющим у нас место чудесам. Видно было, что владеть в одиночку родовой тайной Мишаня устал. Выкладывал он мне ее с восторгом и гордостью.
Мне по-человечески приятно было видеть, как он радуется возможности похвастаться семейными подвигами и накоплениями. Полянкин даже признался, что верит отцу, который клялся, что он все это собирал и хранил на случай атомной войны. Зато совершенно не представляет, на кой черт все это затеял дед-основоположник.
Любуясь Мишаней, я невольно думал о той эпохе. Тогда даже тысячная доля накопленного могла привести все семейство не просто в могилу, а в жуткие лагеря. Кардинально тогда боролись с «вещизмом». С другой стороны, диалектика в том, что и за колосок, за перемерзшую картофелину с колхозного поля наказание тоже было запредельным. Следовательно, какая разница, за что пропадать? За то, что с голодухи горсть жмыха сунул за пазуху, или за то, что целые казематы барахлом набил? Тут, по крайней мере, грандиозность содеянного предполагала благородное мученичество. Почему и прошел номер.
Да, видать, неизбывна тяга к накоплению, запрограммированная в человеке... Как тут не поверить, что из всех идеологий сильнейшей является та, которая поощряет стремление набрать, накопить и спрятать? На зиму, на старость, на черный день, на молочишко детишкам. Пусть дед тихо почил от старости, так и не вкусив от спрятанных благ. Пусть папаша Полянкин тоже ими не попользовался. Скончался от черепно-мозговой травмы в перевернувшейся по пьяному делу машине еще до расцвета кооперативов и приватизации. Пусть и нынешний хозяин подземного гнезда Полянкиных не отличался мотовством, резонно полагая, что стоит хоть кому-то узнать о его сокровищах, как жить ему останется всего ничего. Но зато, возможно, когда-нибудь некий потомок Мишани войдет в историю как новый Третьяков. Он явит миру экспонаты немыслимой древности и ценности.
Сам же для себя Мишаня, с детства привыкший к сухому тихому уюту кирпичных сводов, вовсю пользовался ассортиментом, упиваясь таинственностью сокровищ. Избавленный от необходимости заботиться о пропитании (подозреваю, дед с папашей припасли на его долю и некие менее габаритные вещицы), Полянкин-младший ударился в изобретательство. В силу необходимости складировать прибывавшие из Германии эшелоны с контрибуцией полностью дедуля Полянкин вынужден был скоммуниздить и оборудование нескольких химических и физических лабораторий. А также их архивы. На тот момент они являли собой завтрашний день науки: ведь немцы, пока воевали, много чего наизобретали впереди планеты всей. Внучку было с чем разбираться. Тут тебе и взрывчатки всякие, и психотропные препараты, и яды в неописуемом разнообразии.
Имеющиеся в подземелье ресурсы позволяли многое, но Мишаня, расконсервировав лишь часть оборудования, сконцентрировался на взрывчатке, сыворотках правды, оружии, ловушках-капканах, замках-ключах и прочих хитростях для всякого рода нападения и, напротив, охраны. Меня особенно порадовало, что, как и я, он с отвращением относится к любым убийствам и основное внимание уделяет причиндалам, позволяющим нейтрализовать противника, не лишая его жизни.
