Человек лежал на пороге, широко разбросав ноги в пятнистых камуфляжных штанах. Мокрые рубчатые подошвы его высоких армейских ботинок со шнуровкой до середины лодыжек поблескивали под лучами апрельского солнца; к левой прилипла хорошо различимая даже на таком расстоянии метелка рыжей прошлогодней травы. Отсюда были видны только эти ноги – остальное скрывал изгрызенный пулями дверной косяк, – но они не шевелились уже целую минуту. Живые так не лежат, разве что без сознания...
Глеб Сиверов воспользовался паузой, чтобы перезарядить автомат, отметив про себя, что вставленный им в гнездо рожок последний. Впрочем, увеселение, кажется, уже закончилось, если только друзья не подготовили для него какого-нибудь сюрприза. Он в этом сомневался: ребята оказались какие-то уж очень простодушные, склонные целиком и полностью полагаться на свое численное превосходство. Это-то и казалось Слепому подозрительным: среди них явно не было ни одного профессионала, в то время как он ожидал встретить самое меньшее двоих умелых бойцов, прошедших солидную подготовку в тренировочных лагерях на Северном Кавказе и имеющих богатый боевой опыт. А с другой стороны, нападения они не ожидали, чувствовали себя здесь как дома, – словом, могли немного расслабиться...
Могли? Сиверов едва заметно покачал головой. Ох, вряд ли! Не те это были люди, и не в той они находились обстановке. "Как дома" – это все-таки не у себя в горах. Да они и там, надо полагать, не так уж часто расслабляются, иначе просто не дожили бы до сегодняшнего дня...
Он почувствовал, что куртка на боку промокла насквозь, не говоря уж о брюках. Глеб лежал в тающем сугробе, каким-то чудом уцелевшем в тени одноэтажного дощатого домика, и слушал, как за забором из проволочной сетки мало-помалу возвращается к нормальной жизни испуганно замерший после грохота перестрелки подмосковный лес. Несмело подала голос какая-то пичуга, ей ответила другая, и через минуту весь лес, как прежде, наполнился щебетом, в который вплетался частый глухой перестук – дятел долбил сухое дерево, передавая кому-то зашифрованное неведомым птичьим кодом сообщение.
Сиверов огляделся. На территории пионерского лагеря не было заметно никакого движения, если не считать двух синиц, перепархивавших с крыши на крышу. На пригреве вокруг побитой ржавчиной железной мачты флагштока уже зеленела первая трава, а в тени возле фундаментов облезлых дощатых корпусов еще лежал грязный снег.
"Консервативная все-таки вещь человеческое сознание, – подумал Сиверов, снова переводя взгляд на торчавшие из дверного проема ноги в камуфляжных штанах. – Пионерский лагерь... Я уже и не упомню, сколько лет назад видел в Москве последнего пионера, а лагерь все равно "пионерский"... Впрочем, чему тут удивляться? Всю жизнь привыкали, попробуй теперь отвыкни. И потом, полноценной замены этому названию так никто и не придумал. "Детский оздоровительный лагерь" – так, что ли, это теперь называется? Напоминает не то санаторий строгого режима, не то закрытую лечебницу для умственно отсталых..."
Он перевел взгляд направо и увидел человека в кожаной куртке и пятнистом армейском кепи. Человек до пояса свешивался из разбитого пулями окна, и было непонятно, каким образом кепи до сих пор удерживается у него на голове. Куртка на спине торчала кровавыми лохмотьями там, где пули прошли навылет; под окном, на жухлой прошлогодней траве, валялся короткоствольный автомат. Человек в окне почти касался приклада безвольно повисшими, вытянутыми во всю длину руками.
Потом где-то зазвонил мобильный телефон. В прозрачном весеннем воздухе звук разносился так далеко и слышался так отчетливо, что Сиверов машинально схватился за карман. Впрочем, мелодия звучала не та, да и телефон он отключил еще два часа назад, чтобы не отвлекал.
Телефон продолжал звонить. Глеб слушал бесконечно повторяющийся музыкальный фрагмент, понимая, что на звонок никто не ответит и что лежит он здесь скорее всего зря: судя по всему, можно было встать и пойти посмотреть, чего он тут натворил.
Он поднялся, отряхнул с одежды налипший на нее мокрый снег и, держа автомат наготове, вышел из-за угла летнего домика. Вокруг по-прежнему было тихо, яркое весеннее солнце светило с пронзительно-синего, какое бывает только в апреле, неба. Ветерок тревожил верхушки сосен и позвякивал железной проволокой на флагштоке. Из-за того что дело происходило днем, при ярком солнце, все вокруг казалось каким-то нереальным. "Ну, тут уж ничего не попишешь, – подумал Глеб, поправляя на переносице темные очки. – Так уж вышло, так получилось..."
Он представил себе, какую мину состроит генерал Потапчук, если сказать ему что-то подобное, и невольно поморщился, как от зубной боли. Сегодня имел место явный прокол, который лучше всего можно было описать именно этой дурацкой фразой: "Так уж вышло". Выйти должно было совсем по-другому, но как именно, Глеб пока не знал. Знал только, что, выслушав его доклад о перестрелке, Федор Филиппович вряд ли будет доволен.
Сиверов еще раз обошел лагерь по периметру, считая тела. Он не ошибся: их было пять. Лагерь был совсем небольшой, с одним-единственным отапливаемым кирпичным корпусом, который в зимнее время года служил чем-то средним между турбазой и увеселительным центром. Не особо надеясь на спонсоров, здешнее начальство завлекало народ баней, зимней рыбалкой и возможностью провести выходные на природе. Похоже, дела тут шли не слишком хорошо. Глеб склонялся к мысли, что бизнес этот давно приказал долго жить и в последние несколько лет служил просто прикрытием. Под видом отдыхающих сюда приезжали вполне определенные люди, преследовавшие более чем определенные цели. К этой горстке облезлых дощатых хибарок под сенью голого железного флагштока тянулись следы многих дел, и предполагалось, что агент по кличке Слепой прибудет сюда в нужный момент и покончит с этим притоном одним точным, молниеносным ударом. Вышло, однако, не совсем так, как планировалось. Начать с того, что его здесь с нетерпением поджидали, так что удар получился вовсе не таким внезапным и молниеносным, как того хотелось бы генералу Потапчуку. И еще одно обстоятельство тревожило Глеба. С учетом того, как бездарно была организована засада, он подозревал, что люди, которых он тут перебил, это простые исполнители, причем далеко не высшего класса. Обычные отморозки, которым кто-то наспех показал, где у автомата приклад, а где дуло...
Носком ботинка он перевернул одно из тел. Молодой парень лет двадцати пяти – тридцати, с типично славянской внешностью и, судя по чертам лица, невеликого ума. Одет в новенький, еще не обмявшийся по фигуре камуфляж, который сидит на нем как на корове седло. Вокруг тела в жухлой прошлогодней траве поблескивает густая россыпь стреляных гильз, в стороне валяется отброшенный торопливой рукой пустой магазин. "Ага, – вспомнил Глеб, – это тот самый, который палил как сумасшедший в белый свет, как в копеечку. Одной очередью выпустил весь рожок, все тридцать штук, и что-то дико орал, меняя обойму, пока я его не срезал..."
На запястье синела корявая кустарная татуировка, еще одна, в виде перстня, виднелась на пальце. Сиверов поморщился: тоже мне, террорист-смертник...
Он двинулся дальше, останавливаясь над каждым убитым. Знакомых лиц не было, и из всех пятерых только один оказался кавказцем – тот, который болтался в окне, как вывешенное на просушку полотенце. Только он, единственный из всех, доставил Глебу небольшие проблемы: укрывшись в одном из корпусов, выныривал, как черт из табакерки, то из одного окна, то из другого и стрелял короткими экономными очередями, не давая поднять головы. Глебу это в конце концов надоело, он ударил длинной очередью прямо сквозь хлипкую дощатую стенку.
Документов ни у кого из убитых не оказалось, но Сиверов и без того уже видел, что операция провалилась: люди были явно не те.
Поразмыслив, Глеб решил не торопиться с выводами. Во всяком случае генерал Потапчук здесь наверняка был ни при чем. Федор Филиппович лично назвал ему время и место проведения операции. Лично! Не мог же он, в самом деле, всерьез рассчитывать, что эти пятеро увальней сумеют справиться с его лучшим агентом, ликвидатором экстра-класса по кличке Слепой? Генерал еще не выжил из ума. "А я-то в своем уме? – сердито подумал Сиверов, останавливаясь на пороге главного корпуса. – Какие у меня, собственно, основания подозревать Потапчука в чем бы то ни было? Основание одно: он знает, кто я, он со мной работает и только ему было известно время и место проведения операции. Но причин желать мне смерти у него, насколько я знаю, нет, а если бы были, я бы сейчас не рассуждал, а валялся где-нибудь с простреленной башкой, потому что Потапчук – профессионал и организация подобных акций – его хлеб насущный, то дело, за которое он всю жизнь получает зарплату".
Перешагнув через лежавший в дверном проеме труп, Сиверов вошел в коридор главного корпуса. Воздух здесь был сырой и промозглый, как в склепе; коридор освещался единственным окном, которое располагалось в дальней торцевой стене, и Глеб поднял темные очки на лоб. Он медленно двинулся вперед, внимательно глядя себе под ноги, и не напрасно: в десятке метров от входа его чувствительные зрачки уловили тусклый блеск натянутой поперек коридора проволоки. Укоризненно покачав головой, Слепой присел и аккуратно снял растяжку. Прикрепленная к проволоке граната была новенькая, даже маслянистая от небрежно удаленной смазки. Глеб вынул из нее запал и положил гранату в карман куртки. Теперь увесистое металлическое яйцо оттягивало карман и при каждом шаге неприятно толкалось в бедро, напоминая о себе.
