— Эх, жалко, в бога больше верить не положено, — проговорил матрос Дима, забираясь в торпедный аппарат. — А то бы и вправду помолился, как бабушка меня учила...
— А ты и помолись, — возразил ему старшина. — Ничего страшного, вреда не будет. Он ведь о нас о каждом думает — неважно, веришь ты в него или нет.
Тяжелые люки торпедных аппаратов с грохотом захлопнулись, каплей и старшина намертво задраили их.
— Пли! — скомандовал Павлов.
Лодка слегка вздрогнула, вздохнула, словно живое существо, на полминуты свет погас и отсек погрузился в полную темноту. Однако в следующее мгновение запел зуммер. И при включившемся свете стало видно появившееся табло: выстрел произведен успешно.
— Ну вот и начали, — тихо произнес старшина. — Доберутся живыми до поверхности, так и отлично, а нет — упокой, господи, их души…
Павлов тем временем уже приказывал готовить торпедные аппараты для нового выстрела.
Четвертой партией отправлялись caм старшина и мичман.
— Прощайте. — Каплей Назаров, помогая старшине забраться в шахту торпедного аппарата, крепко пожал его широкую мозолистую руку — Даст бог, свидимся еще… — И он задраил за ним крышку аппарата.
И снова глубокий вздох, снова погас свет. И снова зуммер и табло: и эта партия живого человеческого мяса была отправлена на поверхность благополучно.
Когда зажегся свет, Назаров пристально уставился на своего командира.
— Твоя очередь, каплей! — сурово сказал тот. — Не тяни, время не ждет…
— А как же ты, командир? — робко проговорил Назаров. — Ты что же, выстрелишь меня из торпедного аппарата, а сам останешься здесь подыхать? Так, что ли?
— Разговорчики, каплей! — резко сказал Павлов, сурово глядя на своего подчиненного. — Когда это ты научился приказы обсуждать, вместо того чтобы их же выполнять?
— Как хочешь, командир, — ничуть не пугаясь гнева каперанга, отвечал каплей. — Если ты решил погибнуть в этой лодке, то я остаюсь с тобой. Я не хочу спасать свою шкуру ценой твоей жизни…
— Молчать, салага!
В гневе Павлов подошел было к Назарову и схватил за обтянутое гидрокостюмом плечо. Но в следующее мгновение он вдруг побледнел, будто поперхнулся воздухом, закашлялся, остановился, тяжело дыша, отпустил каплея. Воздух в торпедном отсеке был слишком спертым, чтобы совершать столь энергичные действия.
— Знаешь, Сашка, — отдышавшись, заговорил каперанг с какой-то тихой грустью. — Неспроста существует эта старая морская традиция, что командир покидает гибнущее судно последним. Можно сколько угодно рассуждать об объективных причинах аварии и всякой такой ерунде — только это все бред. Если корабль гибнет, значит, виноват в этом его капитан. Он что-то недосмотрел, не учел, не продумал. Наша лодка К-31, ты же знаешь, была лучшей на флоте. И вот она гибнет. Значит, так или иначе, а я в этом виноват. Ты мне скажи: вот, допустим, я спасусь, выживу, вернусь на берег. А как же я тогда людям в глаза буду смотреть? Всем, своему командованию, матерям, женам тех парней, что остались там? — Он махнул рукой в сторону затопленных отсеков. — Они подойдут ко мне и скажут: вот, мол, ты выжил. А где мой сын, муж? Не будет у меня сил в глаза им смотреть, слышишь ты? Не будет!
Некоторое время Назаров пристально смотрел в странно заблестевшие глаза своего командира, не зная, что возразить ему на все это. Все слова казались ему бессильными против такой глубокой убежденности.
Внезапно корпус лодки странно содрогнулся, аварийный свет на мгновение погас, а когда вновь зажегся, казалось, что он светится более тускло, призрачно.
— Все, каплей, кончай с лирикой! — жестко приказал каперанг, подталкивая Назарова к открытому люку торпедного аппарата. — Время не ждет. Смотри, сейчас аккумуляторные батареи зальет, тогда вообще выстрелить не сможем. Прощай, Сашка! — Каперанг неожиданно с силой обнял Назарова. — Не поминай меня лихом. Там, в городке, у меня жена остается, сын Серега — позаботься о них как сможешь. Не бросай их, слышишь ты? Дороже их для меня нет никого на всем белом свете!
И каперанг с силой втолкнул его в торпедный аппарат, с грохотом захлопнул тяжелую стальную крышку. С тревожно бьющимся сердцем Назаров слышал, как поворачиваются стальные шарниры, намертво задраивающие этот люк. Затем раздался могучий вздох, воздушная волна подхватила его и понесла наверх, навстречу тускло зеленеющему сквозь толщу воды солнцу.
* * *
Кружка с остывающим чаем стоит на столе, старый моряк, забыв о ней, не отрываясь смотрит на фотографию на стене, и в уголках его красных воспаленных глаз тускло блестят повисшие на ресницах старческие слезы.
Внезапно зазвонивший телефон вывел старика из задумчивости. Оглядевшись вокруг и словно вспомнив, где он находится, старик тяжело поднялся. Опираясь на палочку, с которой не расставался даже дома, он побрел к настойчиво продолжавшему звонить телефонному аппарату.
— Да?..
— Это я, папа. — Лицо старика расплылось в радостной улыбке, едва он услышал в трубке нежный девичий голос. — Как ты себя чувствуешь?
— Да ничего, Наташенька, нормально, — проговорил старик, продолжая улыбаться. — Вот, чай собрался пить, да что-то задумался…
— Я сегодня буду поздно. — Голос белокурой девушки звучал несколько тревожно. — Но ты не волнуйся, со мной все будет нормально…
— Ты только не задерживайся, — напутственно сказал старик. — Городок-то у нас стал дикий. А как раз сегодня моряки вернулись, теперь гулять будут до утра…
— Не беспокойся, папа, я не одна!
— А, с Сергеем. — Старик радостно улыбнулся, закивал головой. — Ну, тогда хорошо, тогда мне бояться нечего.
— Нет, папа, я не с Сергеем…
Лицо старика омрачилось.
— С Борькой, значит, — со вздохом сказал он. — Так с этим ханыгой и ходишь. Не знаю, как я теперь Сережке и в глаза смотреть-то буду…
Старик снова тяжело вздохнул. Его дочка молчала.
— Ты хоть виделась с ним сегодня? — спросил старик. — С Сергеем? Ты же ходила его встречать!
— Да, папа, виделась…
— Говорила?
— Об этом — нет…
Старик снова тяжело вздохнул. Лицо его омрачилось еще больше.
— Ты взрослый человек, дочка, конечно, тебе самой это решать. — Старик немного помолчал. — Но попомни мои слова: добром это не кончится. Сережка человек вспыльчивый, а этот твой Борька — сто процентное дерьмо…
— Папа, не надо так!
— Такого парня променять на толстомордого прихвостня…
— Папа, прости, мне надо бежать… — В голосе белокурой девушки слышались слезы. — Папа, я поговорю с Сергеем, все объясню. Но только завтра. До свидания, папа…
В трубке уже слышались короткие гудки, но старик все держал ее около уха, скорбно и как-то виновато глядя на застывшего по стойке смирно на борту своей лодки командира — капитана первого ранга Андрея Павлова.
— Можно, командир?
Сидящий за казенным столом командир гидрографического судна, капитан второго ранга Николай Мартьянов — красивый, несколько полнеющий мужчина лет сорока пяти — поднял голову от писанины и кивнул вошедшему старлею Павлову.
— Конечно, — сказал он приветливо и как-то совсем не по-военному. — Проходи, садись, Полундра…
Знаком доброго расположения командира судна было то, что, во-первых, он пусть даже и нарушая устав, назвал своего подчиненного — командира группы боевых пловцов старлея Павлова — неофициальной, принятой на судне кличкой Полундра; во-вторых, обратился к нему на «ты», что случалось далеко не всегда; и в-третьих, что кавторанг отложил в сторону свою писчебумажную работу и, приветливо улыбаясь, глядел на могучую фигуру старлея, усаживающегося на стуле возле самого края начальственного стола.
Кабинет у кавторанга Мартьянова был небольшой, довольно тесный и неказистый на вид. Казенного образца мебель, крашеные стены, единственное забранное снаружи решеткой окно безо всяких занавесок. На рабочем столе командира судна лежала кипа бумаг, их Мартьянов сосредоточенно просматривал, делая время от времени какие-то пометки.
Войдя в кабинет, Полундра машинально устремил взгляд на большую, убранную в прочную красивую рамку на подставке фотографию, которой было отведено почетное место на невысоком шкафу возле стола кавторанга. На фотографии были изображены два молоденьких курсанта Фрунзенского командного училища. Веселые, бесшабашные лица, пилотки лихо сдвинуты на одно ухо. В одном из них четко угадывались черты кавторанга Мартьянова; кто же был другой, стороннему наблюдателю догадаться было бы трудно.
— Извини, что оторвал тебя от домашнего очага, — сказал кавторанг, рассеянно перебирая бумаги на столе, выискивая нужные. — Плохие новости у меня для тебя, старлей. Для нас всех плохие.
— Что, опять денежного довольствия полгода ждать придется? — озабоченно глядя на своего командира, спросил Полундра.
