— Ты что делаешь, тварь?! — прошамкал угрожающе. — Тебя же по стенке размажут. Второй раз не вырвешься.
Лиза ударила его носком кроссовки в промежность, а потом, когда он согнулся, коленом в нос. С ней что-то произошло неладное, лопнула в груди туго натянутая струна. Карфаген должен быть разрушен. Два месяца назад в этом доме ее пытали, насиловали, разрывали током, внедрялись в ослабевший рассудок, и именно этот нетопырь точно таким же проникновенным тоном читал ей лекции, призывая образумиться, балдея от ее стонов и вида ее истерзанной наготы. Она наверное убила бы его, если бы сзади не обхватили ее Сережины руки.
— Уймись, Лизка! С ума сошла?
Разъяренная Лиза попыталась вырваться, но любимый сжал так крепко, что хрустнули косточки.
— Лиза, перестань, говорю тебе! По башке получишь.
— Ладно, отпусти, — Лиза поникла, растерянно моргала, выходя из транса.
Догмат Юрьевич ползал на четвереньках около стола, собирая осколки разбитых очков. Всхлипывал, утирал красные сопли. Бормотал себе под нос:
— Ничего, вы за это ответите!
— Какой он смешной, да, Сережа? — Лиза взглядом просила у майора прощения, но он делал вид, что непреклонен.
— Зато ты не смешная… Все, уходим… Чубукин, погляди, что там на улице… — Потряс за плечо психиатра. — Поднимайтесь, гражданин, пойдете с нами.
— Куда?
— На кудыкину гору… По дороге объясню.
К чести Догмата Юрьевича, он не потерял самообладания после неожиданных побоев.
— Не знаю, кто вы такие, господа, но напрасно все это затеяли. Давайте лучше спокойно обсудим, что вам нужно…
— Допрос с тебя снять, — ответил Лихоманов. — В более удобном месте.
Психиатр, морщась, поднялся на ноги, одной рукой держался за промежность.
— А если не пойду?
— Лиза, ты права, — сказал Сергей Петрович. — Он невменяемый. Разберешься с ним?
— С удовольствием, командир!
Догмат Юрьевич встретился с ней глазами — и молчком попер к двери.
У ворот дачи их уже поджидал черный вместительный «уазик» с иногородними номерами. За баранкой Федя Гаврюхин из «Варана», механик-ас. Разместились кое-как. Психиатра майор посадил рядом с собой на заднее сиденье, пристегнув наручником к своей руке. Тронулись, помолясь. В конце поселка подобрали Васю Коняхина с его причиндалами. Чем-то он был недоволен, но его никто ни о чем не спросил. И так понятно. Один трупак на всю поездку — это даже не разминка для снайпера.
Уже в Ручьевке, на пыльной деревенской улице разминулись с джипом и двумя «Скорпио», под завязку набитыми боевиками. Банда примчалась на экстренный вызов, но немного опоздала. Лихоманов и Чубукин пригнули психиатра к полу, но это была излишняя предосторожность. Из иномарок на занюханный армейский «уазик» даже не взглянули.
— На допрос не больше часа, — миролюбиво сообщил майор прочихавшемуся психиатру, — Дашь чистосердечные показания, вернешься к своим баранам.
— А если нет?
— Повешу на дереве в лесу, — сказал Лихоманов.
3. Кузнечик любит как умеет
К концу лета ожила пропагандистская компания по перезахоронению Владимира Ильича, но, как и в прежние годы, шла туго. Правда, под давлением властей сторонником перезахоронения неожиданно выступила православная церковь. Патриарх всея Руси высказался в том смысле, что, дескать, негоже, когда демократическая молодежь, выбравшая местом главных тусовок Васильевский спуск и Красную площадь, веселится как бы на костях мертвецов. К сожалению, благородная мысль не нашла поголовной поддержки в обществе, особенно среди старшего поколения, необратимо зараженного коммунячьим вирусом. Опять началось вялое брожение в умах, предвестник социальной смуты. Правительство пошло на неординарные меры и назначило денежное вознаграждение тому, кто предложит приемлемое решение тупиковой проблемы.
Узнав о сумме вознаграждения, в конкурс включился Глеб Егоров со своей «Аэлитой». Его идея, озвученная всеми средствами массовой информации, заключалась в следующем. Ленина из мавзолея, естественно, убрать, как просила в несуществующем завещании его матушка, а на его место положить ныне здравствующего президента, отца всех свобод. Россиянам безразлично, кто там будет лежать, лишь бы было кому поклоняться. Компромисс замечательный во всех отношениях, но была в нем одна несуразица, сразу бросавшаяся в глаза: президент, как уже сказано, пока, слава Создателю, живой, его иногда даже показывали по телевизору. Егоров и тут нашелся, не спасовал. Борис Николаевич временно может лежать в мавзолее только по выходным дням, вместе с любимой капельницей, тем более, оттуда ему ближе до рабочего кабинета, чем из Барвихи или ЦКБ. Всех остальных захороненных, этих революционеров и маршалов, тоже давно пора переправить куда подальше, а в кремлевской стене зарезервировать места для истинных героев (список из ста фамилий, начинавшийся именами Гайдара и Чубайса, прилагался), вколотивших последние гвозди в гроб коммунизма.
Заманчивая идея настолько быстро овладела массами, что уже на следующий день в Москве начались карнавальные шествия с раздачей бесплатного пива и разбрасыванием в толпе тампонов с крылышками.
…Егоров от души веселился, наблюдая за очередным умопомрачением москвичей, но ему стало не до смеха, когда услышал о наглом нападении на загородную базу «триады». Черную весть доставил Су Линь, явившийся в офис без предупреждения. Держался он, по обыкновению, беззаботно, но в улыбке проскальзывала горечь.
— А что говорит Догмат Юрьевич? — поинтересовался Егоров.
— В том-то и дело, что молчит.
— Почему?
— Смертельно напуган. Его куда-то увозили, он вернулся только вечером. Надо ждать, пока очухается.
Су Линь рассказал кое-какие подробности. Повару Джолаю удалось сделать несколько снимков и спрятаться от преступников в котельной. Бандитов было четверо, две женщины и двое мужчин. Действовали они вполне профессионально, но все же, по почерку, — это не чекисты. Слишком малочисленная группа и не предъявляли никаких официальных документов. Конечно, добавил Су Линь, сейчас все так перемешалось, что трудно отличить порядочного человека от негодяя, но суть не в этом. Суть в том, что, похоже, организация засвечена.
Китайцу совсем не удалось поспать в минувшую ночь, но выпив кофе с коньяком он немного ожил.
— Могу я быть с вами откровенным, Глеб?
— Конечно. Ведь мы же друзья.
Китаец поблагодарил его коротким кивком.
— Знаете, как это бывает… Сперва одно, потом другое. Много планов, много надежд. Никогда нельзя забывать о тщетности человеческих устремлений, не правда ли?
— Полностью согласен… Вы полагаете, ваши люди свернут программу «племянник»?
Су Линь не удивился его проницательности.
— Думаю, да. Но это не так просто. Много сил и средств потрачено, а взамен ничего. От ликвидации Зенковича никто не выиграет, а проиграют все. — Китаец разложил ладони на поручнях кресла, изображая недоумение. — Неважно, что искали налетчики на даче, но совершенно очевидно, что кто-то подбирается к Прыгуну. А мы даже не знаем, какие сведения они получили от доктора. «Витамин» не любит рисковать. Они избавятся от Левы, потому что он стал опасен. На этом моя карьера в России закончится, но пострадает и ваш бизнес, Глеб. Вложенные деньги не окупятся, затея с урановыми разработками… не осуществится.
— Плевать, — неискренне сказал Егоров. — У вас есть какие-нибудь предложения?
Су Линь отпил коньяка, посмаковал во рту, проглотил и запил холодным кофе. Он собирался с мыслями, что было на него не похоже. Обычно он приходил с готовым решением.
— То, что я скажу, Глеб, наверное, покажется вам странным. Надеюсь, вы поймете меня правильно.
— Не сомневайтесь, дорогой друг.
— Мне жалко Зенковича, я не хочу, чтобы с ним случилась беда. Когда-то он спас мне жизнь, причем без всякой для себя корысти…
— Да, да, я помню… Вы несколько раз об этом упоминали.
Су Линь заулыбался, потер ладошки.
— Ценю ваш юмор, Глеб. Знаете, у русских мне особенно дорого, что вы серьезные и веселые сразу вместе. Я правильно сказал?
— Почти.
— Это редкое сочетание, редчайшее. Сердечная доброта обыкновенно приводит к печали, а у вас наоборот, к смеху. Какое тут объяснение?
— Я об этом не задумывался, — признался Егоров.
— Так вот, вернемся к бедолаге Зенковичу… Я хочу его спасти.
На этот раз Егоров ответил твердо:
— Это невозможно.
— Почему же, очень возможно. Если вы захотите помочь. Я понимаю, он не спас вам жизнь и вы не испытываете к нему чувств, какие испытываю я, но у этого дела есть другая сторона.
— Внимательно слушаю.
— Представьте такую картину, Глеб. Два, три, четыре паука сплели сети, но у них общая добыча. Пауки тянут в разные стороны, паутина рвется, добыча ускользает. Не достается никому. Добыча достается кому-то постороннему, кто помог ей ускользнуть.
