— Ночами не спал, пока решился. В конце той «легкой» стежки — смерть. Приговор никто не отменял. Да и кто ты такая, чтобы отговаривать от единственного правильного шага в моей жизни?
— Повернись лицом к ветру! Чуешь? Чем пахнет ветер? Весной! Придет апрель, почернеет земля, выползут из зимних берлог «боевики», пошлет их Рен убивать…
— Как мне тебя называть: Ива или по-другому?
— Скажу, не торопись. Все скажу. Ты ведь слышал, как снаряжал меня Рен за кордон. Сообщил, сколько бандитов осталось, и планы свои на весну раскрыл — усилить геррор.
— Рен такой: отрубят руки — зубами будет кусаться.
— Мало осталось лесных твоих родичей, не обижайся, Ромцю, а много могут горя принести.
— Не все выполнят приказ Рена. Некоторые за зиму поумнели, хотят тикать из лесов.
— Кто-то выполнит. Снова сироты, снова пожары…
— Так что ты хочешь от меня? Я не иуда, изменой жизнь не покупаю!
И тогда сказала Ива, будто ножом в сердце ударила:
— Да, ты однажды изменил! Украину предал ворогам ее заклятым! Так подними оружие против тех, кто обманул тебя, против врагов своей Отчизны!
— Вот ты как меня…
— А ты думал, уговаривать стану? А люди пусть гибнут? Что нам с того, не твоя сестра и не моя, не наши дети? Нет, Роман, не так ты про честь думаешь! Мне моя гордость не меньше твоей дорога, а надеваю вашу шкуру и в вашу стаю забираюсь, чтобы не лилась кровь, чтобы не пострадала Родина от рук бандитов! Сказал, выбрал уже дорогу… Так иди до конца, не останавливайся. Мужчиной будь!
— Не агитируй, не на комсомольских зборах. Ведь, наверное, комсомолка?
— Ошибся, коммунистка!
— Ого! Спроваджу тебя к Рену, вот будет подарочек нечаянный!
— Йой, Ромцю, ну що за глупство? Ты в свою душу заглянь, другим стал за эти дни, навек от бандитов отвернулся. — Ива спросила:
— Помнишь, как погибла группа Дубровника?
— Сам там был.
— Ты живым ведь тогда ушел… — вела свое Ива.
— Только чудом и спасся. До сих пор удивляюсь… — Романа явно заинтересовал неожиданный поворот разговора, он выжидающе смотрел на девушку.
— Благодари Малеванного, что землю топчешь.
— Так он…
— Да. Узнал тебя на автобусной остановке, фотография твоя есть, еще со времен оккупации. Вот и провалился бездарно Дубровник. Правда, и курьер наделал ошибок, решил, что он умнее всех, захотел в «герои» выбиться. А может, и по каким другим причинам напал на группу Малеванного — сейчас не узнаешь. Только Малеванного не проведешь, увидел тебя, узнал. А кто с тобой мог быть, как не бандиты? Потому и засел в крайней хате, откуда все ваши маневры как на ладони видел. Знаешь, какой приказ он отдал?
— Какой? — Роман никак не мог свернуть самокрутку, ветер рвал из дрожащих пальцев квадратик бумаги.
— Приказал Малеванный: «Не захотят сдаваться, дойдет дело до стрельбы, смотрите не зацепите того чубатого, что в стеганке. То мой крестник». Потому и ушел ты живым. Никаких чудес, так-то, Ромцю…
Где-то очень далеко, там, где за серой пеленой снега спряталось село, поднялась в небо красная ракета. Ива проводила взглядом оранжевый, размытый пургой комочек огня.
— Как по вашим правилам вы поступаете, если видите в небе ракету? — спросила у Романа девушка.
— Обычно обходим то место. Мы ракетами не пользуемся, ходим в темноте. А раз ракета — значит там «ястребки» хороводятся…
— Добре, — почему-то обрадовалась Ива и сунула руку за отворот кожушка.
Роман отпрыгнул в сторону, потянул затвор автомата.
— Оставь. Ни к чему мне в тебя стрелять. И не пистолет у меня, а ракетница. Договорилась со своими, если забеспокоятся, пусть сигналят, я отвечу, ваши обычаи мы тоже знаем.
Ива переломила ракетницу, достала из кармана два заряда.
— Зеленая ракета — «все в порядке», красная — «прощайте, товарищи»… Какую выбирать?
Роман ответил не сразу. Вот и наступил тот момент, когда надо решать окончательно: или — или… Он, наконец, скрутил цигарку, прикрылся полой ватника, прикурил.
— Зеленую. Кажы, що бажаеш од мене?
Улетел в небо зеленый комочек, описал дугу, погас.
— Ну, що робыты? Вирю Мальованому, а раз прыйшла од нього, то й тоби вирю…
— Тебе придется возвратиться к Хмаре. Завтра же. Потому что должны мы с тобой уйти в тот рейс, в который посылает нас Рен…
— Все шуточки шутишь? — всерьез обиделся Роман.
— Сейчас не до шуток.
— А почему не пришел Малеванный?
— Потому, что не ему, а мне требуется твоя помощь. Впрочем, давай по порядку…
Роман возвратился на базу Репа недели через полторы и доложил: все в полном порядке, курьершу провел до самого кордона, верные люди сообщили, что на ту сторону перешла благополучно. «Ну-ну», — неопределенно протянул Рен. И распорядился, чтоб Чуприна никуда с базы не отлучался, может понадобиться. Роман молча ушел в свой бункер, два дня отсыпался, почти не появлялся у проводника. Его очень обеспокоило, что Рен даже не поинтересовался подробностями трудного перехода к кордону. За эти годы он хорошо изучил проводника и сразу понял, что того беспокоят какие-то подозрения.
Рен и в самом деле почуял опасность. Трудно сказать, по каким признакам. Правду говорят, у старого волка нюх особый. А вроде бы все было спокойно, «боевка» занималась будничными делами: кто латал одежду, кто чистил оружие, кто лениво перебрасывался в карты.
Рен с утра неприкаянно бродил по бункеру, порой о чем-то задумывался и тогда стоял неподвижно, подпирая головой низкий накат. Когда на проводника находило такое настроение, в его бункер боялись соваться. А тут Рен сам вызвал двух «боевиков» и приказал проверить, хорошо ли заминирован схрон с архивом краевого провода.
Архив накапливался несколько лет. В металлических патронных ящиках хранились донесения от сотников и проводников, рапорты самого Рена центральному проводу, протоколы совещаний его штаба, копии приказов, записи бесед с разными людьми. Рен во всем любил порядок: когда кого повышал в звании, расстреливал или награждал — все фиксировал в документах.
Бумаги эти представляли определенную ценность. По ним можно было проследить действия краевого провода за значительный отрезок времени, выявить важные связи. Кроме того, они, по сути, являлись грозным обвинением: в рапортах сотников и военно-полевой жандармерии националистов подробно перечислялись все акции против населения. На большинстве приказов и рапортов значилось вместо названия территории стандартное «місце постою», но в тексте встречались наименования сел, лесов, речек, дорог, и по ним можно было определить зоны действия банд. Правда, они уже не существовали, однако в тех местах еще скрывались уцелевшие «боевики».
Рен собирался вывезти свой архив за кордон, — когда придет на то время, чтобы сказать там: вот оно, подтверждение моей борьбы…
«Боевики» возвратились растерянные.
— Друже проводник, в минах вывернуты взрыватели, — переминаясь с ноги на ногу, доложили Рену.
— Заминируйте снова, — внешне спокойно распорядился проводник. — Ящики откройте, рядом поставьте канистры с бензином. Чтоб дотла сгорело все после взрыва.
«Неужели Роман предал? — росло у Рена подозрение. — Он минировал схрон с архивами… Он знает, как и обезвредить мины».
Велел позвать Чуприну. Пока искали Романа, проверил пистолет, еще один сунул в задний карман брюк.
Роман влез в бункер заспанный — подняли с нар.
— Кажется, Роман, приходит нам конец, — проводник был очень встревожен. — Надо менять базу связи, курьеров — все менять, если хотим остаться живыми.
Говорил, а сам испытующе поглядывал на адъютанта.
— Нелегко это зимой, — после короткого размышления сказал Роман. — Будем, как медведи-шатуны, по лесам мотаться. А что стряслось? Вроде бы ниоткуда тревожных сигналов не поступало…
«Сказать про архив или нет? — колебался Рен. — Нет, пока не скажу».
— Вот то-то и оно… Не могут чекисты оставить нас в покое. Они даром хлеб не едят. Откуда, почему такое затишье? Будто и нет нас на белом свете. Не к добру. Значит, собираются с силами, чтоб ударить смертельно.
— Так и наши не активничают, — продолжал сомневаться Роман. — Может, потому и тишина? Мы их не трогаем, они нас тоже?
— Глянь, Романе, мени в очи, — негромко приказал Рен.
Чуприна поднял голову. Было у него в неясном свете коптилки лицо как из меди; отливала светлым литым металлом присушенная, прокаленная зимним студеным ветром кожа. Он не моргнул даже тогда, когда проводник медленно опустил руку в карман.
— Был я тебе отцом…
Рен внимательно всматривался в голубые глаза Романа, будто искал в их глубине то, что подтвердило бы его неясные сомнения, навеянные сегодняшним днем подозрения.
