Он рассказал мне про Великий пост. Век живи, век учись. Я не знал, что католики постятся.
– Я протестант, – заявил я. – У нас все подругому.
Похоже, Голос несколько успокоился.
– В таком случае расскажи мне о ваших церковных праздниках. Какие блюда вы едите? Какие блюда не едите?
Я напряг мозги, пытаясь вспомнить, что происходит на Пасху и на Рождество.
– Протестанты едят всё. На самом деле мы гордимся тем, что можем есть все что угодно и когда угодно. Протестантство – очень либеральная религия.
– Значит, вы не должны воздерживаться от свинины?
– Нет.
– Послушай, Энди, если ты иудей, так и скажи, это все, что нам от тебя нужно. Ты должен понять, что если солжешь нам, тебя будет ждать наказание.
Заговорил еще один тип справа и спереди от меня, тоже на приличном английском. Первым делом он сообщил мне, что учился в Сэндхерсте.
– Когда отмечается день Святого Георгия?
Я понятия не имел.
– А день Святого Свифина?
Тот же ответ.
– Как у вас проходят похороны? Как вы оплакиваете умерших? Сколько времени длится траур?
Я изворачивался как мог на протяжении двух часов.
Наконец Голос сказал:
– Энди, как бы ты отнесся к тому, если бы я сказал, что ты иудей и мы можем это доказать?
– Вы ошибаетесь. Я не иудей.
– Хорошо. Расскажи нам, что тебе известно про иудаизм.
– Ну, есть ортодоксальные иудеи, они носят длинные прямые волосы и не едят свинину. Наверное, вот и все. Мы не имеем с иудейской общиной никаких дел.
– Хорошо, тогда скажи мне, была ли у тебя когданибудь подругаеврейка? Есть ли у тебя в Англии знакомыеевреи? Назови их фамилии, скажи, где они живут. Почему ты знаешь, что они евреи?
– У меня никогда не было связей с еврейками.
– Почему, Энди? Ты что, гомосексуалист?
– Нет, я не гомосексуалист, но у нас в Англии существуют четкие расовые группы, которые не вмешиваются в дела друг друга. Иудейская община держится очень замкнуто, и у нас с ними почти не бывает никаких контактов.
– Насколько многочисленной является еврейская община в Англии?
– Понятия не имею. Мы не общаемся друг с другом.
Вопросы все продолжались и продолжались, а мои ответы становились все более ограниченными. Меня загоняли в угол. Внезапно меня осенило. Я не мог понять, как эта мысль не пришла мне раньше.
– Я могу доказать, что я не еврей.
– Как ты сможешь это доказать?
– У меня есть крайняя плоть.
– Что? Что такое крайняя плоть?
Присутствующие залопотали между собой поарабски, послышался шелест бумаги. Вероятно, они изучали словарь.
– Я могу вам показать, – с надеждой продолжал я. – Если мне освободят руки, я вам покажу, что такое крайняя плоть.
Иракцы попрежнему не могли взять в толк, о чем я говорю.
– Как пишется по буквам выражение «крайняя плоть»?
Послышался скрип пера по бумаге. Ко мне с обеих сторон подошли по солдату и схватили меня за руки. Я почувствовал, как расстегнули один браслет наручников.
– Энди, что ты собираешься сделать? Сначала ты должен нам это объяснить.
– Ну, я расстегну брюки, достану член и покажу, что у меня есть крайняя плоть.
Встав, я достал член, схватил крайнюю плоть и оттянул ее как можно дальше.
– Вот видите, у меня есть крайняя плоть! Религия требует от евреев совершать обрезание. Всем мальчикам отрезают крайнюю плоть.
Помещение взорвалось смехом. Иракцы покатывались от хохота. Как только я застегнул ширинку, меня снова усадили на стул и сковали наручниками.
Веселье по поводу крайней плоти продолжалось. Все оживленно бормотали поарабски, время от времени вставляя английское «крайняя плоть».
– Энди, ты хочешь есть?
– Да, большое спасибо, я бы не отказался от еды, – сказал я. Поскольку у всех было такое приподнятое настроение, я добавил: – И если можно, немного попить.
Чьято рука засунула мне в рот финик.
Иракцы продолжали веселиться, как будто меня здесь и не было. Я был доволен собой, потому что все складывалось как нельзя лучше. Правда, пить мне так и не дали. Я сидел, обсасывая косточку, и гадал, что мне с ней сделать дальше. Глотать ее мне не хотелось, потому что она застрянет у меня в горле, а запить ее будет нечем. В конце концов выпускник военного училища в Сэндхерсте, похоже, догадался о моей проблеме, потому что он чтото бросил солдату, тот подставил мне под подбородок руку, и я аккуратно выплюнул косточку ему в ладонь.
В помещении попрежнему продолжалось оживленное обсуждение моей крайней плоти.
Вдруг меня осенила одна мысль. Я не знал, в каком состоянии находятся остальные члены нашей группы и есть ли у них крайняя плоть. До меня вдруг дошло, что Боб, уроженец Средиземноморья, смуглый и черноволосый. Если его тело попадет к иракцам, они, возможно, примут его за еврея, и нам как следствие достанется по полной программе.
– Разумеется, не только иудеи, но и христиане иногда делают обрезание, по медицинским соображениям, – сказал я. – Некоторые родители делают своим сыновьям обрезание при рождении. Так что обрезание совершают не одни только евреи.
– Энди, расскажи об этом подробнее. Ты сказал, что евреи при рождении совершают обрезание. Теперь ты говоришь, что и христиане тоже совершают обрезание. Все это както совсем непонятно. Ты нам лжешь?
– Нет, все зависит от родителей. Ктото считает, что так более гигиенично.
Иракцы нашли это еще более смешным, и я обрадовался, услышав новый взрыв хохота. У меня мелькнула мысль, хорошо бы заставить иракцев веселиться как можно дольше.
– Очень скоро мы продолжим наш разговор, Энди, – наконец заявил Голос.
Меня подняли на ноги и отвели в мою прежнюю камеру. Я снова оказался совсем один, скованный наручниками.
Некоторое время спустя я услышал, как Динджера привели обратно в его камеру. Затем наступила тишина, и мы на несколько часов были оставлены наедине с собственными мыслями.
Ближе к вечеру за мной пришли опять.
– Энди, расскажи нам про вертолет, – начал Голос, как только меня усадили на стул. – Что это был за вертолет?
– Это был «Чинук».
– Почему именно «Чинук»?
– Не знаю, почему это был именно «Чинук», но мы летели на таком вертолете.
– Где вы совершили посадку?
– Я понятия не имею, где мы приземлились. Дело было ночью. Мы военные медики, а не штурманы, и мы просто сидели сзади.
– Тебе известно, поднялся ли вертолет снова в воздух?
– Я понятия не имею, что с ним произошло.
– Если вертолет упал на землю и разбился и ты знаешь, где это произошло, мы смогли бы отыскать это место и, возможно, спасти когонибудь из твоих товарищей.
Я ничего не ответил. После непродолжительной паузы голос сказал:
– Послушай, Энди, мы нигде не смогли найти ваш вертолет. Или он взлетел, оставив вас на земле, или ты лжешь.
– Нет, я не лгу.
Я снова повторил свой рассказ. Меня то и дело перебивали, задавая вопросы.
– Энди, спрашиваю тебя в последний раз: ты знаешь, где вы приземлились?
– Нет, я понятия не имею, где мы приземлились. Я же вам говорил, больше я ничего не могу сказать. Я больше ничего не знаю. Зачем вы постоянно задаете мне вопросы? Честное слово, я ничего не знаю. Я хочу вам помочь. Больше всего на свете мне хочется вернуться в Англию.
Тон Голоса постепенно менялся. Становился все более строгим и мрачным.
– Какой запас топлива берет на борт вертолет?
– Даже приблизительно не представляю. В таких вещах я совсем не разбираюсь. На вертолетах я просто летал, мне ровным счетом ничего не известно об их устройстве.
И это действительно более или менее соответствовало истине. Я никогда не стремился узнать техническую информацию, которая не требовалась мне непосредственно. Относительно оружия мне нужно знать только то, как работает оно, какими боеприпасами стреляет и что делать в случае неисправности. Мне нет никакого дела до начальной скорости пули и прочей подобной чепухи, потому что от нее нет никакой практической пользы. Надо прицелиться, нажать на спусковой крючок, прогремит выстрел, и пуля уйдет в цель. Этот же самый принцип относится к вертолетам и остальной технике. Подобно большинству профессиональных солдат, я с неприкрытым подозрением отношусь к тем, кто держит в голове обилие статистического мусора. Нередко за этим человек скрывает собственную некомпетентность. Пусть он знает назубок ворох всякой чепухи; в конечном счете значение имеет только то, как все это применяется на практике.
Впрочем, сейчас подобные вопросы не имели никакого смысла; все эти сведения можно было запросто узнать из справочника «Джейн». Однако на это уходило время, что было совсем неплохо, и меня не били.
Я сидел, как обычно, изображая недоумение и покорность. Единственная проблема заключалась в том, что иракцы все больше и больше заводились, обвиняя меня в том, что я не хочу им помогать. Однако, наверное, мои ответы звучали убедительно, потому что я на самом деле говорил правду. Я действительно ни хрена не смыслил в технике.
