Ознакомительная версия.
— Прямо здесь? — спросил один из людей Заварзина, наверное, самый сообразительный, в то время как двое других крепко держали меня за руки.
— Конечно, нет. Бар-ран! Выведете из корпуса и сделаете все там, около стены. Ну, что стоите? Тащите!
— Неееет! — вдруг тонко и пронзительно заверещала жена Бубнова. — Я не хочу умирать! Я не… я не буду!.. Не…
Один из мужчин ударил ее ладонью по губам, и крик оборвался. Валерия Юрьевна издала какой-то булькающий звук, а потом из угла ее рта потянулась ниточка крови. Она произнесла хрипло:
— Дайте тогда… выпить, что ли. Ведь я… ведь я имею право на последнее желание?
Наверное, она все еще думала, что это какая-то игра.
Быть может, подсылая убийц к мужу, она тоже полагала, что это всего лишь игра.
Наверное, только я знала, что это все на самом деле. Розенталь смотрел на Птахина отуманенным взглядом, толком не понимая, каким манером его, Иосифа Соломоновича Розенталя, руководителя предвыборного штаба Бубнова, можно пристрелить без суда и следствия, как какого-нибудь «врага народа», осужденного по пятьдесят восьмой статье в тридцать седьмом году.
Тем временем Валерия Юрьевна вылакала целую фляжку джина «Гордоне» и, растрепанная, страшная, смотрела на Птахина. Нет, она не верила в то, что должно было произойти. Решительно не верила.
— Если я… — произнесла она, — если я совершила преступление, то меня нужно судить. Вы же не судьи, чтобы меня судить! Если вы хотите меня убить, значит, вы еще худшие убийцы!.. Справились с одной женщиной, да?
Мне смутно показалось, что я уже где-то слышала эти слова. Да, несомненно, я уже где-то слышала их, но где и когда, не могла припомнить.
Птахин отвернулся и проговорил:
— Уводите их.
Нас вывели во двор, подталкивая дулами автоматов и не произнося при этом ни слова. Я оглянулась: трое вооруженных до зубов амбалов, которые собрались расстрелять двух женщин, одна из которых, со слипшимися от крови волосами, да еще к тому же и пьяная, еле стояла на ногах. Розенталь тащился позади, обессиленный.
Нас вели к реке.
Сквозь пролом в бетонной стене во двор врывался пронизывающий ветер с реки, закатывался под одежду и холодил тело, которое и без того скоро должно было остынуть. Ну что же, значит, пришла пора. Фатализм — это хорошее духовное орудие против страха неминуемой смерти.
— Ну что, господа гестаповцы, — проговорила я. — Хотите, научу вас веселой песенке: дойче-ен золдатен унд официре-эн, зонде-э-эр команден нихт капитулирэ-э-эн!.. — пропела я и тут же получила плотный тычок в затылок, отчего по всей голове прокатился гулкий ослепительный звон острой боли.
На ногах я не устояла, а упала лицом в какое-то отвратительное мокрое месиво грязно-желтого цвета: кажется, это была изолирующая стеклоткань, которой обычно обматывают водопроводные трубы. Она была разбросана вдоль стены довольно толстым слоем. Меня тут же грубо подняли и подтолкнули к пролому.
— Не шатайсь!.. Еще недолго осталось.
Нас привели к тому самому старому причалу, состоявшему из нескольких сцепленных друг с другом ржавых понтонов и навешенных на них старых автомобильных покрышек. Место было — лучше не придумаешь. Трупы можно было сбросить в дыру, которыми изобиловали изъеденные ржавчиной понтоны, и завалить сверху хламом. Наверное, именно такая судьба нас и ожидала.
— Да, весело… — пробормотала я сквозь зубы. — Ничего не скажешь.
С реки дунул особенно сильный порыв ветра, и Валерия Юрьевна вскрикнула:
— Ай, ну что же!.. Неужели… неужели вы меня утопите?
И я вспомнила. Вспомнила, где я могла слышать эти слова. Несомненно, это говорила миледи, когда четверо мушкетеров вели ее на казнь. Сравнение меня ужаснуло: неужели эти трое отморозков ведут себя точно так же, как те — благородные — мушкетеры? Дикость! Но тогда миледи заслужила казнь. Из-за нее погибло столько людей.
…Но ведь на совести этих двоих — пять трупов! Их не извиняет то, что рассчитывали на два: мой и Геннадия Ильича Бубнова.
Все эти несвоевременные мысли были вспугнуты и рассеяны одним выкриком:
— Давай!
Я повернулась спиной и наклонила голову. Сухо затрещала автоматная очередь, и тотчас же стоявший возле меня Розенталь вскрикнул и упал на ржавый металлический лист понтона. Вдруг страшная боль прожгла спину, меня рвануло вперед, лицом о рваный металл причала, и если бы не сработала моя реакция, то я умерла бы без посредства пули: завернувшийся край металлического листа расколол бы мне череп. А так — я прокатилась по понтону и, хватанув руками пустоту, с плеском упала в реку. Руки и ноги первоначально отказались слушать меня, и я кулем пошла ко дну. Дикая боль билась и пульсировала в спине, как будто меня ударили бревном.
Я плыла под водой долго. Кажется, минуты три. И вынырнула уже метрах в шестидесяти от берега. До меня донеслись голоса:
— Так… жид здесь. Готов. И баба его тут. Тоже. А где третья? Эта, прыткая… Машка. Неужели уцелела?
— Да ты что, Леха. Я ее в упор полоснул. Даже если не насмерть, то она в реку угодила: я слышал всплеск. С пулями в спине она не выплывет.
— Ладно. Вали этих двоих в дыру. Вот сюда. Давай, привали сверху покрышкой. И еще сюда. Давай.
— Сделано.
С неописуемым трудом я добралась до берега. Страшная боль, опоясавшая спину, не отпускала. Неужели у меня поврежден позвоночник? Да нет, не должен бы: в противном случае у меня отказали бы ноги, и я просто пошла бы ко дну. Нет, все нормально. Кевларовый бронежилет последней модели, который держит даже пулю из великого и ужасного «калаша», спас меня, но и нанес неизбежные травмы: все-таки пули были выпущены в упор, и моя спина сейчас представляет собой один огромный синяк. Быть может, сломана даже пара ребер, кто его знает.
Я легла на берегу и замерла. Непередаваемая дурнота была во всем теле. Где я оставила свою машину? Найти бы ее сейчас. Иначе я просто вырублюсь, и никто не поручится тогда за мою безопасность.
Слава богу, мне удалось найти машину. Нет, сначала я не могла понять, что это моя машина. Кто-то включил нижние подфарники, и я машинально пошла на свет. Только приблизившись, я вспомнила, что вообще-то оставляла машину в абсолютной темноте. Значит, кто-то проник в мою машину.
Я остановилась, тут ноги подогнулись, и я упала наземь. Наверное, только истинно кошачья живучесть не позволила мне потерять сознание. Я почувствовала, как темная тень нависает надо мной, а потом чьи-то руки поднимают и мягко фиксируют на весу. Через минуту я оказалась в салоне, а надо мной склонилось родное лицо Родиона Потаповича.
— Слава богу… вы, — выдохнула я. — Но, босс, как же вы меня нашли…
— Знал бы, что задашь такой вопрос, уволил бы за профнепригодность до этой поездки, — сказал он с мягкой иронией и показал мне радиомаячок, который был в моей машине все это время.
— А теперь рассказывай.
Я повернула голову на подушке и увидела, что лежу на кровати, а все тело перевязано бинтами. В спине — тупая, мутная боль, как будто воткнули бревно, шершавое и грубое, и медленно, с садистским кайфом, проворачивают.
— Ловко это они, — мрачно заметил босс, сидевший в метре от моей кровати. — А теперь рассказывай.
— А что, собственно, рассказывать? Босс… это вы меня перевязывали?
— Да. А кто же? В больницу я тебя не повез, посчитал, что достаточно понимаю в медицине.
— Значит… вы меня и раздевали? Я же…
— Да, ты почти голая! Вот чего я не люблю, так этой идиотской стыдливости. Что, я должен смотреть на то, как ты корчишься, и не оказать помощь только из-за того, что… я мужчина, а ты женщина? Я тебе больше скажу: я сюда врача вызывал, и он тебя осматривал, и он тоже мужчина. Так он прямо сказал, что такой синяк, как у тебя, можно получить только от сильнейшего удара, ну, скажем, кувалдой. Странно еще, что у тебя остались целы все ребра. А если не кувалда, а на тебе бронежилет, то… а?
— Да, — ответила я на его невысказанный вопрос, — получила пулю из «АКМ» в упор. Мне уже крупно повезло, что не попало в шею или голову, а в корпус. Впрочем, если бы мне прострелили ногу, то, верно, вы и в этом случае лишены были возможности меня видеть. А вот Розен-таль и жена Бубнова…
— Что с ними? Они были там? Они что, заодно с Птахиным?
— Как раз напротив. Их расстреляли. Да, расстреляли, я не оговорилась. Убили за то, что они сами хотели убить Бубнова. Вмешались в планы Птахина и его босса. В общем, их убрали.
И я сжато рассказала Родиону о том, что произошло в бывшей сторожовской котельной и особенно возле нее. Вдаваться в подробности у меня не было никакого желания.
Услышав все это, он схватился за голову и даже застонал.
— О чер-рт! Ну и люди… это что же… как же? Просто гестапо какое-то.
— Вот и я им о том зачем-то сказала. Кажется, сравнение не оставило их равнодушными.
— Да, я понимаю. Ну хорошо. Будем считать, что действия переходят в заключительную фазу. Если они повели себя так замечательно, то не остается ничего, кроме как задействовать тяжелую артиллерию. Я вот что думаю, Мария. Мы теперь слишком много знаем для того, чтобы нас оставили в покое. Я теперь уверен в своей догадке: действует сам Половцев через Птахина и Заварзина. А вот конечная цель всей этой весьма сложной и, как выясняется, очень жестокой и кровавой игры, окончательная цель — еще неясна. В общих очертаниях все понятно. Но есть вопросы, на которые не получены еще ответы.
Ознакомительная версия.
