Затем все стихло, и на раму ветрового стекла села пичужка с сиреневым хвостиком.
– Ты молодец, – сказал Акулов Марго. – Неужели сама до такого додумалась? А то мы так бы и остались в дураках.
Он взял свой автомат, отстегнул магазин и стал выковыривать оттуда патроны.
– Это счастье, что в памяти ее мобильника сохранился мой номер, – сказала Ирэн и, выйдя из машины, присела у зеркала заднего вида. – Иначе всем нам пришлось бы очень плохо.
Я крутил головой, пытаясь понять смысл этого разговора. Акулов повернулся ко мне и развернул ладонь, на которой лежали патроны.
– Семь штук. Ну что? Поделиться с тобой?.. А впрочем, забирай все! Они тебе больше пригодятся.
И он высыпал патроны мне в накладной карман.
Я будто онемел. Я не знал, что говорить, о чем спрашивать. Я не знал, как себя вести, как жить дальше.
– У тебя кровь, – сказала Марго и, послюнявив платок, стала протирать мой лоб.
– Со слюной, между прочим, можно занести инфекцию, – заметила Ирэн, продолжая смотреть в зеркало и не без труда расчесывая спутавшиеся волосы.
– У тебя такой вид, – озабоченно произнес Акулов, глядя на меня, – словно ты что-то забыл на том поле.
– Я ничего не забыл. Я просто не понимаю, о чем вы говорите. При чем здесь номер Ирэн? До чего Марго додумалась?
– Так ты не в курсах! – почему-то обрадовался Акулов и хлопнул меня по плечу.
– Когда Крот вышел из вертолета и начал рассказывать нам о своих гадких делишках, – стала пояснять Марго, любуясь моим лицом, – я незаметно нажала кнопку вызова на своем мобильнике. И вызов пошел на последний входящий номер. То есть, на телефон Ирэн.
– Значит, вы услышали все, что он говорил?! – воскликнул я и так резко вскочил с сиденья, что едва не сорвал коленями приборную панель.
– Слава богу! – ответил Акулов. – Иначе бы мы натворили дел. Телефон Ирэн зазвонил, когда мы стояли уже перед самыми воротами комбината. Послушали, за головы схватились и сразу дали задний ход.
– А где колба?
Ирэн и Акулов переглянулись.
– Видишь ли, – ответил Акулов, – у меня принцип жизни – чужого не брать. Этот изотоп принадлежит Лобскому. Вот я и вернул его ему.
– Как вернул?!
– Да что ж ты так реагируешь? У тебя уже нервы ни к черту… Перед тем, как подойти к вам, я незаметно подобрался к вертолету, развинтил колбу и затолкал плутоний под поролон сиденья Лобского… Руки немного обжег, вот что плохо. Зато он вдоволь погреет свою задницу жестким излучением.
По листве застучал дождь. Какая-то слезливая весна в этой стране.
Акулов вышел из машины.
– Вы меня, ребята, простите, – сказал он. – Я сюда приехал за деньгами и вернуться домой без денег не могу. А заработать тут есть где. Так что я вас покидаю.
Он протянул мне руку. Я машинально пожал ее. Ирэн пойдет с ним?.. Нет, Ирэн села на капот спиной ко мне и скрестила на груди руки. Марго достала пилочку и занялась ногтями. Только я смотрел вслед Акулову. Скоро его фигура скрылась за кустами, и стихли шаги. Больше я его никогда не видел…
Я остался один с Марго и Ирэн. Вот, в общем-то, к чему я пришел.
Пикантнейшая ситуация, если не сказать идиотская. Только необходимость заботиться о жизни и здоровье двух девчонок не позволила моей крыше съехать окончательно. В этой стране мы считались террористами и вряд ли могли выжить. И я не придумал ничего более умного, чем повести своих девушек обратно – через границу, болота и скалы к обломкам самолета, в надежде, что там нас найдут спасатели. Это был странный поход. Но еще более странным был наш союз. Мы вместе, выручая друг друга, тонули в мангровом болоте, отбивались от нападения свирепого льва, уходили от преследовавшего нас бешеного слона. Потом мы обустраивали наш лагерь, искали раскиданные по лесу консервы, строили жилище и развешивали на ветках сигнальные маяки. И при этом никто из нас ни взглядом, ни намеком не выказывал своей предрасположенности к кому-нибудь, ибо если бы это произошло, то случилась бы большая беда. Наши отношения напоминали паровой котел, в котором давление превысило все допустимые нормы, и я один держал крышку и вовремя выпускал избыточный пар… Когда-нибудь я подробно опишу, как мы жили, спали, мылись, готовили, несли дежурство у костра, и каких сил, какого напряжения мне стоило поддерживать в нашем кругу иллюзорную гармонию.
Спасатели обнаружили нас лишь две недели спустя и какими-то окольными путями переправили в посольство России в Непале. Там нас подлечили, приодели и посадили на самолет, улетающий на родину.
Из аэропорта в город мы ехали в одном такси, но при гробовом молчании. Ирэн назвала свой адрес, я – свой, а Марго не сказала ничего. На улице Гагарина Ирэн вышла первой. Я, сжав зубы, ждал, как она будет прощаться.
– Завтра у нас рабочий день или… или выходной? – спросила Ирэн.
– Выходной, – процедил я.
– Тогда можно тебя на минутку?
Марго со вздохом произнесла:
– Ну сколько можно одно и то же?!
Я вышел. Ирэн стояла передо мной, покусывала губы и покачивалась на каблуках.
– Я хочу тебе сказать…
Ну же! Говори! Говори!.. Как она терзала мое сердце!
– В общем, я тебя ни к чему не обязываю, потому что воспринимаю твои слова, которые ты мне сказал тогда, в камере, как игру, – на одном дыхании произнесла она и быстро отвернулась.
– Ирэн, но играла только ты! Я ведь не знал, что все это спектакль!
– Ты играл, Кирилл, – дрогнувшим голосом возразила Ирэн. – Тебе легко было признаться мне в любви, так как ты был уверен, что завтрашний день для нас не наступит никогда и тебе не придется доказывать поступками свое признание. Перед казнью можно сказать все, что угодно – ведь нет никакого риска пожалеть об этих словах в будущем.
– А ты? Ты?
– Что я? Там, в камере, я знала, что мы останемся живы. И потому готова ответить за каждое свое слово…
Сказав это, она повернулась и быстро пошла прочь. Я хотел кинуться за ней, но тут водитель начал нервно сигналить. Что происходит? Нелепость! Абсурд! Куда она уходит? Она же любит меня!.. Или все-таки играет в любовь?
Я повернулся к машине. Марго, моя маленькая Марго опустила голову на спинку водительского сиденья и тихо плакала. В кулачке она крепко сжимала свой бесценный мобильник. Плечи ее вздрагивали. Шмыгая носом, она тихо сказала:
– Кирилл, пожалуйста, не оставляй меня… Я не могу без тебя… Я буду всегда тебя любить…
Девчонки, милые, что ж вы со мной делаете? Христианский грех беру на душу, потому что люблю вас двоих, и не знаю, что делать, что будет, и нервы вы мне все вымотали, и сердце как лимон выжали, и слезы иссушили, и бегу я от вас, и умираю без вас…
Я повернулся и пошел куда-то, через дорогу, через кусты, фонтаны, по газонам и клумбам…
США отвели войска и вернули флот на базу.
Крот вернулся в Россию, где вскоре слег в больницу с признаками острой лучевой болезни. Умирал он очень тяжело. Его лихорадило, беспрерывно кровоточили десны, выпали волосы и брови.
Я как-то навестил его. Он держал меня за руку, просил у меня прощения и шептал, что уже много, много лет безответно любит Ирэн, что мечтал расквитаться со старыми обидчиками и начать с ней новую жизнь. Потом он еще что-то говорил, но речь его уже была бессвязной и бессмысленной.
Я вышел в больничный коридор и тихо прикрыл дверь. На какое-то мгновение мне показалось, что я забыл в палате у Крота что-то очень важное, что составляло дело всей моей жизни. Или забыл у него что-то спросить, или что-то сказать ему…
На следующий день Крот умер. Игра на выживание закончилась.
Утром вам отрежут головы!
Проезда нет!
Извините, это приказ.
Взять их! (англ.)
