не смотрит, выбросила пригоршню мелких горошин.
После того как Эми убежала в слезах, в доме наступило затишье. Эмили со словами "ну и скука тут у вас" ушла на кухню и села за пасьянс. Эльжбета отправилась в детскую разбираться с куклами, третий день стоявшими на коленях в темном углу. Старик на цыпочках прокрался в спальню и запер дверь на засов.
Эльжбета переносила своих тряпичных уродок на кровать, приговаривая:
— … и чтобы я больше не повторяла! Еще раз ляжешь в постель с грязными ногами — выпорю. А это что? — она ткнула в нос другой кукле пластмассовую тарелочку. — Я, что ли, за тебя перемывать буду? Скажите спасибо, что я вас, как эту Барби, вообще не выгнала. Ладно, часок, так и быть, поиграйте, но чтобы я вас не видела-не слышала!
Внимание Эльжбеты привлекли громкие голоса. Она побросала своих кукол, подкралась к родительской спальне и прильнула к замочной скважине. Отец с соседкой занимались этим! Соседка с задранной юбкой лежала поверх одеяла, обхватив отца своими мощными ляжками, а он дергался, пытаясь вырваться, и материл ее последними словами. Почему-то соседке это ужасно нравилось, и она просила: "Еще! Еще!" Отец сильнее дергался и матерился, а соседка, стерва, била его сзади по печени ногой в спущенном чулке и хохотала как ненормальная. Вдруг он застыл: прижавшись к стеклу, кто-то наблюдал за ними в окно.
— Эй, ты там заснул? — игриво спросила соседка.
На этот раз отец сумел вырваться и, как был в подштанниках, подбежал к окну.
— Сгинь! — он забарабанил в стекло. — Сгинь, кому говорят!
— Стесняешься при покойнице? — засмеялась соседка, садясь и оправляя юбку.
— А ты, курва, молчи, — рыкнул на нее старик.
— Да ладно тебе! Ты лучше скажи, где моя резинка от чулка. — Она опустилась на четвереньки и стала шарить под кроватью.
— Потом, потом, — заторопил старик, довольно бесцеремонно поднимая ее и подталкивая к двери.
Соседка, брыкаясь, повизгивала:
— Убери свои грабли! Убери, ну!
Эльжбета отпрянула от замочной скважины.
Девочка молилась на коленях у себя в комнате перед самодельным распятием, которое вырезал для нее отец:
— Боженька, ты, наверно, не видел, чем они занимались? Ты, наверно. не знаешь, что Эмили танцует голая, а Эми не ходит в костел? Ведь если бы ты все видел и все-все знал, ты бы наказал их, правда? И сделал бы так, чтобы я жила в Париже? Я могу повторить без запинки все молитвы. У меня и четки настоящие, а не бусы, как у нашей соседки, которая любит притворяться, какая она верующая. А я только кушаю много, но это же не самый большой грех, правда? Если ты скажешь, я перестану печь булочки. Буду есть этот дурацкий горох, от которого, сам знаешь, что бывает. Только сделай так, чтобы они не бросили меня здесь одну! Ты ведь забрал к себе мою мать, когда я тебя попросила. Я тебя, Боженька, очень прошу: пусть они теперь перестирают все белье, пусть попробуют отскрести ножом половицы. Почему я должна возиться с этим вонючим старикашкой? Ты меня слышишь?
Эльжбета подождала небесного знамения, потом покосилась на дверь и с опаской зашептала:
— Ты хочешь, чтобы я сначала рассказала про мой стыд? Ну хорошо. Месяц назад…
Вдруг раздался испуганный крик: Сошелся! Сошелся!
Эльжбета вскочила и кинулась на кухню. Из своей конуры высунулся старик. Эмили смотрела на разложенные карты, словно отказываясь верить собственным глазам.
— Ты чего? — набросилась на нее Эльжбета. — Меня чуть родимчик не хватил.
— Пасьянс сошелся. — сказала она упавшим голосом. — Никуда мы отсюда не уедем.
Девочка захлопала в ладоши, что вызвало у Эмили приступ бешенства:
— Чему ты, дура, радуешься? Я на нас загадала. Она-то уедет, а про нас никто и не вспомнит. Кто мы? Ни то, ни сё. Были да сплыли. У нас впереди ничего нет, ты хоть это понимаешь? Ничего! Она все у нас украла, каждый час, каждую минуту!
Эльжбета набычилась:
— Уедет она отсюда, ага.
— Уедет! — выкрикнула Эмили, чувствуя подступающие слезы. — Уедет, — повторила она, — а мы сгнием вместе с этим домом!
— Не ори, — спокойно сказала Эльжбета. — Тоже мне, психическая. Говорят тебе "не уедет" — значит не уедет. Идем.
— Куда?
— В гараж, куда!
Эмили секунду подумала.
— А что, пожалуй. — Она сделала шаг к двери и в сомнении остановилась. — Я в машинах ничего не понимаю.
— Он понимает, — девочка мотнула головой в сторону чулана.
Они вышли в коридор и столкнулись со стариком, который смущенно втянул голову в плечи. Эльжбета фыркнула:
— Ну вот, папаша, и от вас какой-то толк. Пошли. Эх, что бы вы без меня делали!
Эми встретил пустой дом, хотя для нее он пустым не был. Она отчетливо слышала крадущиеся шаги и шепоток:
— Вернулась!
— А что я тебе говорила! Теперь все. Отпрыгалась птичка.
— Отпрыгалась?
— Видишь, как головой вертит? Это ей кажется, что она нас слышит.
— Ну да!
— Я тебе точно говорю. Она думает, что мы такие же, как она. Что мы никуда не исчезли.
— Она сумасшедшая?
— Тсс.
Эми хотела их догнать, объясниться.
— Зачем вы так? — сказала она с укоризной. — Что я вам плохого сделала?
Но они, хихикая, спрятались. Она услышала непонятный скрип. Она заглянула в столовую и увидела отца, починяющего створку шкафа. Он словно помолодел и сейчас выглядел на свои шестьдесят — именно столько ему было, когда он умер. Старик вздрогнул, почувствовав на себе пристальный взгляд. Он покосился на дочь и, насупясь, принялся смазывать петли. Эми осторожно прикрыла дверь, чтобы ему не мешать, а ей вслед раздалось:
— Тьфу ты, дура полоумная!
В детской Эми рассадила на полу тряпичных кукол, сама села в круг и стала читать им свой детский дневник:
— "В Париже я буду жить в "Пале Руайяль". Я буду лежать в кровати с балдахином, а за меня будут сражаться ОЧЕНЬ много мужчин! Думаете, только вы такие? Вы даже спрятать ничего не умеете. Просто мне ваши дурацкие деньги не нужны, понятно? Если я захочу, у меня столько денег будет, сколько вам и не снилось. Сказать, откуда?.. От верблюда!"
Дойдя до этого места, Эми расхохоталась. Зазвонил телефон. Она неохотно поднялась с пола и пошла в спальню, где остался аппарат.
— Алло? — лицо ее оживилось. — Как хорошо, что ты позвонила. Что? Я позвонила? Ну да, я хотела узнать, чем ты там занимаешься. Читаешь им вслух дневник? А они? Какие молодцы. Эми? Знаешь, я только что…
Не закончив фразы, она подалась вперед, роняя трубку. Из зеркала на нее смотрела мать. Эми узнавала в ней себя,
