И шагнул полупьяненький, удовлетворенный счастливой развязкой Каменцев в московскую ночь, побрел по краю улицы, оборачиваясь на машины и ежеминутно хлопая себя то по карману, где лежала пачка американских купюр, то по пояснице, где, прижатый брючным ремнем, располагался "ТТ".
У троллейбусной остановки дернул Каменцева бес вытащить из кармана одну из петард. Механическим движением потянул — с целью проверки, видимо, плотности укрепления в вощеном цилиндрике — веревочный канатик, обеспечивающий приведение снаряда в его празднично–восторженное действие.
Как уяснялось им позже, и потянулся‑то канатик едва–едва, не предвещая никакого сюрприза, однако сюрприз таки вышел; в глубине цилиндрика внезапно случилось потрескивающее искрение, весьма Каменцева озаботившее, и, не мешкая, инстинктивным движением, будто ядовитую змею, он отбросил петарду прочь от себя, прямо на проезжую часть.
Ударившись об асфальт, петарда заискрила мощно и грозно, шипя и рассыпая вокруг себя желто–красные искры, и подкатывающий к остановке троллейбус, ведомый бдительным водителем, въехал на тротуар, избегая контакта с опасным предметов террористического свойства.
Следом промчался, прямиком угодив в сноп искр, новенький представительский "Мерседес", и тут‑то сработала взрывная схема, и петарда бабахнула с оглушающей силой, выстрелив нитями разноцветного огня.
Каменцев с ужасом различил бритые бандитские головы за стеклами престижного автомобиля, но гангстеры, видимо, предположив умышленное покушение на их пропащие жизни, не остановились, дабы примерно наказать хулигана, а дали, аналогично взопрев от страха, по газам так, что "Мерседес" пулей стрельнул к далекому перекрестку, промчался на красный свет и сгинул в дебрях городских трасс.
Следующей за "Мерседесом" машиной была бело–голубая милицейская галоша "Форд" со светомузыкой, и Каменцев опомниться не успел, как возле него выросли стражи порядка — тощий сержант с автоматом и бодрый крепыш лейтенант.
Сергей залепетал нечто невразумительное, оправдывая случившийся с ним казус стечением анекдотических обстоятельств, однако милиционеры, без юмора констатировав, что за хулиганство в нетрезвом состоянии он крупно поплатится, предложили ему следовать в импортную правоохранительную "галошу".
Каменцев попытался всучить взятку, вытянув из перетянутой резинкой пачки сто долларов, и глаза сержанта уже вспыхнули вожделенно, однако лейтенант, выразительно глянув на напарника, пихнул жертву к машине, категорически отвергая какой‑либо компромисс.
И тут осознал Каменцев, что вытряхнут из него менты все деньги, как вытряхивают изо всех своих ночных жертв, но пожаловаться на произвол он категорически не сумеет, ибо, как только дело дойдет до изъятия пистолета, прав у него станет не больше, чем у бродячей собаки, попавшей на удавку живодеров.
И наполнила его отчаянная, лихая злоба…
Он извернулся, схватил под локоть тощую шею сержанта и приставил "ТТ" к его виску.
— Стоять! — приказал опешившему лейтенанту. — Пистолет из кобуры! Ну!
Мрачно и брезгливо усмехнувшись, тот повиновался, положив оружие на асфальт.
Ногой Каменцев отшвырнул табельный "Макаров" в сторону, затем, содрав с плеча сержанта автомат, передернув затвор и отступил к "Форду", не слыша увещевавших его милицейских голосов.
Впрыгнул в машину, стоявшую с работающим двигателем, и, включив передачу, понесся куда глаза глядят.
"Форд" он оставил за два квартала от дома, после поймал левака, чтобы поблуждать по району, заметая следы, но, лишь уселся рядом с водителем, раздался скрип тормозов, дорогу косо перегородила другая милицейская галоша, его выдернули из салона, он ощутил ошеломляющий тупой удар в лицо и потерял сознание.
Далее все пошло уготовленным чередом: тюрьма, следствие, зона.
Бизнес с его посадкой естественно и быстро зачах. Неведомо куда испарились деньги за реализованный товар, один из подручных, набрав кредитов, канул в неведомые дали, а затем как грибы после дождя возникли кредиторы, посчитавшие жену Каменцева правопреемницей его коммерческой деятельности и, соответственно, долгов.
Зазвучали откровенные угрозы с криминальным оттенком, и из тюрьмы он приказал ей срочно уехать с дочерью в Америку, благо действовали еще визы, а американский приятель обещал помочь с устройством, сочувствуя своему прогоревшему партнеру.
Таков был финал ерундовой бытовой пьянки.
— Вино нам дарит море радости и океан печали, — пробормотал Каменцев погружаясь в беспокойный сон беглеца. — И плыть мне еще в этом океане, и плыть…
Весь день над ним — то проваливающимся в зыбкий сон, то лихорадочно выскакивающим из его шальных пут — глумились плотоядные насекомые. А последующий вечер был безрадостно, по–осеннему хмур. Ветер дул с низовья, преграждая течение реки. Потемневшее небо сливалось с бурыми ржаными полями.
Пошел крупный проливной дождь и быстро пронесся. Ветер, сгрудив к западу обрывки туч, затих. Холодно и томительно–остро запахло болотными травами.
Ночь грозила неминуемой сырой непогодой.
Он обогнул небольшое село и, с треском разваливая напором плеча густой придорожный орешник, вышел к трассе. Прилег за колючим влажным кустом.
В двух шагах от него на обочине стоял грузовик с высоким, из сварных дугообразных рам кузовом, зачехленным плотным брезентом.
Услышался разговор:
— Ну и чего ты панику поднял? Крестовина постукивает, лиха беда!
— Дотянем до Орла? Путь‑то неблизкий…
— До финской границы дотянем, коли нужда будет! Да еще и обратно вернемся, ничего с ней, с крестовиной, не сделается!
— Не, в городе ее купить треба… Хотя бы для внутреннего спокойствия.
— Купим. Садись, дождь опять собирается… Если даже кардан отвалится, все равно до утра в кабине куковать…
"Значит, до Орла еще далеко, — пронеслось в голове Каменцева с тоской. А сколько же брести до Москвы? Нет, не выдержу…"
Опять нахлынул страх, но, поборов его, он с решимостью выпростал продрогшее тело из кустарника, окатившего его ледяной россыпью капель, и, подойдя к заднему борту, уцепился за него, слыша верещание стартера.
Расстегнул брезентовые застежки и повалился от рывка резко тронувшейся машины в глубь кузова, заполненного влажной, осклизлой от грязи картошкой.
Грузовик мало–помалу набирал скорость.
Каменцев, не без труда застегнув за собой петли чехла, переместился к переднему борту, надорвал одну из прорех в брезенте, удовлетворенно отметив, как мелькнул в наступающих сумерках голубенький квадратик на километровом столбе.
В Орел ему не надо. Он спрыгнет на подъезде к городу, обогнет его, а затем… Впрочем, кто знает, что будет затем? Требуется еще доехать до этого самого Орла…
В углу кузова он вырыл себе яму, отбрасывая в стороны липкие корнеплоды, затем сгрудил их вокруг себя, дабы в случае проверки груза милицией закопаться в урожай до макушки и сидеть так, моля бога о спасении, и сделал это весьма кстати: уже минут через сорок машину остановила ГАИ, в кузов заглянул пятачок света от фонаря и после некоторой паузы чей‑то недовольный голос спросил:
— А картошка‑то чего такая грязная? Хотя бы помыли… Или грязь тоже денег стоит?
— Подсохнет — отвалится, — пояснили сдержанно.
— Ну–ну…
Голоса отдалились, затем машина снова тронулась в дальнейший путь, и Каменцев, мокрый от лихорадочного пота, размазывая по лицу грязь, приник к прорехе, кося воспаленным глазом, вглядываясь в темноту, где редко сверкали в свете фар дорожные указатели.
Машину тормозили трижды, но в кузов заглянули лишь раз, и, не доезжая до Орла двух десятков километров, он спрыгнул на дорогу, благо грузовик, попав в полосу дымного утреннего тумана, полз еле–еле, взбираясь на крутой склон.
Он прошел по обочине около километра, готовый прыгнуть в кювет с предрассветного шоссе, едва услышится шум приближающейся случайной машины, и вдруг увидел указатель "Садовое товарищество "Энтузиаст".
Двинулся по отходящей от трассы грунтовке, размышляя, что теперь, когда волею провидения минул все форпосты засад, далеко укатив за границу опасной области, требуется привести себя в относительно сносный вид.
Изгвазданный, в драной зэковской робе, каляной от пота, с физиономией кочегара, поросший многодневной щетиной, он представлял собой особь, что и говорить, экзотическую.
Дорога тянулась через вырубки. Пни, напоминающие могильные камни в опустошенном лесу, тянулись до череды старых берез, подпиравших покосившийся сетчатый забор с рваными дырами в заржавелой проволоке.
Он обхватил ладонями атласный ствол дерева, и из глубин уже глубоко потаенной детской памяти всплыл, волшебно ощутившись на небе, вкус березового весеннего сока — пресновато–сладкого, остуженного покуда мерзлой землей и только начинающей оттаивать древесиной… Когда же он пил этот сок в последний раз? И не счесть уже лет…
