тихо и без свидетелей, — подсказал Коган. — Учитывая, что тут такие сложности и распри, не удивлюсь, что среди партизан есть парочка агентов-провокаторов. И они доложат немцам о загадочных русских, которые могут быть теми, с самолета.
— Согласен, — кивнул Шелестов. — Уходим завтра в ночь. Задача — собрать продукты любым способом. Со старшиной и его ребятами я поговорю сам.
— Риск, — покачал Коган головой. — Мы их не знаем.
— Оправданный риск, — возразил Сосновский, поднимаясь с лежанки и снимая с гвоздя кепку. — Ребята доказали, что они не предатели. Они сражались при нас с немцами. Никто же не возразит? А та группа, с которой они ходили в рейд? Румыны сразу бросились нас спасать, значит, группа, с которой наши ребята близки, с которыми ходят на задания, лояльна к русским. Это второе! А третье и немаловажное то, что бойцы изучили местность, знают, где на немцев можно натолкнуться, а где есть возможность обойти. Они тут полгода, а это что-то да значит. Я за них. А сейчас я на кухню.
Старшина Букин присел у холмика и стащил сапог. Теплый летний воздух коснулся натруженной вспотевшей ноги. Перематывать портянки и сразу натягивать сапог не хотелось, и старшина снял второй. Он сидел, чуть шевеля пальцами, и солнце пригревало лицо, босые ноги. «Надо портянки на кусты развесить, — лениво подумал артиллерист. — Пусть немного просохнут». Он полез в карман за кисетом, но тут же вспомнил, что второпях недавно сунул его в вещмешок. Курить хотелось, особенно на таком вот незапланированном отдыхе. Вставать и идти к мешку, который лежал в трех метрах от него, старшине тоже не очень хотелось. Но желание покурить победило.
Усмехнувшись своей накатившей лени, Букин лег на бок и потянулся к мешку, потом чуть подвинулся, сползая по мягкой траве, чтобы дотянуться до него, и тут же услышал голоса. Старшина сначала не понял, откуда эти голоса раздаются, но вдруг сообразил, что холмик, у которого он присел — это землянка. И рядом с ним отдушина. Землянка на окраине партизанской базы, не командирская, а временная. Ее используют, когда в отряд прибывают гости из штаба, связники, новые бойцы. И сейчас там кто-то был. Двое или даже трое, и они уселись у самой стены и негромко разговаривали. Но здесь отдушина, и они забыли о ней.
Говорили по-румынски, и Букин понимал не все. Он не узнавал голосов, но насторожило то, что говорили о русских. Сначала старшина подумал, что говорят о нем и его товарищах, с которыми они бежали из плена. Но потом он понял, что речь идет о русских разведчиках, которые летели на самолете и которых они спасли во время перестрелки с фашистами.
— Ты говоришь глупости, — утверждал низкий глубокий голос. — Хочешь сказать, что немцы перебили своих солдат, чтобы поставить нам провокаторов?
— Я не знаю, что там на уме у главного фашиста, может быть, он ненормальный, — проворчал хрипловатый голос и кашлянул. — А объяснений может быть много. Выбирай любое!
— Ты говори, что думаешь, что ты все намеками изъясняешься, — поторопил третий недовольный голос.
— Я и говорю, что мы же не знаем, кто был в немецкой форме, — начал раздражаться хриплый. — Может, это были вовсе и не немецкие солдаты. Мог провокатор их подговорить, чтобы партизаны переоделись в немецкую форму? Мог! Мог сказать, что за важными немцами гонятся? Мог! А эти теперь сидят у нас и руки потирают оттого, что в доверие к нам вошли.
— Предлагаешь проверку им устроить?
— Предлагаю! — твердо заявил хриплый. — К командиру идти надо, к Константиносу, и настаивать. А не пройдут, сомнения будут, так проще расстрелять их потихоньку, не поднимая шума.
— Нельзя расстреливать, — возразил мужчина с недовольным голосом. У нас и так в отряде согласия нет. Того и гляди, что он развалится на несколько групп и будем сами по себе. Штаб не одобрит! Если уж на что-то решаться, так на то, чтобы эти русские ушли, а надежные люди их там подальше встретили и перестреляли. Вроде на немцев они наткнулись!
Тихий стук в дверь заставил оперативников замолчать. Они разговаривали очень тихо, чтобы не выдавать своих планов, и понимали, что за ними приглядывают и могут подслушивать. Шелестов сделал знак приготовить оружие, а сам подошел к двери и спросил, имитируя сонный голос.
— Ну, кто там?
— Это я, старшина Букин, — раздался глухой голос.
Шелестов убрал толстый деревянный кол, которым они подпирали дверь изнутри на случай, если придется держать круговую оборону. Дверь без скрипа приоткрылась, пропуская темную фигуру артиллериста. Оперативники собрались у стола и склонили головы, едва не касаясь друг друга лбами.
— Дело такое, товарищ подполковник, — зашептал старшина. — Есть в отряде люди, которые хотят от вас избавиться. Не верят они вам, не доверяют и считают, что было бы проще, если бы вы исчезли.
— Ну, вот этого я и ждал, — ответил Шелестов. — А что же, командир ваш совсем ничего не решает?
— За его спиной кое-кто предлагает с вами разделаться. Есть, конечно, и те, кто хочет убедить командира, чтобы он принял решение, но есть и такие, что готовы сами все провернуть. Я, когда подслушивал их беседу, все пытался по голосам понять, кто же там внутри, в землянке этой. А потом вечером за ужином понял, что один из троих Михай. Это заместитель командира. То-то я слышал, что он покашливает, а за ужином увидел его, голос услышал с хрипотцой да с покашливанием, то сразу и понял все про него.
— Тебя никто за этим занятием не заметил? — спросил Буторин. — А то могли и специально спектакль разыграть, зная, что ты нам об этом разговоре доложишь.
— Нет, — помотал артиллерист головой с густыми, давно не стриженными волосами. — Голову на отсечение даю, что никто меня не видел.
— Голову побереги, — посоветовал Коган и повернулся к Шелестову: — Ну, надо решать. Старшине, конечно, спасибо…
— Подождите! — взволнованно заговорил Букин, перебивая Когана. Он стащил с головы берет и посмотрел в глаза каждому разведчику. — Товарищи, я, конечно, понимаю, что вам не до нас, но я вас прошу от имени всех нас троих — возьмите с собой! Ей-богу, не пожалеете. Мы и местность знаем, и по-румынски худо-бедно балакать научились. Да с боевой точки зрения. То ли дело четыре ствола в бою, а то ли дело семь. Ежели что, прикроем, на себя огонь примем.
— Что так-то, старшина? — остановил словесный поток Сосновский и насмешливо посмотрел на артиллериста. — Полгода хорошо было и вдруг стало тошнить?
— Всегда тошно было, — хмуро возразил Букин, — бить немчуру не позволяли, без толку сидели.
