Оттуда я выбрался часа через три и, смешавшись с толпой народа, который, должно быть, уже заканчивал трудовой день, поехал на свою милую жилплощадь.
Еще поднимаясь на площадку, я услышал гомон. Сначала мне казалось, что говорят на площадке, но позже я усек, что шум немножко приглушен дверью с номером 39. Проходя мимо дверей сороковой квартиры, я вспомнил, что там жила Кармела. Там ее вполне могли дожидаться, если, конечно, Чудо-юдо не принял каких-либо предупредительных мер. Я не очень опасался тех, на кого она отказалась работать, потому что единственный из них, кто меня успел увидеть, так и не успел об этом рассказать, но все-таки какую-то нервозность я ощущал. Да и в родную квартиру, откуда доносился многоголосый шум, я звонил с некоторыми сомнениями в душе, хотя и догадывался: это не налет и не обыск, а просто к Марьяше заехали родственники. Тем не менее, я дал, как обычно, три звонка. Длинный-короткий-длинный.
— Хозяин пришел! — эту фразу Марьяша специально сказала по-русски, чтобы я понял, что она жива и милицию вызывать не надо.
Шум, как по команде, стих, дверь открылась, и на меня пахнуло ароматами чеснока, перца, кинзы и еще каких-то специй, а из-за спины нарядной Марьяши выглянули двое не очень высоких, но габаритных мужчин, которые с утра, может быть, и брились, но к вечеру уже сильно обросли. Смотрели они на меня примерно так, как Камо-Тер-Петросян на империалистическую буржуазию.
— Здравствуйте! — сказал я таким тоном, чтобы у граждан не было сомнений в моем пролетарском империализме.
— Это Николай Иванович, — представила меня Марьяша с очень уважительной официальностью, чтобы граждане со взглядом Камо ничего не подумали. — Это я у него квартиру снимаю.
— Здравствуйте, — дружно сказали земляки Тер-Петросяна и расступились.
— Это мои братья, — пояснила Марьяша. — Гагик и Самвелчик, очень хорошие ребята. Троюродные мои братья…
Я в этом сомнений не выказывал, тем более что до большому счету мне было плевать, кем они Марьяше доводятся.
Кроме Гагика и Самвелчика, за столом оказались дядя Степан, дядя Морис, тетя Каринэ, двоюродный брат тети Акоп, его жена Антуанетта, их сын Хорен, их дочь Гаянэ и еще человек пять, которых я забыл. Меня, конечно, пригласили тоже, ибо выяснилось, что отмечался Марьяшин день рождения. Отмечали его (я знал, что это тридцатипятилетие, но скромно помалкивал), как выяснилось по ходу дела, уже не первый день, и эта смена родственников была уже не то третьей, не то пятой.
Пропустив две-три рюмки коньяку, натурально «Араратского», как выразился дядя Морис, «из довоенных запасов», я вполне освоился за этим, по нынешним временам, иностранным столом. Тем более что граждане независимой Армении по-русски говорили не хуже меня и лишь изредка вставляли пару-другую фраз на родном языке. Как я понял, все они делились примерно на три группы. Одни, как и Марьяша, бежали из Азербайджана — дядя Степан и тетя Каринэ, например. Другие, как двоюродный брат тети Каринэ Акоп и его семейство, приехали после землетрясения. Сначала они жили в каком-то санатории, а потом им родственники помогли купить в Москве квартиру. Наконец, Гагик и Самвелчик приехали потому, что не очень хотели воевать в Карабахе, а дядя Ашот (который в данный момент находился в Париже и прислал Мариам поздравление по телефаксу) устроил их в свою фирму.
Я пробовал все, что мне предлагали, старался поменьше ввязываться в политические беседы, потому что давным-давно не слышал, как дела в Карабахе, то есть в Арцахе, и кто там кого опять обстрелял, зарезал или подпалил. Мне было как-то своих приключений в Подмосковье достаточно. О них я, конечно, рассказывать не собирался. Отвечая на вопросы о том, где я работаю и что делаю, мне пришлось вдохновенно врать, что работы почти нет, зарплату третий месяц не платят, что оборонку развалили, но вот подвернулась командировочка в другую фирму, там заплатили и т.д. и т.п. В общем, все по стандарту и ничего конкретного. Гагик и Самвелчик посмотрели на меня с нескрываемым превосходством, но тихо промолчали, потому что дядя Степан, будучи старшим за столом и послушав мои речи, обрадовался возможности выступить с критикой демократов. Он разнес в пух и прах Горбачева, Ельцина, а заодно и Тер-Петросяна (который не Камо), обругал Алиева с Шеварднадзе, поднял тост за упокой души Леонида Ильича и запел песню: «Артиллеристы, Сталин дал приказ…» Дядя Морис осторожно заметил, что Хрущев тоже был неплохой человек, Степан с ним не согласился, и деды взялись спорить минут на двадцать. Чем закончился спор, я так и не уловил, но зато по ходу спора, когда в него вмешался двоюродный брат тети Каринэ Акоп, узнал, что его фамилия Аветисян. Акопу было на вид около сорока, отчества я его так и не услышал, но по идее он мог иметь какое-то отношение к Айрапету Саркисовичу.
— Акоп-джан, — спросил я, когда деды-спорщики выдохлись, а женщины пошли уносить посуду на кухню, — у вас такого родственника, Айрапета Саркисовича, не было?
— Айрапета не было, по-моему. Карапет Саркисович был, — задумчиво поглаживая подбородок, ответил Акоп. — Племянник Аствацатура, мужа моей двоюродной сестры. Погиб он, в Ленинакане.
— А в Спитаке не Айрапет Саркисович погиб?
— В Спитаке много погибло. Только моих братьев двое, сестра двоюродная с мужем… Дети Хачатура, маленькие совсем. Подожди, как этого Аветисяна звали? Айрапет Саркисович, точно? Был такой дедушка, да! Только он не погиб. Он в прошлом году умер. А зачем он тебе, а?
— Понимаете, он вместе с моим дедом двоюродным в одном танке воевал, — соврал я без запинки.
— Неужели? — удивился Акоп.
А дядя Степан опять встрепенулся и спросил:
— А на каком фронте, не помнишь? Этого я, конечно, не помнил.
— Айрапет Саркисович — он на войне сержантом был — мой троюродный брат. На Первом Украинском воевал. Армию не помню, но он танкистом был, а я — в артиллерии. Гаубицы двести три миллиметра! Очень тяжелые орудия — трактор возил. А я был трактористом на ХТЗ, — объяснил дядя Степан. — Очень смешно вышло: он — танкист, но танк водить не умел, только из пушки стрелял, а я — артиллерист, но из пушки так ни разу и не выстрелил, только на тракторе ездил… Хе-хе-хе!
— А он вам про Бахмаченко ничего не рассказывал? — спросил я, прикидывая, что мне не помешает, в случае чего, назваться двоюродным внуком покойного Будулая.
— Как же! — всплеснул руками дядя Степан. — Я его видел, мы в театре его смотреть ходили. Артист был — так пел! Настоящий артист, хоть и цыган. А твой дед — Агапов, верно? Из Ленинграда?
Пришлось на ходу перестраиваться. В конце концов, я ведь действительно питерский уроженец. Правда, это у Баринова в паспорте записано, а у Короткова по-прежнему Москва числится, но мог же у москвича Короткова двоюродный дед в Ленинграде жить… Это было, конечно, рискованным ходом. Я ведь не знал, жив лейтенант или нет. Начнешь вздыхать, что вот, мол, живет там дед в Питере, мучается, а Степан выпучит глаза и скажет: «Как мучается, слушай, когда мы его еще десять лет назад похоронили?!»
На всякий случай я неопределенно кивнул, стараясь не вдаваться в подробности. На цыгана я походил очень слабо, та борода, которую мне прилепил Соломонович, была уж слишком великорусского образца.
Вроде бы дядя Степан не очень настаивал на том, чтобы я поведал ему о последних событиях из жизни моего «двоюродного деда». Он взял быка за рога и начал рассказывать мне о той интернациональной дружбе, которая связывала между собой народы бывшего СССР. Почему-то у меня включился в памяти образ Комиссара, доставшийся мне в наследство от мистера Брауна. Тот, конечно, чуть-чуть переигрывал и кривлялся, но иногда играл довольно убедительно. А вот дед Степан, похоже, во все поверил по-настоящему. Так, как надо бы верить в Бога. Впрочем, мне тоже казалось довольно убедительным то, что он говорил. Во всяком случае, в том, что Иосиф Виссарионович нашел бы способ примирить спорщиков из-за Карабаха, я не сомневался. Он, поди, отправил бы обе республики и автономную область в район Колымы или Подкаменной Тунгуски, а какие-нибудь ребята из Института востоковедения защитили бы диссертации на тему «Восточная Сибирь как центр этногенеза армян и азербайджанцев, в свете решений Энского Пленума ЦК ВКП (б) и речи на нем Великого Вождя и Учителя всех времен и народов товарища И.В.Сталина» или «Идейно-теоретический и организационный разгром мелкобуржуазно-националистического уклона в ЦК Компартий Армении и Азербайджана». И все стало бы тихо, мирно и спокойно, труженики села Ереванской области РСФСР брали бы повышенные соцобязательства по настригу тонкорунных овец, а нефтяники Бакинской области перевыполняли бы план по добыче «черного золота». Однако как ни соскучился я по политграмоте, мне все-таки надо было подбираться к основной теме разговора, раз уж так все здорово получилось.
— Дядя Степан, — сказал я, улучив момент, когда красноречие тракториста тяжелой артиллерии на какой-то момент иссякло. — Мне дед рассказывал, что они все четверо перстни из Германии привезли. Будто они их в какой-то шахте нашли или еще где-то. Что-то необычное в них было вроде бы…
