Они выехали за город, проскочили мимо нескольких «потемкинских деревень» — садово-огородных кооперативов с разношерстными по калибру, стилю, фантазии и размаху строениями — и приближались к мосту через небольшую речушку.
— Ладно, — сказал черноусый, — от шума городского уехали и достаточно. Останови-ка, Спортсмен, вон там, у воды.
Вот как! Сначала его назвали Игорьком, что должно было насторожить, но он как-то не обратил внимания, а теперь Спортсменом зовут. Да это же люди Мудрова, мать-перемать! Вот кто с ним разбираться будет. Но за что? Ведь он не дал никакого повода для того, чтобы Мудров обращался с ним вот так, через своих «шестерок». Мудров всегда прямо говорил, что ему не нравится. Он, Спортсмен, не наглел ведь особенно, если и утаивал что сверх положенной ему доли, так сущий мизер, на что внимания обращать не стоило. За что же с ним Мудров так? Да ведь и не простые «шестерки» у Мудрова, он же воровской «авторитет». Юлин слыхал как-то краем уха — про «гвардию» Мудров говорил. А уж какая это «гвардия», догадываться только приходится. Догадки хорошего в любом случае не сулили.
— У тебя магнитофон имеется? — спокойно спросил усатый, будто спрашивал, водится ли здесь рыбка.
Юлин машинально кивнул.
— Вижу, имеется, — сосед протянул руку назад, через спинку сиденья, и извлек откуда-то — из воздуха?! — магнитофонную кассету.
Он очень ловко воткнул кассету в щель, щелкнул кнопкой. В салоне послышался голос, который Юлин мгновенно узнал, ведь он столько раз слышал его в телефонной трубке и «живьем».
«… с покойника и взятки гладки», — эта фраза, или ее окончание заставила Юлина почувствовать пустоту внутри и противное покалывание в кончиках пальцев, хотя он пока не знал, о чем, точнее, о ком идет речь. Интонация — вот что значило так много у владельца этого до боли знакомого голоса.
Все сидели молча, слушая спокойные голоса собеседников, записанные на великолепную ленту и прекрасно воспроизведенные не менее великолепным южно-корейским портативным магнитофоном. Никто не перебивал, не кашлял, не комментировал, не ерзал — будто важное правительственное сообщение передавали.
Когда голоса умолкли, черноусый спокойно выключил магнитофон, извлек кассету и, словно припечатывая, как костяшку домино, опустил ее на приборную панель.
— Она твоя. Насовсем. Но это не подарок, Спортсмен, — сказал усатый. — Это наш товар в своеобразном обмене. О «бабках» тут речи быть не может, сразу вношу ясность. Информация обменивается на информацию. Причем, ты сразу должен признать, что наша информация имеет очень высокую цену — для тебя. Ты лучше меня знаешь, что в ваших кругах партнеры особой щепетильности не проявляют. Ты вспомни, как недавно Большой Боб взорвался. В белое облачко в момент превратился. А он ведь наверняка «покруче» тебя был. Что значил бы ты без «крыши» — в «Комсомолке» статью про себя читал? Мало бы ты значил без «крыши», Спортсмен. Ты хочешь знать, с кем твой шеф беседовал, решая твою судьбу? С прокурором области, Игорек. А теперь прикинь, сколько у тебя шансов уцелеть оставалось бы, если бы мы тебя не предупредили.
— У меня их и сейчас почти что нуль, — широкие плечи Юлина безвольно опустились, мускулистые тяжелые руки повисли, словно неживые.
— Не надо преуменьшать значимость нашей информации, Спортсмен, — тон черноусого звучал ультимативно. — А шансы у тебя все же есть. И они могут возрасти — при нашем участии. Для этого требуется только одно условие — твоя максимальная откровенность.
— Моя максимальная откровенность… — повторил Юлин. Где-то он уже слышал эти слова? Ах, да, начальник оперчасти ИТУ говорил так или почти так. Смысл в любом случае одинаковый — его опять прижали, приперли, у него опять нет выхода, кроме как «колоться», «стучать». Впрочем, другой выход у него был и тогда — петля, и сейчас остается — пуля в башку.
— Да, максимальная откровенность. Для начала тебе надо поднапрячь свою память и восстановить события второй половины дня тридцать первого мая. Я тебе напомню: Панков и Сергеев. Меткий стрелок Панков и не слишком умелый водитель Сергеев. Как вы столь быстро успели отреагировать тогда? Ведь со времени звонка Козлову до его смерти прошло приблизительно два с половиной часа. Как вы сумели сориентироваться?
— Кто — мы? — вопросом на вопрос ответил Юлин. — Что касается меня, то мне ни в чем ориентироваться не пришлось. Разве что Панкова по-быстрому разыскать. Мне позвонил Мудров и приказал, срочно разыскать Стрелка, то есть Панкова…
— Вот как? — прервал его черноусый. — Значит, его Стрелком звали? Это ведь не напрасно, правда? И много он успел настрелять?
— За свою жизнь достаточно, — уклончиво ответил Юлин.
— Я не про Афган спрашиваю, — уточнил черноусый. — Нам кое-что известно про Панкова: и про то, что он мастер спорта по стрельбе, и что в Афгане воевал, и что фарцовкой промышлял, за что его из сборной России поперли, и… Словом, нас вот что интересует: здесь, дома, у Стрелка «мокрухи» были? Ты ведь не для протокола сознаешься, да и Стрелку теперь все абсолютно фиолетово. Ответ он будет давать разве что следователям на том свете, если они там есть.
— Одна «мокруха» точно была, — хмуро ответил Юлин. — При мне. То есть, с тех пор, как я его знаю. Прошлой осенью убийство Маркаряна было — так это его работа.
Да, дело Маркаряна было достаточно громким, о нем многие помнили. Крупный преступный «авторитет», стоявший во главе отряда боевиков, насчитывающего, по слухам, до полусотни «стволов». Когда Маркаряна убили, то поговаривали, будто это дело рук его земляков, кавказцев. Маркарян якобы не захотел подчиняться тамошнему руководству, откололся. Даже в газетных публикациях эта версия проскальзывала.
— Но ведь Маркаряна Панков убил наверняка не потому, что Маркарян ему лично очень уж не нравился. Кто-то должен был Панкова очень попросить или приказать ему, так?
— И попросили, и приказали, — криво усмехнулся Юлин. — В общем, у меня Панков появился прошлым летом. Его Мудров вроде как отбраковал. Ну, у Мудрова имеется что-то типа гвардии. На личную охрану похоже, но только с виду. Мудров не так уж часто с охраной ходит или ездит. У него один сопровождающий всегда — Геннадий Трофимович.
— Орлов? — уточнил черноусый.
— Да, — кивнул Юлин, нисколько уже не удивляясь осведомленности незнакомца. — Мне кажется, что Мудров через этого Трофимыча — так он его обычно называет — и руководит «гвардией». Панков в «гвардии» не удержался — от наркомана и проку не очень много, а серьезное дело, особенно, если «раскалывать» будут, он в два счета завалить может. Но стрелять Панков не разучился — это у него вроде как в рефлекс уже переросло. Под кайфом у него даже лучше получалось.
Вот, значит, в тот день Мудров и звонит мне: Срочно, мол, Стрелка разыщи и ко мне с ним. Стрелка долго искать не пришлось — дело-то к вечеру шло, он у себя дома, как обычно, на взводе, то есть, порядком «обсаженный». Хватаю Стрелка в охапку, привожу к Мудрову вместе с Сергеевым — потому что Мудров предупредил: водилу еще классного надо, вдруг отрываться придется. А шеф сразу дает фотокарточку: «Вот, мол, этот тип сегодня в семь вечера на свиданку придет с одним волчиной, так тебе, Стрелок, надо в первую очередь шлепнуть того, что на фото, а потом, если получится, и того, что с ним на встречу придет.» Стрелок Мудрову и говорит: убери, мол, свою фотокарточку, я этого мужика знаю, это Тольки Верютина дружок. И непонятно, то ли он собирался от этого дела отказаться, то есть, приказа шефа ослушаться, то ли что еще, потому как буркалы у него совсем бешеные. Мудров ему и говорит: вот, из-за этого дружка Верютин и вынужден теперь скрываться, этот дружок из тех, знаешь ли, про которых говорят, что они на «зоне» твои последние портянки сожрать готовы. Ну, Стрелок только плечами пожал, а глаза у него уже вот такие. Ясное дело, ему хоть дружка Верютина, хоть собственного брата шлепнуть прикажи — одно и то же. Мог Мудров им управлять.
Но я Мудрову осторожно так сказал тогда: может быть, подкрепление какое, еще кого-нибудь с Панковым да Сергеевым послать. А он: не впервой, справятся, только пусть поосторожней себя ведут. Тот, что на свидание с Козловым придет, не один может оказаться. И дело надо делать очень быстро: шлепнуть и сразу — на отрыв, потому что волчары те очень «крутые», промашки не простят.
Они слушали Юлина и удивлялись прозорливости Анжелы, столь точно спрогнозировавшей его поведение. Анжела сказала: «Доносительство сделалось его потребностью, одним из главных способов реализовать себя. Достаточно только более или менее ощутимого стимула или насилия даже в не очень значительной степени, чтобы Юлин заговорил.» И верно: Спортсмен сейчас вроде позабыл обо всем, для него главное — ничего не упустить, обо всем рассказать.
