Дмитрий Харитонов - Репортаж не для печати

Пагира устало пожал плечами.

– Я уже сказал: он должен ВСЕГДА находиться рядом с реликвией. Днем и ночью.

Потом я узнал, что, действительно, за неделю до моего приезда в Эфиопию, сбежал один из монахов, охранявших Ковчег в церкви Святой Марии. За ним гнались всю ночь, но монаху удалось ускользнуть в горы. Преследователи вернулись в Аксум, передохнули и, уже с собаками, отправились на новые поиски.

Измученного голодом и жаждой беглеца нашли на третьи сутки. Ему было около тридцати лет, но жители Аксума, шепотом рассказывавшие мне об этом удивительном случае, в один голос утверждали: монах сошел с ума. Он рвался на свободу и безостановочно кричал, что больше не может быть хранителем Ковчега. Затем он успокоился и повинился перед своими собратьями-священниками.

У него был долгий разговор с Пагирой, который сначала сурово отчитал беглеца. Видя, что тот вроде бы пришел в себя, первосвященник поменял тактику и уже по-отечески побеседовал с провинившимся.

Как выяснилось позже, монах лишь умело притворился раскаявшимся! Как только внимание к нему со стороны священников ослабло, он вновь улучил подходящий момент и сбежал.

Его снова поймали и приковали к стене внутри церкви Святой Марии. Таким образом он должен был осознать ответственность! Только смерть могла избавить монаха от обязанности хранителя Ковчега. Но, аксумиты наперебой уверяли меня, что через пять-шесть недель монах окончательно образумится и все вернется на круги своя – то есть двадцать пятый хранитель Ковчега приступит к своим обязанностям.

Честно говоря, я с трудом верил в подлинность этой истории. Развеять мой скепсис могло только одно: возможность увидеть монаха-беглеца собственными глазами.

1

Бабиле крепко спал, сладко улыбаясь во сне, когда в назначенное время за мной зашли четверо монахов Они повели меня еще тихими и сонными улочками Аксума по направлению к церкви Святой Марии. Я с трудом скрыл свое разочарование, когда вместо ожидаемого и помпезного культового сооружения, увидел скромную одноэтажную постройку из серого гранита. По периметру ее окружала железная ограда, выкрашенная в темно-зеленый цвет. Такого же цвета был М купол церкви, увенчанный золотым крестом, сверкавшим в утренних лучах солнца.

Пагира и еще трое священников ожидали меня возле входа в церковь. Лицо у первосвященника было необыкновенно мрачным, словно он сожалел о своем обещании показать мне Ковчег Завета.

Я взглянул на часы: четверть восьмого-

Вспомнив эту цитату из Библии, я покосился на Пагиру, молчаливо стоявшего у дверей, которые вели вглубь церкви Святой Марии.

– Раннее утро – наилучшее время для того, чтобы увидеть Ковчег?

Первосвященник бесхитростно сообщил:

– Для иностранцев вообще не существует хорошего времени, чтобы войти в Святая Святых. Это категорически запрещено. Вы должны помнить, что для вас мы делаем исключение, позволяя переступить порог церкви Святой Марии. Вы сможете видеть Ковчег в течение нескольких минут. Но не пытайтесь проникнуть за завесу, отделяющую Святая Святых от священной реликвии.

– Наступаете на горло собственной песне? – сочувственно поинтересовался я.

Первосвященник не прореагировал на мой вопрос и сбросил с ног легкие сандалии.

– Вам также необходимо снять обувь, – сказал он, показывая на мои туфли.

Я не заставил себя упрашивать. Первосвященник велел мне следовать за ним, и я, чувствуя нарастающее волнение, вошел в церковь Святой Марии.

Первая комната предназначалась для торжественного пения гимнов и псалмов. В ней находились шесть монахов. Насколько я успел разглядеть их лица – возраст священников колебался от тридцати до пятидесяти лет. Мое внимание сразу же переключилось на рисунки, расположенные на стенах комнаты и даже на потолке. Это были сюжеты из библейских рассказов: я увидел Моисея, спускающегося с горы Синай и бережно несущего две скрижали с начертанными на них заповедями. Великолепный, но, увы, неизвестный художник, изобразил на потолке длинную процессию с Ковчегом Завета на плечах. Впереди нее шествовал человек в белой одежде и играл на арфе – это был царь Давид.

Увидев изображение молодой женщины с красивыми тонкими чертами лица, я спросил у Пагиры:

– Царица Савская? Жена царя Соломона?

– Царица Македа, – поправил он меня. – Эфиопы предпочитают называть ее Македой.

Я утвердительно кивнул, собираясь продолжить изучение картин, но Пагира мягко взял меня за локоть и предложил пройти во вторую часть церкви. Для этого нужно было сделать лишь десять-двенадцать шагов, и я, отчаянно вращая головой в попытках запечатлеть в памяти удивительные рисунки, проследовал вместе с Пагирой сквозь строй монахов, образовавших своего рода коридор. Они стояли друг против друга и негромко пели что-то на амхарском языке. Их глаза были полузакрыты, они раскачивались в такт своей медленной протяжной песне и, казалось, находились очень далеко отсюда. В моей памяти всплыло лицо Клода Жаме – французского археолога с острова Элефантин. Он рассказывал мне о еврейском храме, много лет назад находившемся на узком клочке земли почти в самом центре Асуанского водохранилища. Во время нашего разговора вид у француза был таким же: словно он находился в других мирах.

Монахи пели свою песню, и я почувствовал, как меня обволакивает сон. Сладкий и приятный сон. Мне показалось, что ноги наливаются свинцом и тяжело сделать следующий шаг. Я несколько раз отчаянно встряхнул головой, пытаясь прогнать сонливость. Мое сознание несколько прояснилось, и я обратил внимание на то, с каким нескрываемым любопытством смотрит на меня Пагира. Я заметил, что один из монахов держит в руках небольшой овальный барабан, в который он легонько ударял ладонью.

Мы вошли во вторую комнату – по размерам она намного превосходила первую. Группа монахов из десяти-двенадцати человек, расположилась уже полукругом. Каждый из священников держал в руках кадило, подвешенное на великолепной цепи из чистого серебра. Из кадил вился дымок, и я вспомнил, что в древнем Израиле первосвященники не могли приблизиться к Ковчегу до тех пор, пока они не сжигали достаточного количества фимиама, окутывавшего священную реликвию. Это считалось совершенно необходимым для того, чтобы не подвергать жизнь чрезмерному риску.

Здесь уже не было никаких песен – монахи, размеренно покачиваясь, бормотали что-то вполголоса. Их глаза были закрыты, словно они также пребывали в сомнамбулическом состоянии.

– Что они говорят? – обратился я к Пагире.

По телу первосвященника пробежала волна дрожи.

– Они повторяют заклинания.

– Какие заклинания? – удивился я.

– Монахи просят, чтобы Ковчег не убивал вас. Я испытующе посмотрел на Пагиру.

– Иными словами, вы хотите сказать, что они разговаривают с Господом? Они ЕГО просят пощадить меня за то, то я осмелюсь взглянуть на Ковчег?

– Еще не поздно отказаться, – с иронией произнес Пагира.

– К чему такие меры предосторожности? – изумленно спросил я, проигнорировав его слова.

Пагира нахмурился.

– Ковчег обладает огромной силой, – сказал он с ноткой недовольства в голосе. – Искры, проскакивающие между крыльями херувимов, способны не только сжигать соседние предметы, но и убивать людей.

– А скрижали, – начал я, – до сих пор находятся в Ковчеге?

– Они там уже три тысячи лет, Маклин, – упрекнул меня Пагира. – Вы не хуже меня знаете об этом. Или вы полагаете, что мы покажем вам копию Ковчега, а не оригинал?

Я смутился. Признаться, до того, как войти в церковь Святой Марии, в мое сознание закрадывалась мысль о возможном коварстве эфиопского первосвященника. Но теперь последние сомнения отпали: судя по приготовлениям монахов, они собирались продемонстрировать настоящую реликвию.

– Скажите, а старые таблички, разбитые Моисеем в сердцах, когда он увидел, что его народ поклоняется золотому идолу – эти таблички сохранились?

– Когда он в первый раз спустился с горы Синай? Нет, их нет в Ковчеге. Насколько мне известно, Моисей оставил их у подножья горы.

Вдруг священники, бормотавшие что-то на своем родном языке, разом умолкли. Воцарилась звонкая тишина. Я неотрывно смотрел на отверстие в дальнем конце комнаты. Возле него на полу сидел человек, прикованный железной цепью к стене!

Заметив направление моего взгляда, Пагира уклончиво обронил:

– Это – хранитель Ковчега. Он провинился и наказан.

– Я могу с ним поговорить?

– Ни в коем случае, – категорически воспротивился первосвященник. – Тем более, что он не говорит по-английски.