– Ампулы, – тихо сказала она.
Мне захотелось выругаться и выпить водки одновременно. Я ровным счетом ничего не понимал.
– Ты… – пробормотал я, с трудом сдерживаясь, чтобы не протереть глаза. – Это как понять?
– Не тяни, – произнес Столешко. – Лучше делай, что она говорит.
– Татьяна! – воскликнул я.
– Молчать! – оборвала меня девушка. – Дай мне ампулы!
– Я тебя не понимаю! – клялся я, не желая верить очевидному.
Татьяна медленно поднесла к пистолету другую руку и передернула затвор, досылая патрон в патронник. Теперь тупая головка пули была нацелена в меня.
– Может быть, ты еще и стрелять будешь? – спросил я.
– Может быть, – ответила Татьяна. – Дай мне ампулы. Считаю до трех…
– А ты не больная, Таня?
Оглушительный щелчок выстрела заставил взлететь с веток воронье. Овраг наполнился истошным карканьем. Окаменев, я прислушивался к своим ощущениям, пытаясь определить, в какую часть тела вонзилась пуля, и вонзилась ли вообще. Боли, если говорить только о физической, не было.
Я вынул из кармана куртки две ампулы и кинул их на землю.
– Остальные! – потребовала Татьяна, продолжая смотреть на меня через прицел пистолета.
– Остальные я закопал на сто тридцать шестом километре араповопольской магистрали.
– Ты врешь. Я видела, как ты рассовывал их по карманам.
– Позволь, я его обыщу? – оживился Столешко, глядя голодными глазами на ампулы, лежащие на земле.
– Конечно! – возразил я. – Позволю я тебе прикасаться ко мне своими погаными руками!
Мое упрямство могло стоить мне слишком дорого. Я ведь не Бэтмен, не Найтмен, чтобы взлететь над усадьбой и совершить массу подвигов, тем более что Татьяна в них вовсе не нуждалась. Я чувствовал пустоту в душе. Стержень, на котором держалась моя воля и сила сопротивления, сломался быстро и легко. Я не испытывал к Татьяне ненависти, она уже не вызывала во мне недоумения. Девушка поступала так, как считала нужным. Это было ее право – выбирать, кого держать на прицеле, а кого нет. Она профессионал, она работала, она делала себе карьеру, премиальные и мостила дорогу к высоким должностям. А я играл в рыцаря.
Я принялся вытаскивать ампулы из карманов и кидать их на землю. Столешко ползал у моих ног и подбирал их, как холоп мелкие монеты, раскиданные пьяным и щедрым барином. Татьяна вытянула в его сторону руку и нетерпеливо пощелкала пальцами.
– Да, да! – спохватился Столешко, встал на колени, похлопал себя по груди и вынул из внутреннего кармана пальто две тонкие книжечки в кожаных обложках. – Вот паспорт, а вот свидетельство.
Татьяна взяла документы, поочередно раскрыла и спрятала под куртку.
– Я вам больше не нужен? – спросил я и, не дожидаясь ответа, пошел по склону вверх, к особняку.
Сейчас я наделаю много ошибок, думал я. Но зато впервые испытаю, что такое полная свобода, когда ничего не боишься и не жалеешь себя.
Я стал выбираться наверх. Обошел на почтительном расстоянии могилу, свернул немного в сторону, к замшелому стволу старого дерева, окруженного, словно колючей проволокой, кустами малины. Царапая руки, раздвинул ветви и нащупал горловину банки с кислотой. Надеюсь, не выдохлась, подумал я.
Особняк Родиона казался слепым из-за ставней, которыми были наглухо закрыты окна. Между стволов деревьев пробивались лучи фонарей, стоящих вдоль главной аллеи. Я сделал всего несколько шагов по направлению к ней, как меня догнала Татьяна и взяла за руку.
– Подожди, надо поговорить!
Я остановился, бережно прижимая банку к груди.
– Зачем тебе это? – спросила она.
– Пельмени поливать буду, – ответил я.
– Я обязана довести это дело до конца, – произнесла Татьяна. В ее голосе уже не было прежнего металла. – Я обязана защищать Родиона. От уголовников, от милиции – от кого угодно. Обязана, понимаешь?
– Понимаю, – охотно признался я. – Не дурак.
– И потому документы должны были попасть в мои руки, а не в твои, – оправдывалась она, заглядывая мне в глаза.
– Значит, это была твоя идея – магнитофонная запись, налобная повязка, сырой подвал? – на ходу спросил я, вытаскивая из кармана желтую повязку и делая вид, что вытираю ею нос. – Ты сговорилась со Столешко и заманила меня в ловушку?
– Да какое это сейчас имеет значение? Мы получили документы! Мы вырвали у этого оборотня жало. У него теперь ни лица, ни документов!
– Танюша, – тихо произнес я, – а у тебя есть настоящее лицо? Ты когда-нибудь отдыхаешь от работы? Когда-нибудь бываешь сама собой, чистой от лжи и игры?
– Все уже кончено, Стас! – взмолилась Татьяна. – Расслабься же ты наконец! Я вызвала милицию. Панин будет здесь с минуты на минуту. И Родион с Ледой вот-вот подъедут.
– И вы начнете ловить Столешко и Филю, как тараканов в темной комнате?
– Это не твое дело! Мы, а не ты, о них позаботимся! Это наша работа! Ты мешаешь профессионалам!
– В вашем профессионализме я успел убедиться, когда дважды едва не загремел за решетку. К тому же у меня свои счеты с Филей.
– Ты не сможешь войти в хозяйский дом! Охранники будут стрелять без предупреждения, и твой красивый порыв закончится очень плачевно… Господи, какой же ты упрямый!
– Ну? – произнес я. – Почему же ты не угрожаешь мне пистолетом? Давай доставай свою игрушку!
– Тупица, – тихо произнесла Татьяна. – Упрямый осел.
– Ты очень точно меня характеризуешь…
– Что ты хочешь мне доказать?!
– То, что женщина становится некрасивой, склочной и грубой, когда пытается подменить собой мужчину.
– Что? – ахнула от негодования Татьяна. – Склочной и грубой?
Кажется, она пыталась влепить мне пощечину, но я вовремя закрылся банкой.
– Осторожнее, – предупредил я. – Это концентрированная серная кислота. Одна капля прожигает ладонь за семь секунд.
– Ну почему, почему я повстречала именно тебя, а не нормального человека! – со слезами в голосе произнесла Татьяна. От порыва ветра распахнулась входная дверь особняка, звякнул ключ, вставленный в замочную скважину изнутри. Это было знамение.
– Давай зайдем, – предложил я, – и я тебе в спокойной обстановке объясню, почему ты не повстречала нормального человека.
Татьяна не стала возражать и в расстроенных чувствах направилась к двери. Я поставил банку у крыльца и зашел следом за Татьяной в прихожую. На минуту мы застыли, как мраморные статуи, прислушиваясь к завыванию сквозняка где-то в каминном зале апартаментов Родиона. Было сыро и неуютно. Ничего, подумал я, наверху полно одеял.
– Ты помнишь… – не к месту начала вспоминать что-то хорошее Татьяна, но я не дал ей досказать и крепко обнял. Полагая, что мною движут безусловно нежные чувства, Татьяна сразу все мне простила и, считая себя прощенной, прикрыла глаза и подставила губы для поцелуя.
Я тотчас воспользовался ее беспомощным состоянием, провел рукой по груди и без труда извлек пистолет из кобуры. Татьяна не успела оценить, насколько мой поступок подл и коварен, как я мягко толкнул ее на поручень лестницы и быстро вышел вон, не забыв по пути вытащить из замка ключ. Чудовищный град ударов, сопровождаемый пронзительным визгом обманутой самки, обрушился на дверь, но я уже крепко подпирал ее плечом и проворачивал ключ на третий оборот.
Ужасные эпитеты неслись из-за запертой двери в мой адрес, среди которых «негодяй» и «мерзавец» были самыми ласковыми, но я удалялся от особняка настолько быстро, что очень скоро оказался во власти тишины поздних сумерек. Мысленно сочинив оправдательную теорию, что влюбленный мужчина – подневольный человек, не способный решать ответственные задачи, и потому на период активных физических действий должен изгонять из своего сердца всяческую амурную блажь, я избавил себя от угрызений совести и нежно погладил гладкую прохладную сталь спрятанного в кармане пистолета.
Когда я дошел до грота с его строгими арочными пролетами, двумя симметричными лестницами с белыми поручнями и балясинами, полого поднимающимися на открытую террасу с конусовидной крышей на колоннах, то почувствовал, как в груди что-то сжалось от тоски по безвозвратно ушедшей чистоте помыслов и надежд князя. Это легкое, нежно-розовое строение, которое князь хотел отдать под музыкальный салон, так и осталось недостроенным. Прекрасно разбирающийся в зодчестве и архитектуре, князь запутался в поисках нравственности. И в одном, и в другом все остановилось. Впрочем, моим утонченным чувствам не пришлось развиваться дальше.
Ослепительный свет фар фонтаном прошелся по стволам деревьев, выдавливая из них тонкие и длинные тени. Я услышал гул автомобильного мотора и отрывистые крики. Машина – кажется, это был «Понтиак» – медленно катилась по аллее. Я прижался к стволу дерева, но тотчас понял, что очень скоро буду заметен не хуже, чем суфлерская будка на сцене. Не теряя времени, я пригнулся и побежал к гроту. Чтобы не светиться на длинной и совершенно открытой лестнице, я нырнул в арочный пролет, откуда на второй этаж, в салон, вела винтовая служебная лестница.
