Бэзил не закончил фразы, потому что вдруг остро понял, о каком страхе и какой боязни спрашивает бухгалтер. Севастьянову предстояло действовать в полном одиночестве и с полнейшей ответственностью, а в успехе уверенности не было, да и за успех, если только он будет, вполне возможно, накажут в той же полной мере. Это был страх бухгалтера, у которого в любом случае не сойдутся дебет и кредит. Обреченно не сойдутся. Пароксизм совести профессионала. И на другой берег Черного моря от этого не скроешься. Замучишь себя сам.
— Вот что, — сказал Бэзил. — Я так понимаю обстановку. Клео и второй с ним из Индо-Австралийского банка действовали в «Шангри-Ла» как люди подкомандные. За ними следует ждать человечка из второго, так сказать, эшелона значимости. Скорее всего, адвоката-крючкотвора, посредника, который из разговоров с тобой поймет… Ну, в общем, поймет, какая техническую модель сговора с тобой может сработать. После этого и появится сам босс, то есть тебя поднимут на верхний, главный эшелон обработки. Вникаешь?
— Вникаю, — сказал Севастьянов. — На втором эшелоне буду отмалчиваться. Я помню, как поступал Петраков… Но на верхние разговоры он меня не брал…
— Там, думаю, тоже не раскрывайся сразу с настоящим намерением. Дай им посуетится, поработать со своей моделью. С моделью взятки. Дай обстановке развиваться вольно. Сбивай с панталыку расспросами о деталях. Будь дотошен, зануден… Мелочись, не давай подойти к основному, выматывай им душу… Разогревай иллюзию своего намерения хапнуть эти деньги. Но хапнуть их тебе придется полностью. Все сто восемнадцать миллионов. Любая часть этой суммы — твоя погибель. И здесь, и в Москве. Но и хапнув все сто восемнадцать миллионов, ты окажешься в ещё худшем положении. Получится, что ты принял от жуликов и положил эти деньги в личный загашник. То есть и сам жулик…
Севастьянов слушал вполуха, все это он знал во много раз лучше журналиста и теперь только прикидывал: доверить ли Шемякину, улетающему через час бангкокским рейсом, письмо Клаве? Клео и второй шантажировали Севастьянова тем, что он с ней встречался. Возможен провокационный подход мошенников и в Бангкоке. Он представил, как встревожится Клава. Будет вынуждена говорить с мужем. Немчина ударит в колокола, которые незамедлительно отзовутся в Сингапуре и сорвут игру… А с другой стороны, пока он сумеет подогревать иллюзию, что намерен проглотить наживку, действия в Бангкок не перенесут… Кроме того, письмо может оказаться в руках у Немчины и, значит, оно немедленно перелетит к Семейных в Москву…
Через стеклянные двери с обозначением «музыкальный бар» взрывной волной выдавился рок. Тайваньцы начали репетицию.
Теперь следовало снять с журналиста ответственность на случай, если его, Севастьянова, постигнет неудача и Шемякину поставят в вину, что он знал о намерениях бухгалтера да не предупредил кого следует.
Севастьянов встал и мрачно сказал:
— Знаешь, Бэзил… Помечтали, и довольно. Никуда я звонить не буду и ни с кем встречаться тоже не буду. Я не герой, я обыкновенный бухгалтер… Вот представил себе, что расстанусь сейчас с тобой и примусь за дело, о котором мы говорили… Не могу, не могу… Духу не хватает… Честно тебе говорю. Попрошусь-ка домой в Москву!
— Боишься?
— Боюсь… Знаешь, кого? Своих. Начальства. И так далеконько зашел без дозволения. Я рассчитывал-то слегка припугнуть гадов. А сложилось так, что требуется идти в бой… Без разрешения начальства. Без санкции Москвы. Нет, не буду я воевать… Чего так смотришь, Бэзил?
— Послушать тебя, так твое начальство в Москве заодно с этим Клео и другим, как его…
— Может, и заодно… Не моего это ума дело! Все! Решено!
Севастьянов встал из-за стола, круто повернулся и поплелся к выходу мимо кланявшейся официантки.
«Врешь ты все», — с одобрением подумал Бэзил.
Рискуя опоздать на самолет в Бангкок, он вернулся в номер, присоединил ноутбук к телефону и передал электронной почтой для Ефима Шлайна три фразы: «Самурай поднимает меч. Ветер попутный. В Москве крот высунет носик».
3
Субботнее утро выдалось пасмурным. Туман, словно мокрая вата, залепил окно, за которым явно сильно парило. Кондиционер мотал седые хвосты охлажденного воздуха.
Севастьянов поежился под одеялом. Спать в выстуженной комнате, потеплее укрывшись, научил Петраков. Только так удавалось высыпаться в тропиках.
Он подумал, что следовало бы обзавестись, наконец, шторами, и это напомнило, что Оля не собиралась приезжать из Москвы. Теперь, возможно, и к лучшему…
За стеной, где жила бухгалтерша, не слышалось утреннего концерта. Поклонница магнитофонной музыки уехала в отпуск. Оставленная для Севастьянова памятка с резолюцией главы представительства — «утверждаю» начиналась фразой: «Вы выполняете в мое отсутствие следующие функции и на временной основе…» Бухгалтерша до командировки в Сингапур занимала должность старшей буфетчицы столовой в министерстве экономики, обед и ужин называла временем приема пищи, и лишь завтрак у неё оставался завтраком.
Севастьянов перевернулся на живот и смежил веки, намереваясь поваляться в выходной ещё полчасика, но тут постучали в дверь. Резко и требовательно.
— Кто там? — спросил он. — Я ещё в постели…
— Товарищ Севастьянов, потрудитесь, когда будете готовы, зайти ко мне в служебное помещение, — прозвучал баритон главы представительства.
В кабинете начальника на столике для приема гостей стояли две чашки ленинградского фарфора, дымился чайник с заваркой, потел никелированный электросамоварчик.
Седой, высокий, выбритый глава представительства облачился в полосатую тенниску с красным крокодильчиком над кармашком.
— Вы вынужденный временный холостяк, и я в таком же незавидном положении, — сказал он, выходя из-за подобия трибуны, специально сколоченной для того, чтобы разбирать бумаги и писать стоя. Начальник не мог долго находиться в смдячем положении из-за травмы позвоночника, полученной в молодые годы, когда он находился на комсомольской работе и профессионально играл в футбол за завод «Клейтук», о чем любил рассказывать при всяком случае. В его биографии это было главным периодом жизни.
— Доброе утро, — сказал Севастьянов.
— Какое уж доброе… Зарядило на воле — видно, что на целый день.
Он приглашающе ткнул ладонью в сторону самовара.
— Чайку… А может, и к лучшему этот дождь. Иначе — опять ехать на гольф, играть там со всякими… Кому игра, кому работа. Так и жди подвоха, когда начинается светская болтовня… Прошлый раз один спрашивает, что я думаю относительно куала-лумпурского университета, стоит ли посылать дочку… Ха-ха! Что я скажу? Но полезно, конечно, полезно… Человеческие контакты!
— Да, — согласился Севастьянов.
— Вчера на гольфе любопытнейшие партнеры оказались… Полицейский комиссар по хозяйственным преступлениям и этот… Ли-младший из юридической конторы «Ли и Ли», отец которого, пока не отошел от активных дел, работал с нами в прошлом… Да вы знаете, наверное!
Севастьянов подобрался.
— Интереснейшие вещи услышал. Финансовый гангстеризм достиг такого размаха, что вымогательства тайных «триад» и прочей мафии выглядят детскими забавами. Кто бы мог подумать! Действительно, воровства нет, хулиганства не замечал, а тут — нате-ка вам, извольте кушать… Полиция теперь засылает в высшие слои общества агентов и даже скрытные оперативные группы для выявления банковских аферистов. Полицейская ищейка в смокинге! Весьма впечатляющие сведения, весьма… Я записал кое-что из услышанного, надо бы справку на этот предмет в Москву накатать. Все говорим, что учиться ведению дел нужно… А чему учиться-то? Этому?
Выходило, что Ли-младший прощупывал главу представительства, насколько тому известно о его, Севастьянова, подходах к делу о банкротстве «Ассошиэйтед мерчант бэнк»? Юрист, достойный наследник лисьих повадок папаши, мог истолковать ответы главы представительства на свои хитроватые вопросики как изощренную скрытность. Ни Ли-старший, ни тем более Ли-младший никогда и ничему не верили без достаточных гарантий, которые бы покрыли им издержки от возможного обмана. Но глупость главы представительства, о которой знали даже кошки в здании на Патерсон-роуд, и сама по себе могла оказаться достаточной гарантией.
