— Акоп-джан, — спросил я, когда деды-спорщики выдохлись, а женщины пошли уносить посуду на кухню, — у вас такого родственника, Айрапета Саркисовича, не было?
— Айрапета не было, по-моему. Карапет Саркисович был, — задумчиво поглаживая подбородок, ответил Акоп. — Племянник Аствацатура, мужа моей двоюродной сестры. Погиб он, в Ленинакане.
— А в Спитаке не Айрапет Саркисович погиб?
— В Спитаке много погибло. Только моих братьев двое, сестра двоюродная с мужем… Дети Хачатура, маленькие совсем. Подожди, как этого Аветисяна звали? Айрапет Саркисович, точно? Был такой дедушка, да! Только он не погиб. Он в прошлом году умер. А зачем он тебе, а?
— Понимаете, он вместе с моим дедом двоюродным в одном танке воевал, — соврал я без запинки.
— Неужели? — удивился Акоп.
А дядя Степан опять встрепенулся и спросил:
— А на каком фронте, не помнишь? Этого я, конечно, не помнил.
— Айрапет Саркисович — он на войне сержантом был — мой троюродный брат. На Первом Украинском воевал. Армию не помню, но он танкистом был, а я — в артиллерии. Гаубицы двести три миллиметра! Очень тяжелые орудия — трактор возил. А я был трактористом на ХТЗ, — объяснил дядя Степан. — Очень смешно вышло: он — танкист, но танк водить не умел, только из пушки стрелял, а я — артиллерист, но из пушки так ни разу и не выстрелил, только на тракторе ездил… Хе-хе-хе!
— А он вам про Бахмаченко ничего не рассказывал? — спросил я, прикидывая, что мне не помешает, в случае чего, назваться двоюродным внуком покойного Будулая.
— Как же! — всплеснул руками дядя Степан. — Я его видел, мы в театре его смотреть ходили. Артист был — так пел! Настоящий артист, хоть и цыган. А твой дед — Агапов, верно? Из Ленинграда?
Пришлось на ходу перестраиваться. В конце концов, я ведь действительно питерский уроженец. Правда, это у Баринова в паспорте записано, а у Короткова по-прежнему Москва числится, но мог же у москвича Короткова двоюродный дед в Ленинграде жить… Это было, конечно, рискованным ходом. Я ведь не знал, жив лейтенант или нет. Начнешь вздыхать, что вот, мол, живет там дед в Питере, мучается, а Степан выпучит глаза и скажет: «Как мучается, слушай, когда мы его еще десять лет назад похоронили?!»
На всякий случай я неопределенно кивнул, стараясь не вдаваться в подробности. На цыгана я походил очень слабо, та борода, которую мне прилепил Соломонович, была уж слишком великорусского образца.
Вроде бы дядя Степан не очень настаивал на том, чтобы я поведал ему о последних событиях из жизни моего «двоюродного деда». Он взял быка за рога и начал рассказывать мне о той интернациональной дружбе, которая связывала между собой народы бывшего СССР. Почему-то у меня включился в памяти образ Комиссара, доставшийся мне в наследство от мистера Брауна. Тот, конечно, чуть-чуть переигрывал и кривлялся, но иногда играл довольно убедительно. А вот дед Степан, похоже, во все поверил по-настоящему. Так, как надо бы верить в Бога. Впрочем, мне тоже казалось довольно убедительным то, что он говорил. Во всяком случае, в том, что Иосиф Виссарионович нашел бы способ примирить спорщиков из-за Карабаха, я не сомневался. Он, поди, отправил бы обе республики и автономную область в район Колымы или Подкаменной Тунгуски, а какие-нибудь ребята из Института востоковедения защитили бы диссертации на тему «Восточная Сибирь как центр этногенеза армян и азербайджанцев, в свете решений Энского Пленума ЦК ВКП (б) и речи на нем Великого Вождя и Учителя всех времен и народов товарища И.В.Сталина» или «Идейно-теоретический и организационный разгром мелкобуржуазно-националистического уклона в ЦК Компартий Армении и Азербайджана». И все стало бы тихо, мирно и спокойно, труженики села Ереванской области РСФСР брали бы повышенные соцобязательства по настригу тонкорунных овец, а нефтяники Бакинской области перевыполняли бы план по добыче «черного золота». Однако как ни соскучился я по политграмоте, мне все-таки надо было подбираться к основной теме разговора, раз уж так все здорово получилось.
— Дядя Степан, — сказал я, улучив момент, когда красноречие тракториста тяжелой артиллерии на какой-то момент иссякло. — Мне дед рассказывал, что они все четверо перстни из Германии привезли. Будто они их в какой-то шахте нашли или еще где-то. Что-то необычное в них было вроде бы…
— Это я слышал, — отмахнулся дядя Степан. — Айрапет, после того как в землетрясение попал и шесть дней под развалинами пролежал, немножко заговариваться стал. Говорил, будто перстень его спас.
— Как спас?
— Ну что я сказки повторять буду? Старый человек, напугался, потерял память, привиделось что-то… Глупости все это. Сейчас столько глупостей в газетах пишут и по телевизору рассказывают — зачем мне еще новые прибавлять?
— Но ведь интересно же…
— Ай, хорошо, пожалуйста! Говорил Айрапет, что когда первый толчок был, он в подвал за вином ушел. У него свой виноград был, хорошее вино делают — «матраса» называется. Так вот, когда тряхнуло — весь дом рухнул. Все завалило. Есть-пить в подвале было: вино, консервы из овощей, а воздуху — мало. Опять же, туалет тоже надо делать — душно стало. У Айрапета сердце уже тогда старое было, легкие он на фронте прокурил, ему показалось, что кто-то его зовет: «Ты здесь?! Ты здесь!?» И он начал шептать: «Я здесь!» Негромко, конечно, ушами никто бы не услышал. Он говорил, будто через перстень все слышал. Как такое может быть? Не может такого быть. Фантазия, бред — и все. Просто подошли спасатели, раскопали, вынули его, в Москву отправили. А он перстень свой экстрасенсу подарил, который его якобы нашел…
— Экстрасенсу?
— Жулику. Это так теперь называют — «экстрасенс», а раньше говорили «жулик», «шарлатан». Правильно говорили, между прочим. Последнее, самое дорогое было — перстень золотой, а этот тип не постеснялся у старика больного взять! Настоящий жулик.
— А как его звали?
— Если б я знал — убил бы. Я хотел в суд подавать — Айрапет не велел. Он старший — я его слушаться должен. Говорит: «Все правильно. Я все понимал, он меня не обманывал, он меня спас». А потом еще газета писала иностранная, там фотографии были Айрапета и жулика этого тоже.
— Я помню, — вмешался дядя Морис, который во время этого диалога о чем-то беседовал с Гагиком и Самвелчиком. — «Тудей ревю оф Еуропа» называется. Там Айрапет очень похож. Как живой!
Я простил дядю Мориса за то, что слово «Europe» он запомнил, как «Еуропа». Произношение — личное дело каждого, лишь бы такая газета вообще существовала.
В черепке моем быстро выстраивалась логика дальнейшего розыска. Найти газету, узнать фамилию экстрасенса, разыскать его… И дальше — по обстановке, вплоть до изъятия с трупа. Если, конечно, этот перстенек еще в России, а не где-нибудь у «Еуропе».
Разговор уже сместился в иную плоскость и меня мало интересовал. На разговоры я потратил всего два часа и вполне мог успеть до закрытия в Библиотеку иностранной литературы, где можно было заполучить это малознакомое мне издание. Хмеля во мне было немного, голова свежая.
Посидев пару минут, я вспомнил, что у меня есть одно важное дело, распрощался со всеми армянскими братьями и сестрами, пожелал всего наилучшего в личной жизни Мариам и выскочил из квартиры.
Только усевшись в метро, я вспомнил, что читательский билет у меня на фамилию Баринова, и он оставлен на квартире Соломоновича, то есть мне надо сперва ехать туда, разгримировываться и лишь после этого бежать в «Иностранку». В результате несложных прикидок я уяснил, что в библиотеку не успеваю. Я отправился к Соломоновичу, превратился в Диму и, вызвав Лосенка, покатил домой.
