– Вы этого хотели? – спросил он и громче повторил: – Вы этого хотели?!
Те, кто был рядом с машиной, зашевелились, ожили, стали оправдываться, перебивая друг друга:
– Да я пока с двумя ведрами прибежал…
– У меня стоит мешок с песком, да кобылы нет, хочь на себе тащи…
– Прости нас, Николаич, бес попутал…
– Мы все заново отстроим, вот те крест…
– Простите, бога ради, Святослав Николаевич… – Старуха в белом платке, низкорослая, сухонькая, как плетень на заброшенном огороде, подошла к князю и протянула ему корзинку с крашеными яйцами.
– Возьмите к Пасхе яички. Только освятить их не забудьте.
И тут остальных как прорвало. Люди окружили машину и стали предлагать то картошку, то лук, то парную свинину, то молоко.
«Понтиак» тронулся с места. Безостановочно сигналя, машина продвигалась вперед, словно катер через буруны к далекому берегу.
* * *
Князь умер на следующий день после Пасхи. Тихо и легко. Проснулся утром, попросил у сиделки воды, попил и уснул снова, на этот раз уже навсегда. Его похоронили рядом с церковью, далеко от усадьбы.
Родион еще недолго пожил в Араповом Поле, продал свой дом и вместе с Ледой вернулся в США, где опять занялся фильмом о своем сольном восхождении на высочайшие вершины мира. Переуступать аренду усадьбы он никому не стал. Собственно, никто его об этом и не просил. Какие-то совестливые мужики пытались отстроить заново грот и конюшни, поставили фундамент, даже обвязку сложили кое-где, но очень скоро их энтузиазм исчерпался. Сильно подорожали стройматериалы, и строительные работы затихли. Некоторое время в хозяйском доме жили беженцы с Северного Кавказа, потом и они пропали, и опустевший дом как-то ночью сожгли пьяные подростки. Над Гонзой и Герасимовым, который, к несчастью, выжил, состоялся суд. Адвокаты отбили все пункты обвинения против них, кроме покушения на убийство, то есть удалось доказать, что они пытались меня убить. Оба получили по два года условно и были освобождены из-под стражи прямо в зале суда.
Столешко был объявлен в розыск. Составили его фоторобот в двух ипостасях: лицо до операции и лицо Родиона. Разослали по всем отделениям милиции. У Родиона потом начались неприятности. В аэропорту Шереметьево, к примеру, на него надели наручники и положили лицом на пол. Сутки он просидел в камере для временно задержанных и опоздал на самолет.
Что касается меня, то сразу после похорон князя я уехал на Кавказ, бесился на стенках пятой категории сложности, ночью свободным лазанием[18] вышел на штурм Ушбы – что-то кому-то хотел доказать или свести счеты с жизнью, не знаю. Потом отлегло, и я в прекрасной спортивной форме примкнул к съемочной группе Родиона в качестве высотного оператора.
Еще я не сказал про Татьяну…
Головная боль! Заноза в сердце! Она вымотала мне всю душу! Случилось это спустя три недели после похорон князя, когда я, простуженный, с отмороженными пальцами, вернулся с Ушбы в Москву. Был майский вечер. Гадкий вечер, с дождем и мокрым снегом за окном – сколько живу, такого мая не помню. Я сидел перед телевизором, закутавшись в плед, и смотрел какой-то скучный сериал.
В дверь позвонили. Я ждал соседа, который, идя с работы домой, часто заходил ко мне, потому как знал, что у меня в баре всегда был богатейший выбор спиртного. Не спрашивая, я сразу открыл дверь и… нет, не удивился, а просто не узнал ее.
Татьяна была одета непривычно – в длинное бежевое пальто свободного покроя, в сапоги на каблуках-шпильках, без черных очков, без налобной повязки, какая-то хрупкая, слабая, беззащитная. Я стоял на пороге, смотрел на нее и хлопал глазами.
– Можно войти? – спросила она низким грудным голосом, будто была простужена.
Я кивнул и отступил на шаг, пропуская ее в прихожую. Не снимая пальто, не разуваясь, она кинула сумочку на пол и сразу обвила руками мою шею. Она целовала меня как сумасшедшая. Ее слезы обжигали мои щеки. Мне не хватало воздуха.
– Прости меня, – зашептала она, ткнувшись холодным мокрым носом мне в шею. – Я только сейчас поняла, кем ты для меня был… Мне стыдно за то, что я тебе говорила…
– Когда, Таня?
Она не ответила, отрицательно покачала головой.
– Я тебе звонила неделю подряд, искала тебя… Мне казалось, я медленно схожу с ума, задыхаюсь без тебя. Та наша первая ночь… Помнишь? Она не выходила из моей головы… А помнишь, как мы, стоя на коленях, клялись друг другу в вечной любви…
– До гроба, – уточнил я.
– Я была готова убить себя…
– Да что с тобой?!
Я оторвал ее ладони от лица, заглянул в глаза. Она смотрела на меня через слезы.
– Я люблю тебя… Мне надо было время, чтобы это понять. Тогда я думала: работа, карьера – вот что самое главное в жизни, а поцелуи, ласковые слова – это все глупости, досуг, развлечение… Я хочу выпить! У тебя есть что-нибудь выпить?
Она скинула пальто и прошла в комнату. Постояла, посмотрела на стеллажи с книгами, на спортивные кубки, вымпелы, фотографии гор, коллекцию камней…
– Я уволилась из «Эскорта», – сказала она, когда я подал ей бокал с мартини.
– Зачем? Ты нашла более выгодную работу? – Я так не думал, но язык сам произнес эту фразу. Татьяна сделала глоток и отрицательно покачала головой.
– Ничего я не нашла, – ответила она тихо. – Я ушла потому, что мне стало одиноко. Вроде все есть, а жизнь проходит бесследно. И я никому не нужна, и мне никто не нужен… У многих моих подруг уже по двое детей. Мама говорит: ты посмотри на себя в зеркало!.. Нет, не о том я… Не слушай меня!
Она поставила бокал на стол и, очень волнуясь, стала ходить по комнате.
– Зачем? – говорила она в сильном возбуждении. – Зачем мне все это было надо? В усадьбе на меня как на мужика смотрели! Телохранительница! Тьфу!.. Я баба, милый мой, я баба! Я любить хочу, хочу рожать! Я хочу делать глупые поступки, когда приказывает только сердце. Я хочу быть слабой и не стыдиться слез!
И она их не стыдилась. Я лакал мартини бокал за бокалом, и у меня в голове вскоре все спуталось окончательно. Сосед позвонил в дверь, когда мы с Татьяной уже лежали в постели.
– Это женщина? – тихо, не открывая глаз, спросила она, лежа на моей груди.
– Теперь это не имеет значения, – ответил я.
Утром меня разбудил телефонный звонок. Было что-то около семи. Я поднял трубку, встал с постели и вышел на кухню. Я был уверен, что звонит сосед, чтобы сделать мне, как он любил говорить, «выговор с занесением в черепную коробку».
– Привет, Стас! – услышал я мужской голос, который узнал не сразу.
– Привет, – ответил я. Можно было сразу напомнить собеседнику правила хорошего тона, рявкнуть: «Представляться надо!» – и отключить трубку, но я почувствовал, что этот звонок особенный, когда сообщают новость, меняющую жизнь если не радикально, то основательно.
– Как здоровье? – последовал ничего не значащий вопрос.
– Ничего, – осторожно ответил я и тотчас вспомнил этот слегка гнусавый, отчетливый, как у радиокомментатора, голос Филиппа Гонзы!
– Хочу тебя поздравить, – продолжал он. – Ты еще ничего не знаешь?
Я промолчал. Филя неприятно рассмеялся, отчего у меня по спине прошелся холодок.
– Открыли завещание князя, – продолжал Филя. – Старик отвалил вам с Танюшкой четыреста тысяч баксов с условием, что вы женитесь… Алло! Ты там в обморок от счастья не шлепнулся?
У меня ком встал в горле. Я закашлялся.
– Так что поторопись со свадьбой, старина! А я тебе, если хочешь, могу рассказать, что в любви она более всего предпочитает… Как мужик мужику! Ага? Мы ведь с Танюшкой в свое время лихо на сеновале в конюшне кувыркались…
– Все, можешь больше ничего не говорить, – тихо ответил я. – Ты меня уже расстроил, Гонза. Я ведь надеялся, что ты все-таки умрешь от печали.
И отключил трубку. Минуту сидел неподвижно, тупо уставившись в окно. Потом стал торопливо набирать код Арапова Поля и номер Родиона.
Сначала трубку взяла Леда. Я не стал представляться, чтобы не утонуть в бесцельной болтовне с ней, и сразу попросил Родиона.
– А-а, мой дорогой пропавший друг! – сонным голосом произнес Родион. – Я с ног сбился, разыскивая тебя.
– Я ходил на Ушбу.
– Прекрасно!.. Что ж, хочу тебе доложить, что мой отец оставил вам с Татьяной четыреста тысяч долларов. Минутку! Сейчас зачитаю… «Стасу Ворохтину и Татьяне Прокиной завещаю четыреста тысяч долларов при условии, что они создадут прочный, основанный на любви и взаимоуважении брак, освященный церковью…» Все понял? – Мне казалось, что мне не хватит сил удержать трубку. Холодный пот выступил на лбу.
– Родион, – прошептал я, – Татьяна… Татьяна знает об этом?
– Не могу точно сказать, дружище! Во всяком случае, я в Араповом Поле ее не видел… Значит, по закону осталось пять месяцев, чтобы вам определиться. Ты понял, о чем я говорю?
– Понял…
– Эй, дружище! Что-то мне твой голос не нравится. У тебя что? Проблемы с Татьяной?
